– Сэделе, нет. – Имя, которым звала меня мама, вызвало новый поток слез.
Я попыталась объяснить, зачем стояла так близко к краю.
– Придумай что-нибудь получше, – сказал пан Розенберг прежде, чем я открыла рот. Он показал пальцем наверх. – Там, наверху, почти не осталось живых евреев. – Он не потрудился оградить меня от правды, как мои родители, когда я была помладше. Больше не было нужды что-то скрывать. – Мы последние из нашего народа здесь, внизу, и мы живы. Ты в долгу перед родителями, и тебе нужно жить дальше.
– Но ради чего стоит продолжать? – Мой голос прозвучал так жалобно, когда я впервые произнесла эти слова отчаяния вслух.
– Ты должна жить ради своей матери, – ответил он. – В конце концов, она ушла ради тебя.
– Как вы можете так говорить? – возмутилась я, ощущая новую волну боли и потери за словами, что прозвучали грубо. – Она бросила меня.
– Нет, нет, – ответил пан Розенберг. – Она ушла, чтобы спасти тебя. Твоя мать ушла не потому, что ей было все равно. Она ушла, потому что ты и твоя сестра – единственное, о ком она заботилась, и она считала, что ее уход – лучший шанс спасти вас обоих. Ты же не хочешь, чтобы все это было напрасно.
Он продолжил:
– Ты единственная из своей семьи. У тебя есть обязательство жить дальше. – Он был прав. И хотя мое сердце изнывало от боли, я должна крепиться и вести себя разумно ради мамы – так же, как она пыталась вести себя ради меня.
– Моя мать… – Мне все еще было тяжело смириться с тем фактом, что она меня бросила – или игнорировать опасность, в которой она, вероятно, находилась прямо сейчас. – Где она?
– Я не знаю. Но ты обязана жить ради нее, несмотря ни на что.
– Но что, если она не вернется?
Какое-то мгновение я надеялась, что он возразит, что скажет, что этого не произойдет, и станет отрицать эту возможность. Но он не стал лгать:
– Тогда ты обязана жить ради нее, как она бы хотела. Чтобы она гордилась тобой.
Он прав, осознала я. Что бы подумала мама, если бы увидела меня сейчас, неряшливую и разболтанную, забросившую всю ее работу. Я поклялась, что после этого возобновлю режим дня и заставлю себя гулять по туннелю, учиться и содержать себя в чистоте.
Пан Розенберг провел меня обратно внутрь и направился в свой угол комнаты. Мгновение спустя он вернулся и вручил мне книгу.
– Из нашего дома в гетто я унес столько книг, сколько смог.
Я кивнула:
– Как и мой отец. – Эти двое мужчин были так похожи в этом отношении; несмотря на их внешние различия, они могли бы стать хорошими друзьями, если бы им представилась возможность.
Я знала о книгах пана Розенберга – именно там Сол брал те, что мы читали каждый вечер. Его отец, объяснил Сол, просто не мог оставить их и, убегая, настоял на том, чтобы унести несколько.
– Он охранял свои книги в гетто, и только однажды, когда мы чуть не замерзли до смерти, а дров не было, он позволил сжечь одну для растопки, – объяснил Сол. Это был один из немногих случаев, когда Сол видел слезы в глазах своего отца.
Однако за все месяцы, проведенные в канализации, пан Розенберг никогда лично не предлагал мне ни одной из своих драгоценных книг – до сих пор. Я охотно приняла книгу, сборник рассказов Шолома Алейхема. Открыв первую страницу, я пыталась разглядеть слова в тусклом свете.
– Здесь слишком темно, – сказал он извиняясь. – Тебе, наверное, придется пойти туда, к решетке, чтобы почитать с Солом. – Я удивилась тому, что он знает.
– Я всегда хотел дочь, – добавил он. – Надеялся, что если Господь благословит, у нас будет больше детей. Или родится внучка, если бы мой сын Мика дожил до того, чтобы иметь детей. – Его голос дрогнул, когда он увидел перед собой всю череду потерь. Он прочистил горло. – В любом случае, я рад, что ты здесь, с нами.
– Спасибо, – сказала я, удивленная и тронутая его словами.
– Ты должна найти искры радости, это поможет тебе продолжать жить, – добавил он, выпрямляясь.
– Но как? – Мама и моя сестра – они давали мне тут радость. Никого из них нет.
– Найди что-то, что вселяет в тебя надежду, и цепляйся за нее. Это единственный способ пережить эту войну.
В ту ночь я с нетерпением ждала, пока остальные улягутся. Мне не терпелось пойти в пристройку и почитать книгу, которую мне дал пан Розенберг. Я надеялась, что погружение в рассказ подарит мне короткую передышку от постоянной тревоги о маме. Через некоторое время над моей кроватью нависла тень. Это был Сол. Он протянул мне руку, показывая, что я должна пойти с ним. Я взяла книгу пана Розенберга и понесла с собой. Мы отправились в путь в тишине, наши пальцы переплетались. Обычно наши тихие совместные прогулки успокаивали меня. Но ничто не могло унять мою тревогу о матери.
– Мне нужно пойти за мамой, – сказала я, когда мы добрались и устроились в нашем тесном пространстве читальни.
Сол замотал головой.
– Это невозможно. Ее никак нельзя отыскать. Ты должна остаться и жить дальше. Именно этого она бы хотела. – Его слова звучали рефреном, его отец говорил то же самое. – В любом случае, ты нужна мне здесь. – Я удивленно повернулась к нему. – Это звучит эгоистично, я знаю. Я не знал, как сильно скучал по тебе, пока ты не ушла за едой. Без тебя я был потерян. – Он коснулся моей щеки. – Это любовь, Сэди. – Ошеломленная, я уставилась в него, задаваясь вопросом, не сон ли это. – Теперь я это чувствую. Только мне жаль, что столько времени прошло, пока я понял.
Внезапно я наклонилась к нему, и наши губы встретились. Я ожидала, что он отстранится. То, что мы были вместе, было неправильно. Для Сола прежде всего, ведь он потерял невесту. И мне с трудом верилось, что я могу быть той самой женщиной, которую можно полюбить в таких обстоятельствах, а может быть, и совсем не той. Я только что потеряла все. Как можно было ощущать столько горя и радости одновременно? Но мы оба были потрясены, бессильные остановить чувства, вспыхнувшие между нами.
Несколько мгновений спустя мы оторвались друг от друга.
– Но как мы можем быть вместе? – выпалила я. – Я же не из религиозной семьи.
– Разве здесь это важно? – улыбнулся он. Я хотела спросить, что будет с нами, если мы выберемся. Однако никто из нас не осмеливался говорить о будущем. Настоящего уже было достаточно.
Я придвинулась ближе, его тепло и любовь успокаивали меня. Но мысли быстро вернулись к моей матери.
– Я просто очень волнуюсь.
– Твоя мать никогда бы не оставила тебя, – сказал он. – Не по своей воле. Должно быть, что-то ей помешало.
Эта мысль не утешила меня.
– Ее могли арестовать или ранить, или еще что похуже, – тревожилась я. Я ждала, что он начнет спорить со мной или убедит, что такого не случилось. Но он не сделал этого. – Я не должна была отпускать ее, – корила я себя.
– Ты не смогла бы ее остановить.
Я кивнула, признавая истину его слов.
– Я просто чувствую себя такой беспомощной. Здесь, взаперти, я никак не могу ей помочь.
– Может, твоя подруга поможет.
Элла, внезапно вспомнила я. В прошлое воскресенье, когда я пребывала в хандре и шоке после ухода мамы, я не пошла к ней на встречу. Меня удивило, что Сол предложил обратиться к ней. Он не доверял Элле и в обычных обстоятельствах предложил бы просить у нее помощи в последнюю очередь.
– Ты заставил меня пообещать, что я не пойду к ней.
– Да. Я беспокоился о тебе и хотел, чтобы ты не уходила, но она единственный человек, способный сейчас помочь.
Я обдумала это предложение. Из-за своей хандры мне не пришло в голову просить Эллу о помощи. В последний раз я видела ее почти две недели назад. Я пропустила нашу обычную встречу и не знала, ждала ли меня Элла или перестала приходить. Но стоило попытаться.
Была только среда, вспомнила я. До встречи с Эллой придется прождать еще четыре дня. И они тянулись медленно. Наконец в воскресенье утром, пока остальные еще спали, я вышла из комнаты. В туннеле я снова остановилась, заметив впереди тень. Кто-то преграждал мне путь. Меня охватила паника. Баббе, поняла я, разглядывая сгорбленную фигуру. Я немного расслабилась. Я не заметила, что она поднялась с постели.
– Что вы здесь делаете? – спросила я.
– Я как раз собиралась принести воды, – ответила она.
– Я могу пойти за водой. – Я забрала пустой кувшин, озадаченная. За водой всегда ходила молодежь, Сол или я. Она не смогла бы проползти через сороковку и не удержала бы полный кувшин. Почему она решила сейчас ее принести?
– Спасибо, – поблагодарила она, когда я вернулась с кувшином минуту спустя. Он был тяжелый, я несла его в руках рядом с ней. – Я хочу приготовить суп, а воды на пять мисок не хватило.
– Четыре, – мягко поправила я. То, что без мамы нас стало на одного меньше, кинжалом резануло по сердцу.
– Да, конечно, четыре, – согласилась Баббе. Но в ее глазах читалось смятение.
И вдруг я осознала.
– Баббе, вы хорошо себя чувствуете?
– Хорошо, хорошо, – отрезала она. – Я старая женщина. Я многое забываю. Такое в старости случается.
Мне стало не по себе. Казалось, Баббе изменилась в канализации, стала злее и иногда ничего не помнила. Я приписала это ужасным условиям и тому, как она в силу своего возраста тяжело с ними справлялась. Но теперь я видела ясно: это было нечто большее, чем просто забывчивость и сварливость на старости лет. Баббе было нехорошо. Болезнь, или возраст, или душевное расстройство от пребывания в канализации, или, возможно, все разом постепенно овладевали ее рассудком. Наверное, и телом тоже, подумала я, впервые увидев, какой хрупкой и ссохшейся она стала по сравнению с той женщиной, которая так ловко двигалась по туннелю в тот день, когда мы впервые прибыли. Я подумала, заметил ли это Сол, и решила пока ничего ему не говорить. Он уже через многое прошел и мог не перенести новых плохих новостей.
– Пойдемте, – вежливо сказала я. Я повела ее обратно ко входу в комнату. – Идите внутрь и постарайтесь отдохнуть. – Не раз Баббе запрещала мне подходить к решетке, чтобы не рисковать. Я ждала, что она остановит меня. Я молилась, чтобы она не устраивала ссоры и не настаивала, чтобы я тоже зашла.