— День добрый...
— Ой, боже-ж! — не смогла скрыть волнения Карповна.
— Степан где?
— А на что он вам? — жалобно проговорила она. — Еще с утра сел на коня и... Не знаю где...
— Нынче его не будет, — решительно сказала Нюра. — Он далеко к городу подался.
Костик медленно обмерил ее глазами и облизал, как это делает его мать, языком губы. Прищурился, улыбнулся, подошел ближе и взял Нюру за подбородок.
— Вот цыганочка какая.
Нюра вырвалась.
— Бедовая! — снова ухмыльнулся Костик. — Ну, как живете? — он присел на скамью. — Разбогатели при советской власти? — и громко захохотал.
Нюра и мать молчали.
— Так, так, — Костик вытянул ноги и постучал пальцами по металлическим ножнам кинжала. Потом встал.
— Скажи Степану, — вдруг изменив голос, по-военному отчеканил он, —скажи, что я ему приказал немедленно явиться ко мне. Я его возьму в свою сотню. А если он не явится, то тут же, на его собственном дворе, повешу.
Больше ни слова не говоря и ни на кого не глянув, он вышел из хаты и громко хлопнул дверью.
Нюра подбежала к матери.
— Ой, хоть бы батька теперь не возвращался...
До самых сумерек сидели они, не выходя из хаты и чутко прислушиваясь к каждому звуку. За окном было тихо, казалось, что в хуторе все уснули.
Осторожно, как мышь, проскользнула к ним в хату Феня.
— Уже! — шопотом сказала она. — Алешка Гуглий чего-то засуетился, и все ускакали. И Костик с ними.
— Правда? — обрадовалась Нюра. — Не врешь?
Мать тоже облегченно вздохнула.
Когда девочки вышли из хаты, на дворе уже стемнело.
— Фенька, — шепнула Нюра, — я теперь так боюсь за батю, так боюсь, а вдруг они...
Чуть-чуть не сказала: «убьют, как и твоего», но Феня это поняла без слов.
— Что же делать? — задумалась она. — Как твоего батьку предупредить?
— Не знаю. А надо предупредить, а то... — И вдруг решительно: — Дай мне твоего коня!
— С ума сошла? — испугалась Феня.
— Дай, я говорю. Темно, никто не увидит, я доскачу до станицы.
— Брось! Не надо! Мне подумать даже страшно. А как перехватят тебя? В балке знаешь как?
— Ну, а что же мне делать? — заколебалась Нюра и опустила голову.
Феня беспомощно смотрела на нее.
— Костик, если захватит батю, он... Нет! — снова решительно сказала Нюра, — давай коня! Слышишь? — она дернула Феню за руку. — Только матери не говори. Никому не говори.
Феня еще раз попыталась удержать подругу, но та и слушать не хотела, настаивала на своем, грозя навсегда, на всю жизнь порвать дружбу, если Феня не исполнит ее просьбы.
— Бери, сумасшедшая, — наконец, согласилась та.
Тихо, чтоб никто не слышал, вывели они коня.
— Отворяй ворота!
Нюра скакала и ничего не видела перед собой. Мелькали заборы, плетни, хаты... Мосток, мельница... А вот и степь... Вставала большая красная луна, но Нюра ее и не заметила даже. Конь летел все быстрей. В ушах свистел ветер, платок сбился с головы. Она крепко сжала коню бока коленями и пригнулась к гриве, с трудом различая убегающую под собой дорогу.
Где-то сбоку мелькнули одиноко разбросанные кусты. «Балка!»— вдруг вспомнила Нюра и на всем скаку остановила коня.
Черная степь, мрачное небе, только в стороне, недалеко от смутно маячащего кургана, висит над горизонтом большая багровая луна...
Конь насторожил уши. Нюра осторожно потянула за уздечку, и он снова послушно пошел вперед. Но теперь она ехала шагом, зорко вглядываясь в темноту.
«Дура! — мысленно ругала она себя, — ну, чего я боюсь?»— а сама все чаще и чаще останавливалась и прислушивалась. По степи, как по широкому морю, проносился ветер.
Из темной балки неожиданно показался всадник. Заметив Нюру, он остановил коня. Несколько минут они молча и внимательно вглядывались друг в друга. Всадник еле уловимым движением расстегнул кобуру и вынул наган. Глухо спросил:
— Кто?
Нюра молчала.
— Кто? — громче повторил незнакомец, и его рука с наганом стала медленно подыматься.
— Батя! — вдруг крикнула Нюра. — Вы?
Степан вздрогнул. Он узнал дочь. По ее тревожному голосу догадался, что дома случилось что-то. Подскакал вплотную.
— Говори!
— Ой, батя...
Тяжело дыша, Нюра стала быстро рассказывать ему все.
— Не езжайте на хутор, — умоляла она отца. —Убьют вас, Боюсь я! И без вас тоже страшно. Что будем делать?
Степан взял нюрину лошадь под уздцы, они отъехали в сторону от дороги. Он еще раз все подробно переспросил.
— Поедем, — подумав, твердо сказал он. — Поедем.
— В хутор? — и удивилась и испугалась Нюра. — Батя, не надо! Езжайте, говорю, отсюда.
— Не бойся, дурочка, ничего не будет.
Степан тронул коня. Ехали медленно, не разговаривая, внимательно вглядываясь в темноту и прислушиваясь. Нюре по-прежнему было страшно, но близость отца все же подбадривала ее. До своего двора добрались никем не замеченные.
Нюра сейчас же отвела Фене коня.
— Ну что? — тревожно спросила та.
Узнав, что все обошлось благополучно, с восторгом сказала:
— Ох, и отчаянная ты!
В другое время Нюра не утерпела бы, похвасталась бы своей храбростью, а сейчас ей было не до того.
— Спасибо, — только крикнула она и побежала домой.
— А батя ж где? — испуганно спросила она мать.
— Не знаю... Что теперь будет? Ума не приложу.
— Да батя ж где? — не унималась Нюра.
Вошел отец. Он хотел повидать кое-кого из немногочисленных хуторских друзей, но никого уже не застал. Все поспешно покинули хутор.
— Вот что, — сказал он жене, — видно, и мне уходить надо.Ты не думай, что навсегда. Не может того быть. Крепко помни, что я тебе говорил.
И стал собираться в дорогу.
Карповна молча провожала его. Ей хоть и тяжело было снова расставаться с мужем, но она была рада его отъезду — это спасало от неминуемой беды их всех.
— Ну, дочка, — Степан шатнул к Нюре, и голос его чуть дрогнул. — Жди, не горюй. Вернусь... Веди себя тихонько, лишнего при людях не болтай. Помни батьку, с атаманскими детьми не водись. Вырастешь, тогда поймешь, за что боролся твой отец. Да уж и не маленькая ты...
— Я и так... Я знаю...
Больше ни отец, ни Нюра не проронили ни слова. А когда он отворил дверь, она быстро прижалась к нему и нежно погладила рукав его старенькой черкески.
Все вышли во двор. Карповна перекрестилась и стала крестить Степана, но тот, поправляя на коне сбрую, не заметил этого и сказал:
— Надейся крепче на советскую власть. — И, еще раз обняв Нюру, вскочил в седло.
Когда он выехал за ворота и скрылся во мгле, мать заплакала и ушла в хату, а Нюра долго еще стояла у плетня.
XXIII
Напрасно Оля всю ночь ждала отца. Андрей Федорович пришел только утром. Осунувшийся и похудевший, он наскоро поел и, заметив, что Оля не сводит с него глаз, осторожно сказал ей:
— Плохо, девочка, плохо. Белые захватили город. Почти по всей Кубани снова сидят атаманы. Корниловские полки... озверелое офицерье... Ты вот что: может, придется всем нам уйти из станицы... Понимаешь?
— А куда уходить?
Андрей Федорович задумался.
Вбежал пастух Степа.
— Скорей! В ревком зовут!
— Ну, Оля...
Схватил шапку и побежал. Степа на минуту задержался.
— Вот дела! — он развел руками, — вот черти проклятые! Сейчас на улице Мишку Садыло встретил. Морда кирпича просит. Бегу дальше, а у ворот Федька Тарапака. Тоже не хуже Мишки подбоченился. Я как глянул на него, а он... А он уже не боится... Понимаешь — не боится. Вот контры! Прощай пока!
Оля осталась одна. В полдень к ней забежала Даша.
— Ты слыхала?..
— Да...
— Мама плачет. Порежут нас белые?
— Брось! Что ты пугаешь? Наши же их не резали...
— Побегу домой.
Оля снова осталась одна. Сегодня она даже ничего не готовила к обеду. Вспомнила об этом, когда уже наступили сумерки, но тут неожиданно прибежал отец.
— Собирайся! Сейчас подадут тачанку. Захвати что можно в дорогу из одежи, завяжи в узелок... Одеяло возьми... Хлеб, что у нас остался, возьми и... и больше ничего... А я верхом...
... Станицу окутал темный вечер... Леля сидела с матерью. Раздался короткий стук. Мать осторожно подошла к дверям. Леля молча ждала в темноте, зябко куталась в шаль. Услышала знакомый голос, облегченно вздохнула, побежала навстречу.
— Ты?
Вошел Мишка.
— Уже скоро! — радостно зашептал он. — Ей-богу, скоро... Красные бегут из станицы. Пусть. Наши теперь покажут им!
А перед рассветом Мишка влез на высокий тополь и стал пристально вглядываться вдаль. В серой мгле утопала за станицей дорога. Она была пуста и безмолвна. Мишка от волнения даже не чувствовал утреннего холода. Он медленно обводил глазами горизонт. Вон далеко-далеко чуть виднелся в степи курган, там, за этим курганом, терялись вдали хутора. В самом крайнем из них живет Нюра. Мишка, вспомнив о ней, ухмыльнулся.
Осматриваясь, он взглянул на здание ревкома. Там еще висел красный флаг... Мишка снова перевел взгляд на большую дорогу и вдруг увидел: клубится пыль. Радостно вздрогнул: еле различимая, двигалась конница...
— Ага! — не крикнул, а, точно ворона, каркнул от радости Мишка и, как ошалелый, ломая ветви, обрывая на себе одежду, камнем спустился вниз, бросился в хату к матери:
— Наши!
— Где? Кто? Говори толком! — допытывалась мать, но Мишка только таращил на нее глаза, кружился по хате и все твердил: «Наши! Наши!».
XXIV
Вот уже два месяца как на Кубани снова хозяйничают белые. Вернулись в станицу и лелин отец, и Иван Макарович, а Костика даже сам генерал Покровский наградил чином есаула.
Поднял голову и дед Карпо. Он опять нацепил себе на грудь царскую медаль и важно расхаживал по хутору.
Была поздняя осень, сады посерели, осыпались, только на старой ветвистой шелковице, одиноко стоявшей у заброшенного колодезя, еще трепетали желтые, как лимон, листья.