– Что это? – спросила она, указывая на кулон.
– Это от моего отца.
– Красивый кулон. А что означает?
Я провела пальцами по золотым, сверкающим при лунном свете еврейским буквам. Мой отец делал так в детстве, когда объяснял его значение, и теперь я почти ощущала его руку на своей, направляющей меня.
– Чай. Это означает жизнь.
– Красивый кулон. Но тебе придется его снять. – Я вспомнила, что Сол тоже предупреждал меня об этом. В канализации я не восприняла всерьез его опасения. Но носить кулон здесь, на улице, и выдавать окружающим в себе еврейку означает арест и смерть. Я расстегнула цепочку с кулоном и сунула ее в карман.
– А теперь пойдем, – сказала Элла.
Мы пошли на восток вдоль берега реки в сторону Подгуже, района, где находилось гетто. Улицы казались шире, чем я помнила, и все выглядело зловещим и угрожающим. Я не должна здесь быть. Мне безудержно хотелось снова заползти в канализацию.
Мы двигались к гетто, петляя по переулкам и прячась в тени зданий. Я съеживалась от стука наших ботинок, слишком громко стучащих по брусчатке. Даже выходить на улицу в такой час считалось преступлением, и если бы нас заметили, то задержали бы и допросили. Я бы никогда больше не увидела мать. Я шла осторожно, опасаясь, что каждый шаг мог оказаться последним. Однако Элла двигалась по улицам с завидной уверенностью. Внезапно меня охватило чувство обиды. Ее родной город был в равной степени и моим, по крайней мере так было раньше. Но теперь я словно иностранка, гуляющая по городу из ее милости. Я подавила в себе это чувство. Единственное, что сейчас имело значение – раздобыть еду. Я подумала о тех, кто остался в канализации и рассчитывал на меня, и о том, что с ними будет дальше, если я вернусь без еды или не вернусь вовсе.
Вскоре мы добрались до Подгорского рынка, главной рыночной площади в Подгуже, находившейся сразу за стенами гетто. Сейчас там было пусто, если не считать нескольких крыс, что рыскали в мусорных баках в поисках еды. Мы обогнули собор Святого Иосифа – огромный костел в самом начале площади, выстроенный в неоготическом стиле, и подошли к стене гетто. Ворота были закрыты, хотя внутри держать было некого. Мы обошли по периметру высокую кирпичную стену, пока не обнаружили разрушенный кусок, и, осторожно переступив через щебень и камни, попали внутрь. Последствия разрушения были сильнее, чем я слышала или представляла: ряды выгоревших зданий, разбитые окна, виднелись только каркасы домов, где когда-то жили люди. Я посмотрела на оцепеневшую Эллу. Я слишком хорошо знала гетто, но она впервые оказалась здесь, ее лицо исказилось от ужаса, когда она увидела, в каких ужасных условиях мы жили – и как все это закончилось.
– Пойдем, – позвала я ее, подталкивая вперед. Теперь настала моя очередь идти первой, петляя по улицам гетто, направляясь к дому на Львовской улице, о котором мне рассказывал Сол. Воздух был пропитан запахом гари и чего-то едкого, может, горящего мусора. На углу Йозефинской улицы я остановилась и посмотрела в сторону дома, где мы когда-то жили. Гетто не был моим домом – нас туда загнали, и до канализации оно представлялось мне самым ужасным местом, где я жила. И все же это было последнее место, где мы с родителями были вместе, и я поймала себя на мысли, что меня захватили воспоминания и даже ностальгия, чего я никак не ожидала. Где-то в глубине души я хотела бы взглянуть еще раз на нашу квартиру в гетто.
Но времени не было. Мы двинулись дальше. Среди всеобщей разрухи стояло несколько отремонтированных домов, с новыми стеклами в некогда разбитых окнах, где-то щели были заделаны газетой и смолой. В гетто живут люди, догадалась я. Уже не евреи, а скорее всего, бедные поляки, которым правительство предоставило жилье или они сами заняли освободившиеся помещения. Я чуть не разозлилась на них. Однако это были не богатые поляки, эксплуатирующие собственность евреев для личной выгоды, а скорее местные жители, которые просто воспользовались случаем и решились на это ради из-за семейных нужд. Никто бы не согласился жить здесь по доброй воле, только те, у кого не было выбора.
Тем не менее если они нас увидят, то сообщат в полицию. Я думала, не вернуться ли нам. Мы ожидали, что в гетто не будет ни души. Находиться здесь рискованно, но нам нужна была еда. По адресу, который дал мне Сол, тоже могут жить люди, подумала я, когда мы свернули на Львовскую улицу. Я не знала, как добыть еду в таком случае.
Когда мы подошли к дому номеру двенадцать, я увидела выбитые окна и обугленные стены, и молилась, чтобы продовольственные запасы в подвале не уничтожил огонь. Хотя Сол сказал мне, что, уехав из деревни, они с отцом недолго пожили в гетто, я до сих пор не могла представить, что он был здесь, всего в нескольких кварталах от меня. Я оглядела этот дом, он был меньше и более ветхий по сравнению с тем, где мы жили с родителями, и я представляла, как они и полдюжины других семей умещались, теснившись в общей комнате.
Я постаралась открыть входную дверь. Дом был заперт, хоть и разрушен. Я боялась, что нам придется лезть в окно и идти по разбитому стеклу.
– Давай обойдем сзади и поищем дверь в подвал, – предложила Элла.
Низко пригнувшись, чтобы нас никто не заметил, мы проскользнули в переулок между домами. Позади дома мы нашли дверь в подвал и открыли ее. Я спустилась первой, моля бога, чтобы прогнившие ступени выдержали мой вес. Элла шла за мной. Я остановилась, застигнутая врасплох грязным, спертым запахом гетто, который наполнял мои легкие все время, пока мы здесь жили, и который я ощутила сейчас. После вони канализации этот запах показался мне даже приятным.
Мы торопливо подошли к стене подвала и нащупали потайное отделение. Как и обещал Сол, там оказалась панель, которая отодвинулась, открывая пустое пространство, похожее на пещеру, предназначенную для хранения вещей. Только там было пусто.
Обещанной еды не было.
13
Стоя рядом с Сэди и глядя в пустоту, где должна была находиться еда, я чувствовала, как мое сердце обливалось кровью.
– Мне жаль, – проговорила я, ощущая захлестывающую нас обеих тяжесть разочарования. Сэди молчала. Она неподвижно стояла с печальными и пустыми глазами.
– Нам пора уходить, – сказала я через несколько минут. Было рискованно задерживаться в гетто.
Сэди покачала головой.
– Она должна быть здесь. Я не могу вернуться без еды.
Что теперь? Мой разум лихорадочно работал.
– Мы можем поискать рядом, – сказала я, хотя на самом деле не имела понятия, где мы находимся. Несмотря на войну, Анна-Люсия не держала в доме запасов продовольствия, так как боялась мышей. Вместо этого она верила, что ее деньги и связи никогда не оставят нас голодными. Так что я не могла украсть для Сэди еду. Я вспомнила про Крыса. Мы расстались не очень хорошо, и я не была уверена, что он поможет. Но это был единственный вариант, и в глубине души я догадывалась, что он не откажет в беде. – У меня есть друг, он может помочь. – Я тут же пожалела о своем предложении. У меня не было оснований думать, что у него получится найти еду за такое короткое время. Но я должна была попытаться.
Крыс говорил, что остановился в квартире над кафе, вспомнила я.
– Пойдем.
Мы выскользнули из подвала многоквартирного дома, пробираясь через обугленные завалы обломков. Пока мы шли по руинам, некогда бывших домами гетто, я зашагала быстрее, желая побыстрее увести Сэди подальше от ее болезненных воспоминаний об этом месте.
Я повела ее по берегу реки, из Подгуже обратно в Дебники. Хотя я не была знакома с окрестностями, которые, не имея четкой границы, смешивались, я знала, что Дебники находятся в нескольких километрах западнее Подгуже, у промышленных берегов Вислы. Оказавшись в Дебниках, мы свернули с берега и поднялись по дороге в сторону улицы Барска, где находилось кафе. Я посмотрела на квартиры над кафе, гадая, как определить, где живет Крыс. Было уже больше одиннадцати, и кафе должно быть уже закрыто из-за комендантского часа. Но за грязным стеклянным окном я разглядела несколько припозднившихся посетителей. Я не видела Крыса, но, может, если я расспрошу, кто-то скажет, где его искать.
Я направилась к двери. Но, глядя на Сэди, снова остановилась. Ее испачканная одежда и бледный, изможденный вид наверняка привлекут внимание. Между кафе и соседним зданием был узкий проход, ведущий с улицы в переулок позади. Я привела Сэди туда и спрятала ее за мусорными баками:
– Подожди пока здесь.
– Ты бросаешь меня? – испугалась она.
Я погладила ее по руке.
– Я вернусь через несколько минут. – Прежде чем она успела возразить, я вышла из переулка в кафе, где было пусто, если не считать столика со стариками, игравшими в карты в глубине зала. Когда мои глаза привыкли к тусклому освещению, я заметила знакомую фигуру за стойкой бара. Я резко остановилась. Это была женщина, которую я видела в тот день, когда нашла его здесь. Все внутри сжалось, меня охватило желание повернуться и уйти. Но я должна найти Крыса.
Я решительно направилась к ней.
– Здравствуйте, я ищу Крыса Леваковски, – прямо сказала я, ожидая увидеть выражение удивления на ее лице. Но ее лицо осталось бесстрастным. – Я видела вас вместе, – добавила я. – Я знаю, что ты его знаешь. Он сказал, что останется здесь.
– Его здесь нет, – холодно ответила она.
– Мне нужно найти его. Это очень важно. – Она недолго посмотрела на меня, затем повернулась и исчезла в глубине кафе. Его здесь нет, разочарованно подумала я. Я размышляла, что делать дальше, стоит ли в такой поздний час искать его в доме родителей.
– Элла? – Крыс внезапно появился в дверях за стойкой бара. Женщина соврала; он был здесь. Он поспешил ко мне. – В чем дело? Все в порядке? – Я беспокоилась, что с нашей последней встречи он все еще может злиться на меня. Но на лице была лишь смесь удивления и тревоги.
– Да… То есть нет… – Я выдержала паузу, обдумывая, как лучше рассказать ему о своем секрете. И шепотом сказала: – Когда они ликвидировали гетто, некоторым евреям удалось убежать и спрятаться.