– Я справлюсь, – пообещала я не вполне уверенно. Берег реки хорошо просматривался. Мы не могли встретиться там днем, когда все мои действия видны как на ладони. – Почему бы нам не устроить встречу ночью?
– Считаешь, так будет безопаснее? – засомневалась она.
– Возможно. – Я отнюдь не была уверена в своей правоте. Мне пришлось бы улизнуть и нарушить комендантский час. Но я должна была что-то придумать. – Мне придется дождаться следующей субботы, – сказала я, вспоминая об Анне-Люсии. Ускользнуть ночью было нелегкой задачей, и мне придется уйти, когда мачеха отправится развлекаться и крепко заснет после выпитого алкоголя. – В десять часов? – спросила я.
Она угрюмо кивнула:
– Годится.
– Я буду там, поверь мне.
– И я буду, – обещала она. – Прожди двадцать минут. Если ты меня не увидишь, значит приходить было небезопасно.
Я осознала, что ничего не безопасно ни для нее, ни для меня. Тогда я сильно испугалась. Я хотела сказать ей, что это была плохая идея, что вряд ли у нас получится.
Но было уже слишком поздно.
– Встретимся там, – сказала Сэди, глаза ее засияли надеждой.
– Будь осторожна, – добавила я, и теперь моя тревога за нее усилилась. Мгновение спустя она скрылась в канализации. Я отправилась домой, переполненная чувствами. Теперь увидеть Сэди означало украдкой уйти ночью и нарушить комендантский час – не говоря уже о том, что сегодня я чуть не попалась. Как все это случилось? Когда-то я старалась не высовываться и рассчитывала пережить войну незамеченной. Теперь жизнь с каждым днем становилась все опаснее и пути назад не было. Я не могла оставить ее сейчас в беде.
12
Оставив Эллу, я отправилась обратно в комнату. После того случая с немцами на улице я думала, что у нее, возможно, не получится больше увидеться со мной. Однако она была полна решимости встретиться на новом месте. Она не бросила меня – и я была благодарна ей за это.
Когда я завернула за угол, раздался внезапный шорох. Кто-то был в туннеле. Я отпрянула назад. Затем я узнала знакомый голос Павла. Я слегка расслабилась. Обычно по воскресеньям Павел не приходил, но бывало, что он внезапно навещал нас, чтобы одарить неожиданной щедростью в виде яблок или сыра – чего нашел. Я гадала, с кем он разговаривал. Я услышала незнакомый голос, тот спрашивал, а потом голос Павла, он пытался объяснить.
Я выглянула из-за угла. Павла окружили трое полицейских-поляков. У меня душа ушла в пятки. Они выследили его, когда он спускался в канализацию, чтобы помочь нам.
– Куда ты идешь с едой? – спросил один из полицейских.
– Это всего лишь мой обед, – настаивал Павел, хотя размер сумки в его руках говорил о другом. Полицейские продолжали выкрикивать вопросы, но Павел отказывался отвечать. Мне хотелось прийти к нему на помощь, но это только усугубило бы ситуацию. Заметив меня через плечо полицейского, он округлил глаза, но жестом велел уходить.
Я отпрыгнула за угол. Нужно было бежать в комнату, чтобы предупредить остальных, но проскользнуть незаметно мимо полиции не получалось – меня бы заметили. Поэтому я вжалась в трещину в стене, желая стать невидимой.
Полиция все еще допрашивала Павла, и я услышала отвратительный звук, когда один из них ударил его. Я поняла, что он нас не выдаст. Я боролась с желанием броситься к нему на помощь и защитить, как он защитил нас. Послышался шум драки, затем крик Павла, – полиция стала вытаскивать его из туннеля. В тот момент я поняла, что мы его больше никогда не увидим. Изо всех сил я прикусила губу, стараясь не закричать.
Когда полиция увела Павла, сумка с едой с плеском упала в реку. Я не знала, вырвала ли ее из рук полиция или Павел, отчаявшись нам помочь, нарочно обронил ее, надеясь, что она упадет рядом со мной. Оказавшись в воде, сумка понеслась по течению вместе с уплывающим содержимым. Я хотела поймать сумку, но даже если бы осмелилась выйти из своего укрытия, та была уже слишком далеко. Я с тоской наблюдала, как последняя картофелина исчезла за углом.
Когда в туннеле стало тихо, я все еще неподвижно стояла в своем укрытии, охваченная горем. Мое сердце бешено колотилось, как в ту ночь, когда утонул папа. Павел, наш спаситель, был арестован. Тогда меня охватила смесь страха и сожаления. Павел не просто дал нам убежище, но и приносил еду для пропитания. Без него нам было просто не выжить.
Подавленная, я вернулась в комнату. Я размышляла над тем, чтобы не сообщать остальным ужасную новость, чтобы мама не теряла надежды. Но я не могла утаить, что Павел больше не придет с едой.
– Павла арестовали! – воскликнула я. Дремавшая в дальнем углу Баббе зашевелилась.
Мама выглядела потрясенной.
– Ты уверена?
Я кивнула.
– Только что, в туннеле. Я видела собственными глазами.
Пан Розенберг встал с насиженного места.
– Немцы в туннеле? – Его лицо побледнело.
– Это была полиция, а не немцы.
Мое уточнение никого не успокоило.
– Они пришли за нами. Павел предупреждал, что это может случиться.
– Они ушли, – сказала я, пытаясь успокоить его, несмотря на собственную тревогу. – Они не знают о нас.
– Но они могут обнаружить нас, – запаниковал он, его глаза бегали туда-сюда. – Мы должны уходить, сейчас же, пока они не вернулись. – Его голос сорвался, он почти скрипел.
– Павел никому не расскажет о нас, папа, – заверил Сол, но в его голосе послышалось сомнение. А в глазах отражался такой ужас, которого я никогда не видела.
– Я уверена, он не проговорится, – быстро согласилась мама.
– Павел не выдал нас, – подтвердила я. – Здесь мы в безопасности. – Все тело пана Розенберга обмякло от облегчения. Мы переглянулись с Солом, спрашивая друг у друга, правда ли это. Павел был крепким человеком, и верным. Но никто не знал, что нацисты могут с ним сделать – сломается ли он или нет?
– У нас не будет еды. – Баббе (я не подозревала, что она слушала) резко выпрямилась на кровати. Хотя ее голос прозвучал без паники, как у ее сына, но в широких глазах отражалась тревога. – Как мы сможем выжить без Павла?
Ее вопрос так и повис в воздухе без ответа.
Полиция не вернулась. В следующие несколько дней наше беспокойство только росло. И хотя мы были по-прежнему в безопасности, мы лишились нашего единственного источника питания. Мы ели меньше, чем обычно. Делились крошками, они нам казались пиром, каждый старался не брать больше положенного. Но несмотря на наши старания сэкономить еду, через три дня после ареста Павла все закончилось.
– Что будем делать? – спросила я.
– Что-нибудь придумаем, – ответила мама, пытаясь скрыть беспокойство в голосе. – Нам придется найти другой способ прокормить себя.
– Но какой? – озадачилась я.
Пан Розенберг задумчиво потер бороду.
– Когда мы жили в гетто, поговаривали, что в доме есть человек, который хранит за стеной картофель.
– Если вы скажете, где его искать, я найду, – предложила я, не подумав.
– Выйти на улицу? – не веря своим ушам, спросила мама с лицом, полным ужаса.
– Нам нужна еда, мама. Я могу это сделать.
– Ни за что, – заявила она со всей решительностью, на которую была способна. – Никто из нас, особенно моя дочь, не выйдет из канализации за едой. Нам придется придумать что-нибудь другое.
Время тянулось медленно, а на следующий день мы совсем оголодали. Мы пили воду по чуть-чуть, чтобы унять боли в животе. Я даже представила себе крошечного младенца в материнской утробе, беззвучно плачущего в ожидании пищи, которая не поступала.
Еще одна ночь прошла без еды. Мы с Солом вышли из комнаты, хотя я ослабела от голода, чтобы идти и читать.
– Мой отец прав, – сказал он, когда мы приблизились к пристройке. – В подвале гетто спрятана еда. Не только картофель, но и вяленое мясо. Ты помнишь, как нам иногда давали сушеную свинину? – Я кивнула. Немцы решили жестоко подшутить над нами – давать евреям некошерную пищу. – Мы не могли ее съесть, но я припас ее на случай нужды. Еще там осталось несколько мешков с картофелем, которые можно спасти. Это в многоквартирном доме на Львовской улице, номер двенадцать, за стеной подвала. Если бы только мы нашли способ добраться до него.
– Может быть, моя подруга Элла сможет помочь, – выпалила я, прежде чем подумать и промолчать.
– Девушка с улицы? Ты продолжала с ней встречаться? – В его голосе слышался ужас. Я промолчала. – Но, Сэди, ты же мне обещала.
– Я знаю, знаю. – Я искала оправдание своему проступку, но не нашла его. – Извини. Если я попрошу ее, она сможет достать нам еду.
– Мне это не нравится. Мы не можем ей доверять.
– Я думаю, что можем. Она знает обо мне уже несколько недель и никому не сказала. Зачем ей предавать сейчас? – Он не ответил. Я знала, что он согласится, увидит в Элле друга, как и я. – В любом случае, другого выбора у нас действительно нет.
– Хорошо, – согласился Сол. – Если я скажу тебе точно, где спрятана еда, ты сможешь послать ее.
Я обдумывала идею. Старалась представить себе, как Элла, всегда жившая в роскошном центре города, пытается ориентироваться в руинах разрушенного гетто. Она никогда бы не справилась с этим. – Ее заметят, – сказала я. – И она не знает, как себя вести. Если бы я только смогла оказаться на улице, я пошла бы сама.
Сол округлил глаза.
– Сэди, ты что, шутишь? Канализация – наша единственная надежда.
Выходить на улицу было рискованно, нас ждали арест и гибель.
– Это единственный выход, – сказала я.
– Я бы мог пойти, – предложил Сол. Но когда он произнес это, мы оба поняли, что это невозможно. С его ермолкой и бородой его бы сразу обнаружили. Мне нравилось, что он вызвался помочь, но о его выходе не могло быть и речи. Единственная надежда возлагалась на меня.
И все же он и слышать об этом не хотел.
– Обещай мне, что ты не пойдешь, – сказал он, в его голосе было что-то среднее между приказом и мольбой. Я удивлялась, что он поверил моему обещанию, когда я до этого уже нарушила одно, поговорив с Эллой. Он нахмурил брови. – Я не допущу, чтобы что-нибудь случилось с тобой. – Он протянул руку и коснулся моей щеки. Тогда я увидела его чувства ко мне, глубину привязанности в его глазах. Мы не так давно знали друг друга; невероятно, как сильно мы сблизились. Но во время войны жизнь, казалось, текла с другой скоростью, особенно здесь, когда любой момент мог стать для нас последним. Все чувства были обострены.