Все молчали.
— Батька мой идет в армию, идет на Ласточке, а мне Ласточку не дает. И за то не дает, что я так сделал...
Слезы потекли по его щекам, он не скрывал их.
— До свидания пока, товарищи...
— Так, значит, это ты Скубецкому?—вскрикнула Нюра.—А я на тебя, Федька, надеялась, я думала, что...
Оля перебила ее:
— Молчи!
И обвела всех глазами.
— Дак, товарищи?
— Он же не нарочно,—робко сказала Феня.
— Нетвердый ты, Федор, парень. — Степа пристально посмотрел на него.—Не комсомолец ты.
— Пусть Кочура скажет,—предложила Даша.
— Что я скажу?—Кочура опустил голову.—Мне трудно сказать. За себя я простил бы его, а за Игната, за товарищей, за комсомол, за революцию нельзя простить.
— Видишь, Федя, что ты наделал,—качая головой, сказала Оля.—Видишь, как товарищи про тебя говорят.
— Да разве ж я хотел! Разве ж я хотел!—Федя был в от-чаянии.—Я ж сам не знаю... Разве я думал!..
— А что ж ты до сих пор молчал?—бросила ему Нюра. — Что ж ты сразу нам не сказал? Струсил, да?.. А раз ты трус, так иди от нас!
— Да погоди ты!—остановила ее Оля.—Что ж ты его гонишь? Что ты тут одна? Как все решим, так и будет.
Даша нахмурилась:
— В Красную Армию его батька идет... Что же вы, в самом деле, товарищи? Ведь за нас пойдет его батька биться, а не за кадетов. А что Федька виноват, то виноват...
— Я так предлагаю,—сказала Оля,—пусть он больше комсомольцем не будет, чтобы и другие знали, чего нельзя делать. Ты как, Федя, считаешь—правильно это или нет?
— Как товарищи, так и я,—и он снова опустил голову.— Батька теперь на меня и смотреть не хочет.
Федя ушел. Комсомольцы молчали.
— Ну, хватит, ребята,—Оля махнула рукой.—Глядите, вон еще красные идут. Побежим на площадь, митинг там сейчас откроется.
Только они двинулись как Даша увидела бегущую ей навстречу мать.
— Даша! Даша!—она махала рукой.—Батька наш явился!
— Товарищи!—невольно вскрикнула Даша,—слышали? Нюрка! Оля!.. Мама!—она бросилась к ней:—бежим скорей!
— Айда и мы!—предложил Степа, и они наперегонки пустились к дашиным воротам. Всей гурьбой ворвались во двор, а оттуда в хату.
— Здравствуйте, Яков Алексеевич!—хором крикнули комсомольцы.
Даша повисла у отца на шее. Запыхавшись, вбежала мать.
— Фу! Разве за такими поспеешь? Да ты тише, Дашка, задушишь батьку.
Весь день комсомольцы носились по станице, и день этот пролетел, как никогда, быстро. Всюду были и всюду поспевали—и на митингах, и флаг красный сами вывешивали над бывшим станичным правлением, и красноармейцев разводили по хатам, и во главе с Игнатом Тарапакой отбирали награбленное белыми у большевиков имущество. Нюра вбежала в дом к отцу Афанасию и столкнулась с Райкой.
— А ну, вынеси мне галину швейную машинку,—спокойно, скрывая улыбку, сказала она,—да не забудь и маслянку к ней.
— Маслянки не было,—смутилась Рая.
— Как же вы без маслянки взяли?—Нюра покачала головой.—Такие жадные, а маслянку забыли.
Рая молчала.
— Эх ты, кругляша! Отец твой и так богатый, а вы у бедноты последнее отбирали. Где твой отец?
— Арестовали.
— Вот как... Ну, ничего... Наши—не ваши, зря не посадят.
И Лельку в этот день увидела Нюра. Бежала мимо дома атамана и невольно заглянула в окно. Леля отпрянула от стекла и спряталась. «Боится, дура»,—улыбнулась Нюра и побежала дальше. И Мишку видела. Пришел он злой и сумрачный просить, чтобы ему выдали труп отца. Товарищ Быхов—он был уже председатель ревкома—дал разрешение.
Беседовал Быхов и со Скубецким. Потом вызвал Клавдию» Владимировну.
— Вы за него просили у атамана?
- Да.
— Садитесь, давайте поговорим. Скубецкий, конечно, не имел заранее обдуманного намерения предать кого-либо, но оказался трусом и, разумеется, подлецом. Кочуру допрашивали не так, как Скубецкого, он был на волосок от смерти, его пытали. Излюбленный метод белогвардейщины! И что же? Он и слова не проронил. А этот...
— Я понимаю,—вздохнула Клавдия Владимировна.—Я ведь не знала всего. Что же вы думаете делать с ним?
— А вы бы что сделали?
Клавдия Владимировна смутилась.
— Не знаю, право. Он, конечно, глубоко виноват. Смальчи-шествовал, а потом струсил.
— И предал.
— Да. Но неужели вы его расстреляете?
— Он заслуживает этого. Отправим его в город, в ЧК, там разберутся. Зря никого не расстреливаем.
— Я знаю. Я в этом твердо уверена.
— Вы подумайте—из-за его трусости мог погибнуть Кочура, Игнат Тарапака, могли погибнуть вы. Человек, способный предать одного, способен предать миллионы. Нельзя быть снисходительным к таким людям. Ведь он гимназист седьмого класса,, учился, кое-что знает. С него и спросится строже.
LV
Тетка встретила Степана, стараясь держать себя, как можно спокойней. Она даже улыбнулась ему. Эта улыбка так и застыла на ее губах, но настоящее ее чувство попрежнему светилось в ее глазах—настороженных и неласковых.
— Вот и дочка вас дождалась,—ставя на стол еду, она низко поклонилась Степану.
Нюра посмотрела на нее и не могла скрыть улыбки. Впрочем, ей было не до тетки. Хотелось остаться с отцом наедине и говорить, говорить без конца. Наконец, желанная минута настала. Тетка, собрав посуду, улеглась в другой комнате. Нюра прикрыла за ней дверь и присела к отцу, взяла его за руку.
— Батя...
— Что, комсомолка?
— Дайте я вас обниму.
Она крепко обняла и поцеловала отца.
— Я вам много хочу сказать, а с чего начать и не знаю. Я вам сперва про маму скажу. Нехорошее я вам скажу, батя... Измучилась я с мамой. Я знаю, что она меня любит... Она и вас любит, батя, только что в той любви?
14. Девушка с хутора
20S
И Нюра рассказала все. Когда Степан услышал, что Карловна выдала фенину мать, он побледнел и стал нервно кусать усы.
— А я, как узнала, за что меня опять в школу приняли,так мне эта школа вот где, батя, сидела,—она провела рукой по горлу.—А Таисия с Костиком раньше всех удрали. А Даша, батя, какая хорошая! А за что она меня так любит, я и не знаю. Я злая, а она незлая. И хлопцы у нас в комсомоле хорошие. Вот Федька только осрамил ячейку. А Скубецкому я, дура, тоже верила... Как, батя, сделать, чтобы никогда в людях не ошибиться?
— Жизнь научит,—сказал Степан.—Проверяй людей не на их словах, а на их делах. А с нашей мамой я уже и не знаю, что делать. Завтра съездим с тобой на хутор. Долго мы тут не задержимся,—надо, дочка, белых добивать. А ты молодец, я уж и не знаю, как похвалить тебя.
На рассвете красные двинулись к югу, погнали белых к морю; задержался только полк, где командовал сотней Степан. Надо было навести в станице порядок. А дашин отец с небольшим отрядом завернул на хутора. К нему в часть пошел добровольцем Игнат.
Оля неотлучно сидела в больнице, ухаживала за Галей и за ранеными бойцами.
— Поправлюсь я,—говорила ей Галя,—и пойдем с тобой сестрами в Красную Армию.
— Комсомол отпустит—пойдем,—улыбалась та.—А сегодня у меня еще радость: один казак мне от папы письмо привез. Он вот-вот будет дома.
Незаметно прошел и угаснул день. Нюра с отцом собралась на хутор. Поехали с ней Феня с матерью. Степан—верхом, а они—в фуре. Нюра с Феней говорили без умолку. А когда миновали курган, Нюра вдруг вскрикнула:
— Батя! Глядите!
С винтовками за плечами ехали на конях Кузьма и Гаркуша. Между ними шли пешком дед Карпо и Марина.
— Стой!—Степан поднял руку.
Марина и дед Карпо сразу узнали его. С минуту все молчали. Когда арестованные подошли ближе, Степан спросил:
— Ну? Что скажете?
Марина опустила голову. Дед нахмурился, провел рукой по поясу, но кинжала на нем уже не было. Покраснев, сказал:
— Имущество мое забирать едешь? Дорвался? Что ж, забирай, грабь. Кому же и грабить, как не тебе? В приданое ничего не взял, так теперь с лихвой получить хочешь?
У Степана потемнели глаза, и он положил руку на шашку. Нюра вздрогнула, окликнула тихо:
— Батя!
Степан, пересилив свой гнев, ответил деду:
— Я и нитки у тебя, старый ворон, не возьму, и никто из нас ничего не возьмет. Это ты был грабитель, всю жизнь у людей кровь сосал. Ты и вот эта змея,—он показал на Марину.— Судить вас будут, а что суд скажет—вы сами знаете. К го на советскую власть руку подымал, тот теперь должен ответ держать перед трудовым народом. А на кадушки-ведрушки ваши никто не зарится. Это вы с голых по нитке стягивали и пухли от своего богатства.
Марина кусала губы и исподлобья посматривала то на него, то на Нюру. Потом ее взгляд остановился на фениной матери, и она крикнула:
— Степан! Может, я и виновата в чем, а вот гляди—Ры-ба льчиху я ж из тюрьмы вызволила.
— Ты?—ф^нина мать невольно приподнялась.
— Я!—твердо выговорила Марина.—У атамана в ногах валялась, за тебя, соседка, просила. Карповна тебе подтвердит, Степан, что это так.
— С Карповной еще разговор впереди,—ответил он и, стегнув коня, поскакал к хутору. Тронулась за ним и фура, арестованных повели своей дорогой.
Когда приехали в хутор, Нюра распрощалась с Феней и ее матерью, спрыгнула с фуры и пошла рядом- с отцом. «Что будет? Что будет?» — с тревогой думала она. Степан слез с коня и направился к хате. Нюра быстро привязала коня, поспешила за отцом. Увидя мужа, Карп'овна вскрикнула:
— Степан!—и бросилась к нему.—Ой, боже ж мой! Да откуда ты? Вот не ждала, не гадала! А я тут без тебя уже и света не бачила.
Она так обрадовалась, что, обняв мужа, не знала, что делать с ним, куда посадить его.
— Нюрка, ну что ж ты стоишь?—крикнула она,—дай же батьке воды, дай чистое полотенце. Ой, сокол мой!—и она заметалась по хате.
Нюра не сводила глаз с отца, с тревогой ждала, как он поведет себя. «Неужто он маме и слова не скажет про Рыбаль-чиху?»—думала она и в то же время боялась, что он будет чересчур суров. Степан уже несколько раз пытался начать разговор о Рыбальчихе, но Карповна сама говорила без умолку и так ласково смотрела на мужа, что он поневоле молчал и ждал подходящей минуты. Наконец, Карповна заметила, что он невесел, и сразу же вспомнила то, чего она больше всего боялась. Она умолкла, вопросительно посмотрела на мужа и, растерянная, опустилась на скамью.