— Фу! — подумав, не сразу, ответила Нюра, — мне не такие нравятся. Мне нравятся, знаешь, какие?
— Какие? А ну, какие? — засуетилась Симочка и даже схватила Нюру за локоть. — Вот интересно, какие тебе нравятся?
— Я скажу, а вы не поверите.
— Нет, ты серьезно? Если серьезно, то говори, — не унималась Симочка.
— Мне нравятся, — не спеша и стараясь не улыбаться, ответила Нюра, — такие, как, например... — Она замялась, сделала вид, что стесняется, а потом, как бы набравшись храбрости, шепнула ей на ухо: — Как Мишка...
— Врешь! — Симочка отскочила, а потом к Мишке: — ты знаешь? Ты знаешь, что она сказала?
— Симка! — крикнула Нюра. — Не смей! Молчи! Нельзя этого говорить!
А та, не обращая на нее внимания, продолжала:
— Она сказала, что ей нравятся такие, как... ты! Слышишь?
Мишка было смутился, но сейчас же оправился и снисходительно посмотрел на всех.
— Не поверю, — сказал он важно. — Знаю, как я ей нравлюсь.
Но всю дорогу он шел уже приосанившись и даже руку засунул за борт шинели. На перекрестке, когда Нюра свернула к своей хате, он неожиданно пошел с ней рядом. Рая удивилась.
— Куда же ты?
— Мне надо еще в одно место... — замялся Мишка.
Рая вдруг покраснела.
— Ну, иди! Очень ты нужен здесь.
Симочке тоже было обидно, но она не показала виду, поправила на носу пенснэ и, глядя на Раю, засмеялась:
— Ревнуешь?
Рая вспыхнула.
— Не я, а ты. Баронесса!
Нюра и Мишка шли молча. Наконец, он сказал:
— Скубецкий с первого дня нарвался. На перемене прямо в классе курил.
— А ты не куришь?
— Нет. Это комсомольцы все курят.
Несколько шагов они опять прошли молча. Мишка набрался решимости и начал тихо:
— Думаешь, я дурень? Ты ведь тогда нарочно сказала?
— Что сказала?
— Да про это...
Нюра поняла, о чем он спрашивает, но виду не подала.
— Не знаю твоих загадок, — она равнодушно посмотрела на Мишку. — Что я говорила?
Мишка стал злиться.
— А Симке на ухо ты что шепнула? — наконец выпалил он.
— Симке? — как бы все еще не понимая, в чем дело, Нюра остановилась. — Симке? Когда я шептала Симке?
Мишка переступил с ноги на ногу, вздохнул и, оглянувшись по сторонам, сказал тихо:
— Ты не стыдись. Говори все прямо.
— Да что говорить-то? — продолжала изводить его Нюра.— Чего ты хочешь от меня?
Она снова пошла. Мишка — за ней.
— Будешь со мной дружить?
— С тобой? — Нюра опять остановилась, с изумлением посмотрела на него. — Я с хлопцами не дружу.
— Почему? Что ты, маленькая?
Нюра вдруг рассердилась.
— Отстань ты от меня. Вот еще в самом деле! Дружишь с Лелечкой, чего тебе еще надо?
— Ты мне теперь больше нравишься.
— Брось, Мишка! — уже строго сказала Нюра. — Говори лучше про Скубецкого или еще про что-нибудь.
— Про Скубецкого? — усмехнулся тот. — Может, познакомить тебя с ним? Я так думаю, что Скубецкий — комсомолец. Вот это, Может, тебе на руку? Ты про комсомол знаешь?
— Слыхала, — она внимательно посмотрела на Мишку.
— Чего ж ты сама не запишешься? — уже со злостью спросил он.
— Мне ни к чему. А ты запишись.
— Я б записался, чтобы их всех передушить.
— А зачем дело стало?
— Меня не примут. А тебя примут.
— Скажешь глупость такую. Я ж не хлопец.
Она запнулась, стала кусать губы. Мишка заметил ее волнение и с любопытством ждал, что она скажет, но Нюра переборола себя и закончила спокойней:
— Мне тетя с хлопцами гулять не велит, и ты мне про это не говори. Никто из девчат ни в какой комсомол не пойдет. Не бывает так. Вот спроси Лелечку, пойдет она или не пойдет... А кавалера со мной тоже не строй. У тебя еще и усов не видать. Вот тебе и весь мой сказ. А как твой батька узнает, что я тебе понравилась, так он тебе сорок плетей всыплет. Вон моя мама вышла без согласия деда Карпо, так он и сейчас ей простить не может... А мне ты не нужен. Я тебя не знаю, кто ты есть.
Попади мой отец твоему батьке в руки, что он с ним сделает? Ты это понять можешь или не можешь?
Мишка оторопел. Пробормотал что-то невнятное и вдруг почувствовал, что краснеет. От этого еще больше рассердился. Не зная, чем досадить Нюре, сказал:
— А батьки твоего тебе все равно не видать. Никогда красные верх не возьмут, и не мечтай.
Нюра молчала. Трудно ей было молчать, но она опять взяла себя в руки, пересилила. Невольно вспомнилась Оля, сарай, первая зимняя ночь...
— Ну, а если мы будем дружить с тобой, как это дружить будем? — уже не скрывая насмешки, спросила она.
Мишка недоверчиво посмотрел на нее.
— Обыкновенно... — сказал он, — только теперь я сам не знаю — дружить с тобой или нет.
— Не знаешь — подумай. Батьку спроси, он тебя научит.
Она расхохоталась ему прямо в глаза и быстро пошла вперед. Мишка злобно глянул ей вслед и остался стоять на месте. Только после того как она завернула за угол, он медленно перешел на другую сторону и поплелся домой. «Ну, и начихать, ну, и наплевать», — старался он себя утешить, но его мучила досада. А тут, не успел он пройти и двадцати шагов, как навстречу показался Скубецкий. «Вот он, дружок», — сердито подумал Мишка и, когда они поровнялись, сказал с насмешечкой:
— Здравствуйте, Комсомол Иванович.
Скубецкий остановился.
— Почему комсомол да еще Иванович? — он пожал плечами. — И почему ты меня так величаешь? Во-первых, я классом старше тебя, а, во-вторых, почему такая фамильярность?
Последнее слово Мишке было незнакомо, и это еще больше его обозлило.
— Выражаешься, — с презрением сказал он, — хочешь ученость показать. Думаешь, как из города, так тут уже умней всех.
— А ты не очень гостеприимный станичник-то, — спокойно продолжал Скубецкий. — Я слыхал, что казаки народ хлебосольный. Разве ты не казак?
— А ты?
— К сожалению — нет. А жаль...
— Красный или белый? — нахально спросил Мишка.
— Не знаю. Приглядись сам.
Его спокойный голос обескуражил Мишку, он сбавил тон.
— А чего приглядываться? И так видно.
— На лбу написано? Ты вот что, милый мой, — Скубецкий взял его за пуговицу, — ты Ивана Макаровича сын, что ли?
— Ну, так. А при чем тут батька?
— А при том, голубчик мой. Понял? А не понял, так слушай: я — Скубецкий, зовут меня Виталий. Может, я комсомолец. Не возражаешь? — вдруг засмеялся он. — А может, я и не комсомолец. Ты понял или еще ничего не понял?
— Ничего, — невольно признался Мишка, зло и растерянно поглядывая на Скубецкого.
— Ну, значит, ты еще младенец и глуп, как пробка,—захохотал Скубецкий, — а потому не лезь куда не следует. А за сим будьте здоровы, уважаемый Михаил Садыло. — И, откозыряв, пошел своей дорогой.
— Чорт! — тихо пробормотал ему вслед Мишка и уже совсем расстроенный зашагал домой. Несколько раз оглядывался на Скубецкого и, окончательно сбитый с толку, не знал, что думать.
— Большевик! — наконец, решил он и сжал кулаки.
XXXVII
Утром тетка разбудила Нюру.
— Вставай, гляди, что на улице делается.
Нюра подошла к окну. Все было засыпано выпавшим снегом. Легкими ватными клочьями повис он даже на самых тоненьких веточках.
Она задумалась. «Теперь и вовсе не доберешься до хутора. Неужели все праздники здесь сидеть?» Решила обязательно повидаться с друзьями. Вчерашний разговор с Мишкой встревожил ее. «Чего это он вдруг про комсомол заговорил? Не сам же он выдумал, значит, и другие говорят...» Улыбнулась: «Предлагал дружить...»
Принесла воды, умылась, взяла зеркальце и вдруг зарделась вся. «А ведь я и правда дивчина ничего...» Стало вдруг весело. Потом нахмурилась. «Знаю я его дружбу...» — и, отшвырнув зеркальце, принялась помогать по хозяйству тетке. Побежала в сарай за кизяками, чуть не по колено утонула в снегу.
— Хорошо? — услышала из-за плетня.
Оглянулась, захохотала.
— Лови, Дашка! — и бросила ей ком снега. Ком попал в торчавший из плетня колышек и рассыпался. — Опять зима! Сейчас выйду, ты погоди.
Живо отнесла кизяки, затопила печь, замела сор в угол—и снова направилась к дверям.
— Уже к Дашке? — остановила ее тетка. — Я тебе что сказала?
— Ни к какой я не к Дашке, а сарай припереть забыла... А хоть бы к ней, — рассердилась она. — Нельзя и слова сказать?
— Слов-то нужных у вас нет. Кабы соображать могла, так слушалась бы меня. Ничего не знаешь.
— А что знать надо?
— Иди уже, — тетка махнула рукой. — И когда это кончится?!— закричала она. — Опять будет в станице все так вот: — она завертела руками в воздухе. — Дурни! Перепороли большевистских жинок да стариков, а теперь они нас скоро сами пороть начнут. Меня б не тронули, я никого не обидела, а Дашкина мать, небось, теперь на меня первая пальцем укажет.
Она подошла к Нюре.
— Может, батька твой, коли жив, вернется. Чуешь? И дашкин отец... А ну, как все они вернутся, что тогда? — она впилась в Нюру глазами. — Бросятся по своим хатам, а там только ветер гудит. Думаешь, спасибо скажут? Ой, Нюрка, что тогда в станице заварится!
Посмотрела по сторонам, продолжала тише:
— Болтают, что красные уже недалече. Ты не маленькая, понимать должна. Чем все это кончится, один бог знает. Может, еще не допустит господь...
— Чтобы батя вернулся? — перебила Нюра.
— Во! Уже и глаза, как у филина! — тетка развела руками.— Не про батьку твоего речь. Ум надо иметь, сидеть тихо. Что будет, то божья воля. Ты расспроси у. Дашки, — вдруг ласково заговорила она, — может, мать ее что знает. Осторожненько расспроси, чтоб ничего не подумала. А батька твой, что ж, пусть приходит. Не чужой... Спросит: «Где дочка?» Скажу: «Вот дочка. Жила у меня, поила ее и кормила!» Не велики ж гроши Карповна за то мне платит. Да и когда еще расплатится. А я ж ее не тороплю... Может, и вовсе грбшей не возьму с вас...
Нюра с любопытством смотрела на тетку. Никогда еще не видала она ее такой.
— Или вот, — продолжала та, — повыселяли многих из станицы, хаты их позабирали, худобу порастащили. А как вернутся они, тогда что?