Я замялась, сомневаясь, усиливать ее страдания своим ответом – мне этого совсем не хотелось.
– Я достала еды, мама. Мне жаль, что я нарушила обещание. Потом ты можешь злиться на меня, но прямо сейчас позволь мне тебе помочь.
Она посмотрела так, будто хотела отругать посильнее. Но ее лицо исказилось от боли, и она навалилась на меня боком.
– Ребенок скоро родится.
Я помогла маме устроиться на постели. И тогда посмотрела на ее ноги – они были мокрыми, но не от канализационной воды, а от чего-то другого, темного и густого. Кровь. Я десятки раз слышала, как рождались в гетто дети, и была почти уверена, что крови не бывает, по крайней мере, не так много. Я отчаянно вертела головой в поисках Баббе, но она исчезла. До войны рядом с нашей квартирой была больница, где у мамы могли принять роды. В гетто соседи, бывшие врачи или акушерки, приходили на помощь роженицам. Здесь у нас даже не было чистой простыни и полотенец. Хотела бы я, чтобы мой отец или хотя бы Павел оказались здесь и подсказали, что делать. Я взглянула в сторону Сола и пана Розенберга, но толку от них все равно не было бы.
Наконец в комнате снова появилась Баббе. И хотя она была сварливой и злилась на меня, все надежды возлагались на нее. Не спрашивая меня, она подошла и закатала рукава.
– Там кровь, – закричала я, почти срывая голос.
Баббе быстро кивнула в знак согласия, но не объяснила, что это означало.
– Положи ее, – послышался приказ. – Живо! – рявкнула она, когда я не подчинилась. – Нам нужно поднять ее ноги, поднять их выше сердца, чтобы замедлить кровотечение. Ты хочешь потерять ее или нет? – У меня мороз пробежал по коже. Я слышала об умерших при родах женщинах, но до сих пор мне не приходило в голову, что рождение ребенка может убить маму.
Я тронула маму за плечо.
– Мама, пожалуйста, ложись.
Все еще согнувшись пополам, она стряхнула меня.
– Ребенок. Уже скоро.
Старуха выгнала сына и внука из комнаты, чтобы мы уединились, затем вернулась с нашим единственным кувшином питьевой воды и полотенцем, далеко не таким чистым для такого случая.
– Я несколько раз помогала акушерке в нашей округе, – сообщила старуха, осторожно укладывая маму. – Я все сделаю. Ты останешься у ее головы и будешь держать за руку. – Я не знала, хватит ли у нее опыта. Но другого выбора не было.
Мама вскрикнула так, что ее вопль эхом разлетелся по комнате.
– Ш-ш-ш, – шикнула на нее старуха. Я знала, что при родах бывает больно. Я слышала стенания сквозь тонкие стены гетто, крики и вопли, которые несли в мир новую жизнь. Однако здесь мама не могла кричать, не выдав нас немцам наверху. Старуха нашла кусок деревяшки и вложила его маме в зубы. Мама сильно прикусила его, ее лицо покраснело, потом побледнело.
Через мгновение мама откинулась на спину, она выглядела измученной.
– С тобой все в порядке? – спросила я, наклонившись к ней и промокнув ее лоб тканью.
– Пусть она отдохнет, – велела старуха. – Ей нужно собраться с силами между схватками, дальше будет только хуже. – Я с недоверием уставилась на нее. Я думала, это уже была худшая часть. Я не могла представить, что будет еще хуже.
Но «хуже» наступило. Схватки продолжались, и каждая несла боль, длиннее и интенсивнее предыдущей. В промежутках мама лежала, отдыхая, едва приходя в сознание. Прошел час, потом еще один. Схватки учащались, а мамина агония усиливалась.
После одного особенно ужасного приступа схваток Баббе осмотрела маму, затем выпрямилась с мрачным выражением лица.
– Тебе лучше уйти, – сказала она, внезапно пытаясь меня прогнать.
– Почему? Что случилось?
Баббе покачала головой:
– Она потеряла слишком много крови. Если ребенок не появится в ближайшее время… – Она не закончила свою мысль.
Меня пронзил ужас.
– Нет! – Теперь мама лежала неподвижно, закрыв глаза. Я пощупала у нее под носом, чтобы убедиться, что она все еще дышит. Затем наклонилась к ее голове и взяла за руку.
– У тебя получится, мама. Пожалуйста. Ты нам нужна. – Я говорила за себя и за своего еще не рожденного брата или сестру.
Казалось, мой голос придал матери сил. Она открыла глаза и снова начала тужиться. На этот раз она завыла так громко, что ее наверняка услышали наверху, на улице. Ее ногти впились в мою ладонь, расцарапав до крови, но я держалась крепко. Я ее не оставлю.
Ребенок появился на свет с пронзительным криком, не оставляющим сомнений в его здоровье. Когда вопль вызывающе прорезал канализацию, лицо Баббе помрачнело.
– Дай мне ребенка, – прохрипела мама. Баббе передала ребенка маме, и та прижала его голову к груди, пытаясь унять крик. Однако молоко к ней еще не пришло, и личико младенца побагровело от разочарования. Мама прижала ребенка к груди, чуть не задушив его, чтобы заглушить вопли.
– Девочка, – произнесла старуха. Я подумала, не предпочла бы моя мать сына – напоминание о папе. Я поспешила к нашим вещам, чтобы принести детское одеяло, которые мы при побеге взяли с собой. И хоть оно пережило потоп, как остальные наши вещи, оно было все еще белым, с двумя синими полосками по краям. Я передала его маме.
Мамина голова внезапно откинулась назад, ее руки ослабли, чуть не выронив ребенка. Старуха с удивительной скоростью подсуетилась, чтобы перехватить малыша.
– Подержи ее, – велела она, без предупреждения передавая мне ребенка. Я никогда раньше не держала младенцев на руках, и мои руки неловко придерживали странный извивающийся сверток.
– Мама! – позвала я слишком громко. – Что случилось? – Баббе не ответила, она сосредоточенно пыталась привести маму в чувство. Я затаила дыхание. Мама была последней частью моего мира. Я не могла ее потерять.
Через мгновение мамины глаза распахнулись. Она несколько секунд моргала, прежде чем сфокусироваться на мне с сестрёнкой на руках. Она слабо улыбнулась.
– С ней все будет в порядке, – заявила Баббе. – Она слаба, но хотя бы кровотечение прекратилось.
Я опустила глаза, изучая ребенка. Я не знала, каково это, когда появляется младший брат или сестра. Лысые, круглые младенцы всегда казались мне одинаковыми. Пристально глядя сейчас на малыша с таким же приплюснутым, как у меня, носиком, я почувствовала, как меня захлестнула волна любви. Я бы сделала все возможное, чтобы защитить сестру.
– Как назовем? – спросила я, надеясь, что мама выберет женскую версию имени Михал. Мама помотала головой. Я подумала, не слишком ли она слаба, чтобы решить сейчас. Или, возможно, давать имя ребенку, рожденному в таких безнадежных обстоятельствах, было еще слишком преждевременно.
Спустя мгновение старуха забрала у меня ребенка и передала его маме, чтобы она снова попыталась покормить его грудью. Я вышла из комнаты в туннель, чтобы сообщить новость всем остальным.
– Это девочка, – сказала я.
– Мазл тов, – холодно отреагировал пан Розенберг.
– Ребенок – это признак жизни, надежды, – произнес Сол, шагая мне навстречу. На секунду мне показалось, что он возьмет меня за руку, но он, конечно, не взял. – Твоя мать, с ней все хорошо?
– Да, спасибо. Кажется, все обошлось.
Крики новорожденной становились все громче и доносились из комнаты в туннель. Морщины на лбу пана Розенберга будто стали глубже.
– Как успокоить ребенка, чтобы он не кричал? – спросил он. У меня не нашлось ответа. Я так переживала о том, чтобы мама смогла родить ребенка в канализации, чтобы для нее и ребенка все закончилось благополучно. Но теперь, когда ребенок родился, вопрос стал остро. Пребывание в канализации требовало от нас тишины, особенно в долгие дневные часы, когда люди шли по улицам и входили в собор. Конечно, крики ребенка были слышны. Как же мы справимся?
Я вернулась обратно в комнату, желудок стал свинцовым. Выживая здесь, мы преодолели столько трудностей: прятались от немцев, голодали, старались сохранить здоровье в этих ужасных условиях, пережили опасное наводнение. И в конце концов, самой большой проблемой из всех станет этот крошечный ребенок.
16
Когда Сэди скрылась в канализации, я поспешила поскорее уйти с берега в Дебники. Уже совсем рассвело, и дворники убирали мусор с тротуара. Когда я добралась до кафе на Барской улице, я не вошла в него, а протиснулась через соседнюю дверь и поднялась по лестнице, ведущей в квартиры над кафе. Здание было ветхим и сырым. Никто не потрудился заменить перегоревшие лампочки на лестничной клетке, и везде пахло табачным дымом.
Я поднялась на верхний этаж и постучала в единственную дверь. Никто не ответил.
– Крыс? – тихо позвала я.
Тишина. Озадаченная, я выждала еще несколько секунд. Он попросил меня найти его после того, как Сэди вернется в канализацию; я безошибочно пришла в нужное место. Я повернула ручку, приоткрыла немного дверь и заглянула внутрь. Это было голое чердачное помещение, немного больше чердака Мачея, только не с покатым, а с прямым потолком. Тяжелые шторы были задернуты, чтобы не пропускать раннее утреннее солнце.
Когда мои глаза привыкли к полумраку, я разглядела Крыса, сидящего на голом матрасе в дальнем углу комнаты. Он неподвижно прислонился к стене, запрокинув голову.
– Крыс? – Он не ответил, и на мгновение я испугалась, не случилось ли что после того, как он оставил меня на берегу реки. Может он ранен – или еще хуже? Но, подойдя ближе, я увидела, что его грудь поднимается и опускается от долгих и длинных вдохов. Он просто спал. Наблюдая за ним, я чувствовала желание. Интересно, когда он в последний раз лежал в удобной постели или вообще спокойно спал всю ночь?
Я тоже всю ночь не спала, если не считать того короткого промежутка, когда мы с Сэди спрятались под лестницей. После ночного блуждания по городу и поиска убежища для Сэди этой долгой ночью я внезапно ощутила упадок сил. Я бесшумно опустилась рядом с Крысом, стараясь не разбудить его. Пока я наблюдала за ним, во мне рождалась смесь привязанности и желания. Мне как никогда захотелось, чтобы наши отношения оставались такими же, как до войны, и сейчас это не представлялось настолько сложным. Он вздрогнул во сне. Несмотря на весну, в неотапливаемой комнате ощущалась ночная прохлада. Одеяла у Крыса не было, у матраса лежало пальто, поэтому я подняла его и накрыла нас обоих. Затем мягко положила голову ему на плечо.