И вдруг, размякнув, он не выдержал:
— Я вижу, что вы, ваше благородие, не то, что те... Они пришли, нашумели, жинку напугали... Я вам скажу: как увидел я вас, так сердце у меня и упало: ну, думаю, хорошего не жди, а сейчас разумею, что оно не так... Дозвольте, я вам еще стаканчик налью. Пейте.
Отворилась дверь, и в хату вошел казак. Он снял папаху, покосился на стол, потом чинно перекрестился и доложил, что вот-вот прибудут люди на постой, спросил, где разместить их. Игнат налил стакан вина, взял его и повернулся к Юрченко.
— Разрешите казачка угостить?
— После! — сухо ответил тот.
Игнат сконфуженно поставил стакан на стол, слегка развел руками и, сокрушенно глядя на казака, сказал:
— Извиняйте.
Наступило молчание. Тогда Игнат накинул на плечи кожух и, кивнув казаку, пошел с ним во двор. Поднялся и Юрченко.
Федя вышел вслед за ними.
Когда Игнат справился со своими делами, Юрченко пожелал сам посмотреть конюшню. Войдя в нее, он как старый и опытный кавалерист сразу заметил, что в углу стоит красивая, стройная лошадь. Заинтересовался.
— А ну, что за конь? — позвал он Игната.
— Так... Конь, как конь, — нехотя ответил тот.
— Покажи.
— Да что ж его смотреть?
— Жалко, что ли? Я не сглажу.
— Да не жалко, а никакой диковины тут нет...
Но волей-неволей Игнату пришлось вывести Ласточку. Юрченко внимательно оглядел ее и, достав папиросу, стал быстро и нервно курить. Потом швырнул окурок, сделал равнодушное лицо и сказал небрежно:
— Конь ничего себе... Не особенный...
Игнат промолчал, но в душе ему стало обидно. «Понимаешь ты много!» —подумал он. А Юрченко снова:
— Ноги неважные.
— Ноги? — Игнат посмотрел на гостя и уже не мог скрыть презрительной улыбки. Гость заметил это, но вида не подал и так же спокойно продолжал:
— В полку таких коней, браток мой, сотни.
Тогда Игната вдруг прорвало.
— Таких? — раздраженно переспросил он. — Пойдите, поищите таких. — Он с досадой схватил коня за уздечку и повел в конюшню.
Юрченко рассмеялся, и глаза его стали еще более колючими.
— Погоди, — остановил он Игната, — что ж ты обижаешься?
Игнат молчал. Юрченко снова достал папиросу. Зажигая ее, рассыпал спички. Плюнул досадливо и, изменив тон, сказал:
— Вот что: давай поговорим...
Игнат заметил, что гость волнуется. Насторожился.
— Слушай, — глядя в землю, заговорил Юрченко. — Ты понимаешь, что реквизировать у тебя коня я, конечно, не собираюсь. Говори — понимаешь или нет? — он поднял голову и строго посмотрел на Игната.
— Ну? — в свою очередь спросил Игнат.
— А поменять твою Ласточку на моего Султана я не прочь.
— Да он у вас хромой, — неожиданно вмешался в разговор Федя. — Передняя нога... Я ж видал.
Юрченко оглянулся на него и, скрывая смущение, сказал:
— А, по-твоему, офицер так и должен на трехногом коне ездить?
И снова Игнату:
— Большевики ранили... Возьмешь, вылечишь. Только и всего дела... Не хуже твоего коня мой Султан будет.
Игнат с удивлением смотрел на офицера. Потом пожал плечами, а тем временем Федя уже схватил уздечку и потянул к себе коня. Юрченко взял его за руку.
— А ты, молокосос, не встревай, без тебя обойдется, — сказал он и, повернувшись к сопровождавшему его казаку, приказал:
— Приведи сюда Султана.
— Да что вы! Ваше благородие! — уже испуганно заговорил Игнат. — Вы это бросьте.
— Ну, ну, не волнуйся. Понимать должен, — сухо ответил Юрченко.
Игнат вдруг почувствовал, что к вискам приливает кровь. Он нервно поправил на себе пояс и сказал строго:
— Вы, ваше благородие, не балуйтесь. Пустите коня.
— Спокойно, спокойно, — Юрченко насупил брови. — Ты все-таки помни, с кем говоришь. Стань смирно! — вдруг начальнически крикнул он.
Игнат по укоренившейся военной привычке опустил было руки, но решимость, вспыхнувшая в нем, не угасла. Он еще ближе шагнул к Юрченко и, взявшись за уздечку, которую тот все еше держал в руках, повторил:
— Пустите. Я вам говорю — пустите, ваше благородие. Все равно коня я не дам. Что же это? Грабеж?
Юрченко отступил шаг назад.
— Не отдашь? Не променяешь?
— Не могу, ваше благородие, — снова, сдерживая себя, тихо произнес Игнат. — Ну, вот, не могу. Ей-богу не могу! Лучше не пытайте меня. Вот убейте — не дам.
Юрченко медленно расстегнул кобуру. Игнат крикнул:
— Угрожаете? Ну, стреляйте. Что ж вы не стреляете?
Федя бросился к отцу.
— Батя! — задыхаясь, заговорил он, — не давайте коня! Не давайте!
И, взяв из рук отца уздечку, он снова потянул Ласточку в конюшню. Юрченко не препятствовал. Застегнув кобуру, он оглянулся на калитку. Посланный не возвращался.
Игнат не спускал с Юрченко глаз.
— Ваше благородие, — наконец, тихо сказал он, — я вас прошу — уйдите. Не грешите. Лучше возьмите серники, запалите мою хату, а коня не дам.
— Дурак! — коротко отрезал Юрченко. — Я не бандит, чтобы хаты палить. За такие слова я, знаешь, что могу тебе сделать? А вот теперь я вижу, кто ты такой. Большевикам коня бережешь? — взвизгнул он. — Сам, небось, большевик?
— Не большевик я. Ошибаетесь. А коня не дам.
— Не дашь?
Игнат угрюмо молчал. Когда же конь перешагнул порог конюшни, он решительно стал в дверях. Юрченко ухмыльнулся.
— Винтовки тебе еще не хватает, — насмешливо бросил он.— Часовой... — И опять посмотрел на калитку.
Потом стал нетерпеливо ходить взад-вперед.
— Батя! — тихо позвал Игната из конюшни Федя и показал глазами на лежавший невдалеке топор. Игнат отрицательно покачал головой, но сам невольно шагнул в ту сторону.
В калитку вошли два казака, один из них вел под уздцы Султана. Юрченко встрепенулся.
— Ну, — крикнул он, — или бери Султана или совсем ничего не получишь, — и приказал казакам забрать Ласточку.
Не помня себя, Федя схватил топор и, выскочив из сарая, бросился на грабителей. Его мигом обезоружили. Игнат кинулся закрывать конюшню, его оттолкнули, завязалась борьба, но силы были неравны. Игнат вырвал было у одного казака винтовку, но тут прибежали еще казаки, повалили его и стали бить. Выскочила из хаты федина мать, кричала, плакала, но ничто не помогло. Ласточку увели. Увели и Султана.
Игнат, как был без шапки, так и побежал к атаману. Задыхаясь, рассказал ему все. Атаман внимательно выслушал его, потер переносицу.
— Что ж я могу сделать? Я — власть гражданская, а они — военная.
XXXV
Слухи о том, что красные уже близко, не подтвердились. Леля снова подняла голову, оживилась и на радостях даже как-то сказала Нюре:
— Ты все дуешься. Знаешь, а я на тебя уже не сержусь.
«Вот нахалка», — подумала Нюра, и ей захотелось ответить грубо, резко, но, вспомнив совет Степы, она все же сдержалась. Степа еще недавно сказал и ей, и Даше, и Оле: «Сгоряча можно и сболтнуть чего не надо. Держите, девчата, язык за зубами, чтобы никто ничего не узнал про комсомол».
— Все такая же, — продолжала Леля, — другая на твоем месте уже давно бы одумалась.
Нюра перелистывала книгу.
— Воображаешь, что тебе поверили, — все больше раздражалась Леля. — Кисет утюгом прожгла... Небось, для красных бы не прожгла. Хитришь.
Нюра еще ниже опустила голову, сделала вид, что углубилась в чтение.
— Сожгла, так другой вышей. Почему не вышиваешь?
— Я вышиваю, — сдерживая себя, ответила Нюра.—Уже половину вышила. Ниток нет. Достану и окончу. Не твоя забота.
— Посмотрим, посмотрим... — Леля повернулась и пошла.
За последние дни Нюра уже не чувствовала себя одинокой. Стало как-то отраднее жить на свете. Даже узнав, что красные еще далеко, она не пала духом.
Вчера, снова собравшись у Оли, комсомольцы долго и горячо шептались. Нюра не сводила глаз со Степы и думала; «Вот какой он, оказывается!» Ей нравилась его смелость. Он знал, где скрывается Гаркуша, и, пробираясь к нему по ночам, не раз рисковал попасть в руки казакам. С тех пор как пронеслись слухи о приближении красных, Юрченко приказал зорче охранять станицу. Часто во главе патруля он выезжал сам на фединой Ласточке.
А теперь вот и ей, Нюре, комсомольцы поручили одно дело. Правда, дело это было неопасное, но она все же волновалась. Ведь это было первое поручение. Она теперь только и думала о том, как бы не уронить себя в глазах Степы и Оли. Дашу она как-то меньше стеснялась, меньше считалась с ней. Наверное, потому, что была к ней ближе.
Ей поручили переговорить с Галей. Решено было вовлечь и ее в комсомол. Знали, что галин отец тоже ушел с красными, и поэтому были уверены, что она согласится. Нюра когда-то сидела с ней на одной парте, и они дружили.
«А вдруг не захочет? — забеспокоилась Нюра, — а вдруг побоится? Олька скажет: — эх ты, не могла уговорить... Еще посмотрю, кого они уговорят...»
Вспомнила, как впервые Оля с Дашей открылись ей. и снова почувствовала еще не совсем остывшую обиду. «Не сразу ведь сказали, исподволь... Верили, а не совсем... Может, и сейчас еще не всё говорят мне, остерегаются...»
Потому-то и хотелось во что бы то ни стало выполнить поручение, доказать, что и она может делать все, что надо. Вот указал бы ей Степа, где скрывается Гаркуша, и она бы не хуже его ночью одна пошла. Вог и узнали бы, можно на нее положиться или нельзя. Скакала же она однажды в глухую ночь через степь на неоседланной лошади, чтобы предупредить отца. Это пострашней было... И вдруг всплыло в памяти: а вот на поезде в город уехать так и не решилась...
«Ничего подобного! — с досадой сказала она себе. — Захотела бы и уехала. Олька же ехала...»
Но ее мысли перебил звонок. Начался урок. А после занятий она решительно отправилась к Гале. Застала ее во дворе. Та обрадовалась, но тут же сказала с укором:
— Что ж ты ни разу не пришла?
— А ты?
— Я — другое дело. К тебе разве можно придти? Твоя тетка и на порог не пустит. Ну, заходи.
— А дома кто есть?