кохана, – проговорила моя мать, когда я с усилием помогла ей поставить решетку на место. Ее лицо на мгновение задержалось, прежде чем исчезнуть. Я стояла неподвижно, вслушиваясь в любой звук, сообщавший, что она все еще там. Но я слышала только ее шаги, шорох которых с каждым мгновением стихал. Меня охватило желание вылезти и побежать за ней, умолять не уходить или хотя бы охранять ее на пути.
Сверху послышался скребущий звук. У меня перехватило дыхание. Мама вернулась! Я ждала, когда она осознает свою ошибку, вернется и скажет, что никогда не оставит меня, что мы найдем способ остаться вместе. Но сверху появился голубь, клевавший решетку. Он печально посмотрел на меня сверху вниз перед тем, как взмахнуть крыльями и улететь, оставив меня в одиночестве.
18
И вот так распался весь мой мир.
После того, как мама исчезла на берегу реки с моей младшей сестрой, я осталась у решетки в ожидании. В душе я ждала, что мама осознает нелепость своего замысла и вернется.
– Мама! – позвала я чересчур громко на случай, если она находилась в зоне слышимости. Это было опрометчиво – меня мог заметить патруль или выдать прохожий. Но мне было уже все равно.
Ожидая ответа и не услышав его, я удрученно направилась обратно в комнату. У входа я оступилась и упала на четвереньки в мелководье. Моя одежда промокла.
– Мама! – Я закричала, как беспомощный ребенок, не вставая.
Баббе вышла из комнаты и помогла мне подняться на ноги.
– Твоя мать ушла, – сухо отрезала она.
– Мама, – повторила я, окликая ее снова и снова – будто это поможет мне вернуть ее обратно. Но теперь мой голос звучал слабее.
– Ты должна вести себя тихо, – предупредила Баббе, когда повела меня обратно в комнату. – Кто-нибудь услышит тебя, и нам всем конец.
Войдя в комнату, я прислонилась к стене. Мама потерялась и осталась одна с младенцем. Как она могла справиться в одиночку, измученная родами, что случились пару дней назад? Оставшись на улице, без убежища и даже без чистой одежды, она наверняка вызовет подозрения и ее быстро поймают.
Сол подошел и накинул на меня сухое одеяло, затем обнял. Когда я прижалась к его подбородку, я почувствовала озадаченный взгляд его отца, наблюдающий за нами обоими. Это был больше, чем просто физический контакт, обычно запрещенный. Также пан Розенберг впервые осознал, как сблизились мы с его сыном. Наверняка он и его мать шокированы. Несмотря на доброе отношение ко мне, он никогда бы не понял и не одобрил того, что его сын будет встречаться с кем-то, вроде меня, еврейкой, не соблюдающей предписания.
Не обращая внимая на то, что подумают другие, Сол увел меня в угол комнаты, где жили мы с мамой.
– Присядь, – сказал он, все еще поддерживая меня. Я не стала спорить, а присела на край кровати. Его объятия, которые я с удовольствием принимала, не приносили облегчения. Моя мать бросила меня. Вся комната напоминала пустую пещеру.
Баббе прошла по комнате и протянула мне чашку водянистого чая. Теперь мне хотелось ненавидеть ее и ее сына. Ведь именно они говорили, что малышка не может остаться, и почти вынудили мать бежать с ней на улицу. Но на самом деле они говорили очевидные вещи, озвучили правду, которую мы все знали, но отказывались признавать. Решение уйти с моей сестрой – и оставить меня здесь – целиком и полностью принадлежало моей матери.
– Твоя мать светлокожая, она не похожа на еврейку, – заключил пан Розенберг, стараясь помочь. – Она не будет выделяться на улице. – Эта мысль казалась настолько нелепой, что я чуть не рассмеялась. Мама, изможденная и бледная как полотно, в грязной и рваной одежде после нескольких месяцев, проведённых в канализации. Я поняла, что нужно было ей дать платье Эллы. Я была слишком расстроена ее уходом, что не подумала об этом вовремя. Впрочем, это ничего бы не изменило. Никто из нас больше не мог сойти за обычных людей.
В тот вечер я ужинала вместе с Розенбергами, ощущая пустоту там, где должна была быть мама.
– Она вернется, – сказала я остальным, когда мы закончили есть.
– Конечно, вернется, – ответила Баббе, но ее слова прозвучали совсем не так, как она имела в виду. Я подсчитала в уме, сколько времени потребуется маме, чтобы добраться до больницы и вернуться, обремененной ребенком и ее собственной послеродовой слабостью. Может быть несколько часов, самое большее – день.
Наступила ночь, а мама до сих пор не появилась.
– Хочешь пойти почитать? – спросил Сол. Я помотала головой. Хотя мне и хотелось побыть с ним наедине, я чувствовала себя слишком уныло и устало, чтобы осилить дорогу по туннелю. – Если вдруг понадоблюсь, я буду рядом, – сказал он с тревогой в голосе, когда я забралась на кровать. Разумеется, он не мог утешить меня здесь.
Когда он ушел, я лежала одна в постели на нашей стороне комнаты, пространство рядом было холодным. В голове раз за разом раздавались мамины слова: я вернусь к тебе, обещаю. Ее намерение выглядело понятным – благополучно доставить ребенка в больницу, а затем быстро вернуться ко мне. Мне хотелось ей верить. Но много всего могло пойти не по плану.
Я прокрутила в голове эпизод с маминым уходом. Я также вспомнила тот день в гетто, когда нагрянули немцы, а я спряталась в чемодане. Мама, предполагая, что меня похитили, была готова прыгнуть из окна и покончить со своей жизнью. Тогда она скорее умерла бы, чем жила без меня. Теперь она по собственной воле оставила меня. Что же изменилось? Родилась сестра, вот что изменилось. И все же я не могла сердиться на мою сестру. На самом деле я тоже скучала по ней. Я тосковала по крошечному младенцу, что месяцами лежал между нами в постели в мамином животике, а потом всего несколько ночей провел за его пределами. Вдруг у меня появилась сестра, а потом исчезла. Когда-то я совсем не хотела ее. Но она родилась, и я полюбила ее, потеря была огромной и невосполнимой. Я и представить не могла, что отсутствие столь крошечного существа может обернуться такой огромной пустотой.
Я спала, раскинув руки над пустотой, где обычно лежала мама. Я почти ждала, что ночью она проскользнет рядом и как обычно согреет своим хрупким телом. Я беспокойно ворочалась, мечтая, чтобы она вернулась с сестрой на руках.
– Я просто не смогла оставить ее, – скажет она, снова передавая мне ребенка.
Проснулась я уже утром, а мама все еще не вернулась. Но сон был таким реальным, что я почти видела ее рядом с собой и чувствовала тепло ребенка на руках. Потом холодная сырость пробрала меня до костей. Я лежала неподвижно, потрясенная полнотой своей утраты. Сначала папа, потом мама и сестра. Семью забирали у меня по частям, пока от нее ничего не осталось. Мое сердце кричало. Второй день без мамы тянулся долго. После завтрака я вернулась в нашу кровать и свернулась калачиком.
– Что ты делаешь? – поругала меня Баббе, когда спустя несколько часов я все еще валялась в постели. – Твоя мать от тебя бы такого не ожидала. – Но она не заставляла меня вставать. Напротив, она приносила мне еду, картофельное пюре на обед и на ужин. Я попыталась немного поесть, но густая крахмалистая смесь застряла у меня в горле.
Несколько раз в течение дня меня приходил утешить Сол, приносил мне воды и немного еды. Он предложил прогуляться, но не стал настаивать, когда я отказалась. По мере того как день клонился к вечеру, а я все еще не вставала, его беспокойство росло.
– Я могу что-нибудь сделать? – спросил он.
Вернуться в прошлое. Вернуть мою мать и сестру обратно. Все его благие намерения были бессильны. Я печально мотала головой. Ничего не нужно.
Наступила ночь. Мама должна была уже вернуться. Что-то случилось. Мне нужно было пойти за ней. Но даже если бы я смогла выбраться на улицу, я понятия не имела, где ее искать. Если все прошло хорошо, она наверняка уже добралась до больницы, куда несла мою сестру. Куда она отправилась потом и почему не вернулась, по-прежнему оставалось загадкой.
Три дня без матери превратились в четыре, потом в пять. В основном я оставалась в своем углу комнаты, отваживаясь выходить только за едой или когда приходила моя очередь приносить воду. Дни казались бесконечными. В канализации мама придерживалась привычного распорядка дня; встать и причесаться, почистить зубы после завтрака. Она придумывала уроки и простые игры, чтобы скоротать время. Но без нее установленный порядок разрушился. Я часто дремала, разыскивая во снах свою семью. Я пыталась вообразить, каким был бы следующий урок, окажись мама здесь. Я не осмеливалась писать на маленькой доске, подаренной Павлом, которая хранила последний почерк матери, я хотела сохранить эту частичку навсегда.
– Вставай! – крикнула Баббе одним утром. Почти неделя минула, а я все еще проводила свои дни в основном в постели, в хандре. – Что бы подумала твоя мать? – спросила она. И она была права. Наше крошечное жилое пространство мама содержала в чистоте, а теперь повсюду был бардак, вокруг валялись мои немногочисленные вещи. Мои волосы спутались, а одежда запачкалась.
– Какой в этом смысл? – воскликнула я. Охваченная тоской, я встала и выскочила из комнаты в туннель, к главной трубе, где вода бежала быстро и глубоко. Я посмотрела вниз на бурлящий поток, желая, чтобы течение подхватило и унесло меня в безопасное место, подальше от канализации и войны. Я могла бы шагнуть в него и уплыть к папе. Я представляла, как мы воссоединяемся, хотя и не могла сказать, где именно. Я поднесла ногу к воде и окунула ее, ледяная вода намочила ботинок. Я представила себе темноту, слишком густую и непроглядную, и ощутила, как вода заполняет мои легкие. Могу ли я сдаться или буду бороться до последнего? Может, меня унесет поток вниз по течению, туда, где канализация соединяется с рекой и там меня застрелят. Любой путь сойдет за побег из этой адской тюрьмы.
Я наклонилась вперед, чуть ближе. Но я не могла этого сделать. Внезапно позади меня раздался шаркающий звук. Я повернулась к пану Розенбергу. Он увидел меня у воды, и его лицо, казалось, озарилось пониманием.