– Так что? – переспросил Сэм, когда матрос ушел.
– Я забыла, что я сказала.
– Что-то относительно витязя.
– Да, я вас считала за витязя, за рыцаря.
– Очень хорошо.
– Но вы не то, что я думала.
– Не то?
– Нет.
– Нет?
Наступила пауза. Сэм чувствовал себя обиженным и растерянным. Он никак не мог понять ее настроения. Он шел, ожидая, что она приласкает и утешит его, а она была холодна, как ледяная гора. По какой-то циничной аccoциации ему вспомнилось несколько строк стихотворения, которое ему пришлось переписать сто раз в школе в наказание за то, что он принес в церковь белую мышь.
О, женщина, пока легка,
Та-та, та-та, к руке рука,
Но если горе иль нужда,
Та-та, та-та, верна всегда.
Он уже забыл теперь точно слова этого стихотворения, но смысл его был таков, что женщина, как бы она ни относилась к человеку во время его материального благополучия, всегда готова утешить и приласкать его в несчастье. Как мало знал поэт женщин!
– Почему же? – нерешительно вымолвил он.
Она слегка всхлипнула.
– Я возвела вас на пьедестал, а у вас оказались глиняные ноги. Вы разбили тот образ, который я создала. Я больше не могу думать о вас, не представляя вас в то же время таким, каким вы стояли сейчас в зале – растерянным и беспомощным…
– Да, но что же я мог сделать, если пианист убежал?
– Что-нибудь. Ей пришли на память слова, только-что вчера сказанные ею Джэн Геббард: «Я не могу простить человеку, если он кажется смешным». – И что за мысль, вскричала она, – пришла вам в голову пародировать Берта Вильямса?
Сэм был возмущен.
– Я вовсе не собирался пародировать Берта Вильямса. Это была пародия на Фрэнка Тинни.
– Почем же я знаю?
– Я сделал все, что мог, – мрачно проговорил Сэм.
– Это была ужасная мысль с вашей стороны.
– Я сделал это ради вас.
– Знаю! Чувствую свою вину. Она опять вздрогнула. Затем вдруг протянула ему маленький черный шарик. Возьмите его.
– Что это такое?
– Это подушечка для булавок, которую вы вчера купили мне в подарок. Единственный подарок от вас. Возьмите его обратно.
– Не желаю. Что я с ним буду делать?
– Вы обязаны взять его назад, – проговорила она тихим голосом. – Как символ.
– Как что?
– Как символ нашей разбитой любви.
– При чем же тут эта штука?
– Я не могу выйти за вас замуж.
– Что? Перестаньте!
– Не могу.
– Ну, бросьте, что за глупости, – продолжал храбриться он, хотя сердце у него упало. Она отрицательно покачала головой.
– Не могу.
– Фу, черт возьми!
– Не могу. Я очень странная девушка…
– Вы очень глупая девушка!..
– Послушайте, какое право вы имеете говорить мне такие вещи? – вспылила она.
– А я не понимаю, какое право имеете вы говорить мне, что не можете выйти за меня замуж и совать мне в руки какие-то дурацкие штуки, с жаром возразил он.
– Ах, вы не понимаете?
– Пусть меня заберут черти, если я понимаю!
– Когда я согласилась выйти за вас замуж, вы казались мне героем. Вы олицетворяли для меня все, что только есть благородного, смелого и чудесного. Мне стоило закрыть глаза, чтобы представить, как вы прыгаете в воду через перила. Теперь же, голос ее задрожал, – когда я закрываю глаза, я вижу перед собой человека с отвратительным черным лицом – посмешище всего парохода. Как же я могу выйти за вас замуж?
– Послушайте, вы говорите обо мне так, как будто бы у меня закоренелая привычка мазать сажей лицо. Вы говорите так, точно ожидаете, что я явлюсь в церковь и предстану пред алтарем с лицом, вымазанным сажей.
– Я постоянно буду думать о вас и представлять себе вас таким, каким видела сегодня вечером. – Она печально посмотрела на него. – У вас и сейчас левое ухо замазано сажей.
Он попытался взять ее за руку, но она отстранилась от него. Он отпрянул, точно его ударили.
– Так значит конец? – проговорил он.
– Да. На кончике уха и немного на щеке.
– Конец? – повторил он.
– Пойдите лучше вниз и попросите стюарда, чтобы он принес вам еще масла.
Он горько рассмеялся.
– Этого нужно было ждать. Я должен был знать, что так случится. Юстес предостерегал меня. Он был прав. Он знает женщин. О, женщины! Каких только преступлений не совершали женщины! Кто предал, этот… как он там называется? Женщина. Кто погубил… погубил… кто погубил… как его? Женщина… И так во всем. Значит, нам остается только распрощаться?
– Да.
– Так прощайте, мисс Беннетт.
– Прощайте, – печально произнесла Билли. Извините меня.
– О, стоит ли говорить об этом!
– Надеюсь, вы меня понимаете?
– Вы все прекрасно объяснили мне.
– Надеюсь… надеюсь, вы не будете страдать?
– Страдать? – Сэм издал что-то похожее на вой белуги. – Страдать? Ха-ха-ха! Как могла прийти вам в голову подобная мысль? Я смеюсь. Как видите, я хохочу. Я рад, что мне удалось спастись. Ха, ха, ха!
– С вашей стороны весьма неприлично и грубо говорить мне подобные вещи.
– Мне это напоминает фильм, который я видел в Нью-Йорке под названием: «Уцелевший от эшафота».
– О!
– Нет, я не страдаю. И почему бы мне страдать? Зачем, вообще, нужно мужчине жениться? Не понимаю! Разве я не веду веселую жизнь холостяка? Мой дядя Чарли имел обыкновение говорить: «Лучше жениться, чем получить удар копытом в голову», но этот человек был оптимистом. Спокойной ночи, мисс Беннетт. И прощайте навсегда.
Он повернулся на каблуках и зашагал по палубе. С ясного неба луна продолжала насмешливо озарять его. Он говорил смело. Даже самый требовательный критик должен признать, что он ушел с честью. Но сердце у него уже ныло.
Подходя к каюте, он был неприятно поражен, услышав за дверью чей-то высокий тенор.
Сэм гневно открыл дверь. Тот факт, что Юстес все еще дышал, был уже сам по себе достаточно неприятен для него, – он воображал, что кузен его бросился через борт и плыл теперь где-нибудь далеко за пароходом, но что он еще к тому же и пел, это было уже прямо возмутительно. Сэму казалось, что Юстес должен был лишиться дара речи от одних угрызений совести. Вместо этого, он казался веселым и здоровым. По-видимому, у этого человека вообще не существовало совести.
– Так вот ты где? – мрачно обратился к нему Сэм.
Юстес весело взглянул на него. За тот короткий промежуток времени, что Сэм не видал его, в этом молодом человеке произошла необыкновенная перемена. Его остекленевший взор оживился. Глаза положительно сияли. В лице было то грубо-самодовольное выражение, которое можно видеть на картинках реклам, рекомендующих вязаные кальсоны. Если бы Юстес был не Юстес, а рисунок, занимающий целую страницу в каком-нибудь журнале, с подписью: «Мой дорогой друг, я всегда ношу кальсоны «Сиксби», то и тогда он не мог бы казаться более самодовольным.
– Хэлло, – сказал он, – а я как раз думал, куда это ты пропал?
– А тебе что за дело? – холодно ответил Сэм. – Скажи лучше, куда ты пропал и почему? Несчастный, презренный червь! Что ты можешь сказать в свое оправдание? Почему ты сбежал и погубил меня?
– Виноват, старина. Я не предвидел сигары. Все шло сравнительно хорошо, пока я не почувствовал запаха табачного дыма. Тут у меня потемнело в глазах и осталось только одно желание немедленно выбежать на палубу и утопиться.
– Так почему же ты не исполнил своего намерения? – строго допрашивал его Сэм. – Может-быть, тогда я простил бы тебя? Но вернуться и распевать здесь песни…
В глазах Юстеса мелькнул какой-то огонек.
– Я расскажу тебе все, – проговорил он. Случилась удивительная история. Почти чудо. Такая вещь, которая заставляет поверить в судьбу и все такое прочее. Неделю тому назад я ехал по подземке в Нью-Йорке…
Он остановился, чтобы дать время Сэму выругать по порядку подземку и Нью-Йорк.
– В чем дело, дорогой мой?
– Ни в чем.
– Нет, у тебя что-то есть на душе, – настаивал Юстес. – Я вижу это. Что-то случилось и вывело тебя из равновесия. Расскажи, что с тобою?
– Ха, ха!
– Я уверен, что тут дело не в концерте. Это уже прошло. Разумеется, после моего неожиданного исчезновения ты остался стоять дурак дураком перед публикой, но ведь не это смущает тебя. Такие вещи скоро забываются.
– Забываются? Так позволь сказать тебе, что после всего этого моя невеста отказала мне.
Юстес вскочил с протянутой рукой.
– Не может быть? Но это же очаровательно. Позволь поздравить тебя. Это самая шикарная вещь, которая могла случиться. Поверь, это не пустые слова. Я сам был помолвлен с нею, вот потому-то я и говорю тебе – ты дешево отделался, Сэм
Сэм отвел его руку. Будь на месте этой руки шея Юстеса он охотно пожал бы ее. Ho пожимать этому человеку руку у него не было никакой охоты.
– Мое сердце разбито, с достоинством произнес он.
– Это чувство пройдет и уступит место признательности. Я знаю. Сам был в такой переделке. Ведь… что такое… Вильгельмина Беннетт? Плоть, кровь и копна волос.
– Ничего подобного, – с возмущением ответил Сэм.
– Извини, пожалуйста, я говорю, как эксперт. Я знаю ее и повторяю: «кровь, плоть и копна волос».
– Она – единственная девушка в мире, и, благодаря твоему идиотскому поведению, я лишился ее.
– Ты сказал: единственная девушка в мире, подхватил Юстес. – Если хочешь узнать что-нибудь об единственной девушке в мире, так я тебе расскажу. Неделю тому назад я ехал по подземке в Нью-Йорке.
– Я ложусь спать, – неожиданно заявил Сэм.
– Ну, что ж? – я буду рассказывать, пока ты будешь раздеваться.
– Не желаю слушать.
– Неделю тому назад, продолжал Хайнетт, я ехал по подземке в Нью-Йорке и разговорился с девушкой, у которой было охотничье ружье.
Сэм что-то пробормотал по адресу девушек, которые ездят по подземке с охотничьими ружьями.
– Это была родственная мне душа, – спокойно, но упорно продолжал Юстес. – В то время я еще не сознавал эт