Раю и Симочку.
— Ладно уж, — грубо перебила ее Нюра. — Сели пить чай и пейте.
Она чувствовала, что все глядят на нее, и Мишка, конечно, глаза выпятил, ухмыляется. Не знала, куда девать себя. Покосилась украдкой на Лелю и заметила, как та переглянулась с Симочкой... «И чего явилась?» — подумала Нюра про мать. Сказала ей резко:
— Вас тетя ждет. Идемте.
Карповна спокойно допила чашку, перевернула ее вверх донышком, поблагодарила атаманшу и спросила:
— Яичек возьмете? Я вам дешево уступлю. Яички свежие.
Нюра опять заметила, как Леля и Симочка переглянулись. Так бы, кажется, и провалилась сквозь землю. Однако притворилась равнодушной и обратилась к подругам:
— Побежим в сад.
Когда все ушли, а мать и атаманша отправились в кухню, Нюра сейчас же вернулась в комнаты. Оставшись одна, она угрюмо прислушивалась к голосам за дверью.
— Шесть... восемь... десять... — отсчитывала мать.
Нюра прикусила губы и отошла к окну. На дворе наливалась почками сирень. Из-за крыш выползало огромное белое облако. Перепархивали воробьи. Ослепительно блестели оставленные Фросей на скамье тарелки.
«Так все было хорошо,— с досадой подумала Нюра, — надо же было ей явиться...»
Наконец, мать освободилась, и они пошли домой. Нюра, надувшись, молча глядела в сторону.
— Ты что нос воротишь? — спросила мать. — Муха укусила, что ли?
— Только срамите меня,—сдерживая слезы, сказала Нюра.— Лелька и так зазнается, а вы... «яички свежие»... Явились, когда не надо.
'Мать с удивлением посмотрела на нее.
— Учишься, учишься, а все дура. Вот возьму тебя из школы на хутор, и будешь знать. Матери грубишь, бессовестная. Подожди, вернется с войны батька, он тебе покажет. В хорошем доме бываешь, а ума, что у козы.
III
В классе станичного высшего начального училища окна были раскрыты настежь. Сидя на парте у окна, Нюра лениво смотрела на широкую улицу, крепкий новый досчатый забор мишкиного дома.
В класс тихо вошла учительница—старшая сестра Раи. Окинув равнодушным взором учениц, она села, раскрыла сумочку, долго копалась в ней, морщилась...
Минуты три прошли в молчании и тишине. Только с мишкиного двора ясно доносился стук. Там новым оцинкованным железом крыли большой амбар.
Таисия Афанасьевна развернула журнал, повела пальцем по фамилиям учениц, потом тщательно обтерла кончик пальца носовым платком и позвала:
— Гнездюкова Ольга!
С третьей парты поднялась Оля. Бледная, с большими серыми глазами, коротко остриженная после тифа, худенькая, она уверенным шагом подошла к карте.
— Главные города в России,—начала она,—главные города... Таисия Афанасьевна, в учебнике напечатано—Петербург, а ведь...
— Ты же знаешь, что теперь он называется Петроград?
— Знаю. Только...
— Караваева,—не дослушав, обратилась Таисия Афанасьевна к Симе,—почему Петербург переименовали в Петроград?
— А потому,—Симочка завертела во все стороны головой,— что Петербург немецкое слово. Поэтому...
— Правильно. Сядь. Ну, Ольга, продолжай отвечать урок.
— Самый главный город, столица, у нас теперь... Таисия Афанасьевна, теперь Москва? Да?
— Что?—учительница сделала большие глаза.
Оля смутилась. На ее бледных щеках появился румянец.
— Я урок выучила, я только хотела спросить... А как же теперь Москва?
— Что Москва? Что ты бредишь?
— Москва... Вот пишут, что теперь Москва...
— Да ты что?—Таисия Афанасьевна поднялась.—Ты уроки по учебнику или по газетам учишь? Садись. Впрочем, погоди. Ты ведь не сама все это выдумала, это у тебя дома такие разговоры? А?
— Какие?—удивилась Оля.—Я дома сама занимаюсь, мне никто не помогает.
— А про Москву?
— Я слышала...
— От кого?
— Не помню...
— «Не помню»? Отлично помнишь. Сядь.
Оля, огорченная, пошла на место. Таисия Афанасьевна поставила против ее фамилии двойку и вызвала Зою.
Широколицая и добродушная, Зоя поднялась из-за парты ч пошла к карте, громко стуча каблуками. Взяла указку и посмотрела на учительницу.
В классе насторожились.
— Ну?—сказала Таисия Афанасьевна.
— Харьков,—Зоя подняла указку и стала водить его по карте. Указка скользнула от Орла до Одессы, потом медленно приползла к Киеву и остановилась.
— Почему ты не учишься?
Зоя склонила голову.
— Я учусь... Мама в стечь посылала. Три дня там была.
— Неужели так трудно выучить? Разве это Харьков? Какой это город?
Зоя снова поводила по карте указкой и сказала:
— Выучу.
— Ты который раз обещаешь? Иди на место.
Третьей вышла отвечать Нюра.
— Столица России,—твердо сказала она, — Петроград.
— А не Москва?—насмешливо улыбнулась Таисия Афанасьевна. Нюра поняла, в чей это огород камешек, и, покосившись на Олю, повторила еще уверенней:
— Нет, не Москва. Москва—вот,—она ткнула указкой в карту и так же уверенно показала другие города.
Таисия Афанасьевна похвалила ее, отпустила на место, поставила пятерку и посмотрела на часы. До конца урока оставалось еще минут пятнадцать, а спрашивать ей больше никого не хотелось. Вчера у отца были гости, разошлись очень поздно, и она не выспалась. Побаливала голова. Да и напугали ее вчера. Был в гостях дьякон из станицы Крымской, рассказывал про солдатские эшелоны: «Едут с оружием, не хотят сдавать его, пообвешались бомбами... Чего доброго, и сюда нагрянут. И среди казаков тоже всякие разговоры, митинги. Одни за атаманов, другие за комиссаров».
Таисия Афанасьевна обвела класс глазами и, остановившись на Оле. опять спросила:
— Так какой же главный город в России?
Оля нехотя поднялась.
— Петроград.
— Так и запомни.
Таисия Афанасьевна подошла к окну, потом вернулась к столу, придвинула к себе стул, села и принялась перелистывать журнал. Долго и томительно шелестела страницами, наконец, взглянув еще раз на часы, облегченно вздохнула и встала. В коридоре коротко прозвучал звонок.
На перемене все шумно высыпали во двор. Гуляли, радовались солнцу, весне. Только Оля стояла в стороне. Она чувствовала себя обиженной.
Подошла Зоя и молча протянула горсть семечек:
— На, лускай,— сказала она добродушно и, потягиваясь, зевнула.— Чего-то скучно мне. Спать, что ли, хочется?
— Это ты устала.
— От весны я всегда такая. Фельдшер говорит — надо траву пить. А у других теперь лихорадка.
— Почему?
— Весна же. Как весна, так она и ходит. А меня не тронет, я знаю средство. Сказать? Вот у нас мой браток Юхим болел. Фельдшер лечил его хиной, подсолнухом, синькой. Ничего не вылечил, а мамина сестра вылечила. Знаешь как? Нарезала она бумажечек 'много-много и мелко-мелко написала на каждой: «Юхима дома нема, приди завтра». И все бумажки наклеила на дверях, на оконцах, на ставнях, на порожках. Куда лихорадка ни сунется, а везде «дома нема». Поняла?
— Поняла,—не выдержав, засмеялась Оля.
Зоя обиделась.
— Чего же ты ржешь, стриженая?
— Да ну тебя,—-Оля махнула рукой и побежала в класс.
«Отцу расскажу,—подумала она:—Юхима дома нема...» И опять засмеялась.
В дверях столкнулась с Таисией Афанасьевной.
— Весело?—спросила та.
Оля промолчала.
— Ты вот что: отцу скажи, что пора деньги платить.
— Я скажу,—ответила Оля и пошла в класс.
Она знала, что денег у отца сейчас нет, и с тревогой подумала: «Еще не позволят в школу ходить...»
IV
Оля собиралась спать. Услышав осторожный стук, она приоткрыла дверь и, всматриваясь в темноту, спросила:
— Кто?
— Я.
Голос раздался так близко, что она невольно вздрогнула.
— Ты? Степа?
— Батька дома?
— А зачем тебе? Напугал...
— Дело есть.
Они молча вошли в сени, оттуда в темную каморку, где пахло кожей и клеем. За каморкой в небольшой, но опрятно прибранной комнате горела лампа. Сюда Оля ввела своего неожиданного гостя.
Степа сел, снял с головы старую облезшую кубанку и задумался. Вдруг неожиданно спросил:
— Большевиков боишься?—И тут же пояснил:—Они кого трогают, а кого и нет.
В дверях звякнула щеколда.
— Папа,—обрадовалась Оля.
Вошел человек среднего роста, слегка сутулый, в темном пиджаке. Черные волосы зачесаны назад, небольшая, такая же черная бородка и еще черней глаза. Весь, как жук. Удивленно посмотрел на Степу.
— Ты что, милый друг?
Степа покосился на Олю, кашлянул и осторожно сказал:
— Яков Алексеевич приказали, чтобы вы сейчас же...
— Ладно. Скажи—приду.
Проводив Степу, отец походил по комнате, повернулся к Оле и внимательно посмотрел на нее. «Уже большая девочка»,—подумал он. Спросил заботливо:
— Что невеселая?
— Так...
— Не волнуйся, я денег достану. А про Москву ты напрасно в школе сказала. Если что хочешь сказать, ты сначала меня спроси. Тут ведь кругом, знаешь, какие люди. Закрой-ка за мной дверь. Туши лампу да спи.
Закрыв за отцом дверь, Оля легла. Последнее время ей не раз приходилось оставаться по ночам одной, но она не боялась, а сегодня почему-то стало не по себе.
Чтобы скорей уснуть, она закрыла глаза и старалась ни о чем не думать, но сон не шел. В комнате, где обычно работал отец, возникали шорохи. Оля отлично знала, что это мыши, а все-таки настороженно прислушивалась...
«Встать разве—лампу зажечь?»—подумала она. И только спустила с кровати ноги, как постучали в дверь.
«Кто бы это?» Она босиком пошла в сени.
— Дома?—вдруг послышался незнакомый голос, и Оля невольно отдернула от задвижки руку. Спросила:
— А кого вам? Папы нет...
— Куда он пошел?
— К Якову Алексеевичу Безридному. А вам зачем?
Но ей не ответили. Она только слышала чьи-то удаляющиеся, шаги и глухой стук калитки. Вернулась в комнату, подумала: «Поздно, а приходят...» Снова забралась в кровать, снова долго не могла уснуть, но, наконец, уснула. Проснулась—было уже совсем светло. Быстро оделась, вынесла во двор. самовар, раздула его и побежала убирать постель. Пришел отец—уставший, взволнованный.