Неужели для Абу-л-хаира человек — всего лишь вещь, деталь, которую можно заменить, и все пойдет дальше, как и прежде?
Или, как он любит говорить — Запад есть Запад, Восток есть Восток?..
Временами она забывала о террористах — настолько обыденно и мирно выглядело все вокруг. Разве что шейх был, пожалуй, словоохотливее обычного: извинился, что на столе из напитков лишь лимонный щербет, и напомнил, что при единоверцах он вина не пьет; заметив, что Клодин почти не ест, начал уговаривать ее попробовать какое-то совершенно особенное, по его словам, мясо.
Она из вежливости положила себе пару кусочков — мягкое и нежное, почти тающее во рту, оно действительно могло прийтись по вкусу тем, кому нравится баранина с корицей, курагой и изюмом (то есть, по разумению Клодин, с ингредиентами, больше подходящими для сладкого пирога).
Тем не менее оно было вполне съедобным. Клодин лениво жевала его, Абу-л-хаир же тем временем рассказывал легенду, связанную с рецептом этого блюда. Когда он дошел до слов: «И тогда шах снял с руки драгоценный перстень и протянул визирю…» — она вспомнила про изумрудное колье и, дождавшись, пока запутанная история про шаха, повара и визиря закончится, сказала:
— Устаз Омар, я не успела вас вчера поблагодарить за украшения, которые вы мне прислали. — Абу-л-хаир сделал жест, словно говоря: «Ну что вы — какие пустяки!» — Я хотела их вам еще утром отдать, но… сами знаете, что было. А когда этот… с автоматом за мной пришел, я не знала, что он меня к вам поведет. — Она неловко пожала плечами. — Я надеюсь, что, пока я здесь сижу, их не… — хотела сказать «не украдут», но потом выбрала более нейтральное слово, — не заберут.
— Клодин, вы считаете этих людей бандитами? — спросил, чуть помедлив, шейх.
— А вы — нет?! — Она недоуменно вскинула голову: что за странный вопрос?! — но Абу-л-хаир смотрел куда-то вниз. Потом медленно поднял на нее глаза и покачал головой.
— Я — нет. Более того, я, конечно, не одобряю их методы — но в какой-то степени вижу в этом перст судьбы… и надеюсь, что мои деньги пойдут на благое дело…
— Что?! — Клодин не верила своим ушам, — По-вашему, терроризм…
— Терроризм — это лишь метод, — перебил Шейх, — а цели могут быть самые разные. Людей, которые борются за свободу своего народа, тоже часто считают бандитами — например, так называли фашисты французских партизан в годы второй мировой войны. Но в данном случае я говорю о другом. Хотя в исламском движении есть и радикальные группировки, но основная его цель — это все же просвещение, помощь попавшим в трудное положение единоверцам…
— Но ведь они людей убивают!
— Я же говорю — есть, конечно, и радикальные группировки, я их не одобряю, но цель…
— Цель, которая оправдывает средства?!
Она думала, что шейх снова будет возражать, но он сказал лишь:
— Вот видите, и тут мы с вами не сходимся. — Чуть помедлил и добавил: — Наверняка с точки зрения Ноттингемского шерифа Робин Гуд тоже был бандитом.
Больше он об этом не говорил — сменив тему, пустился в воспоминания молодости. Рассказал о золотых приисках, на которых бывал еще подростком, потом переключился на арабских борзых, по его мнению — самых красивых и быстрых собак в мире. По взглядам, которые он пару раз бросил в сторону столика с шахматами, Клодин понимала, что ждет ее дальше.
Первую партию она проиграла без всяких усилий, честно сделав грубую ошибку. После окончания партии Абу-л-хаир мягко попенял ей:
— Клодин, ну вы же сами знаете, что шахматы требуют полного сосредоточения…
Что делать — справедливо! Она действительно отвлеклась и думала о посторонних вещах — то есть злилась. В том числе и на него самого: Робин Гудов, понимаешь, нашел! Из-за них внезапный и так обрадовавший ее подарок судьбы — целых две недели с Томми — превратился черт знает во что!
Где он, что с ним?!
В свою каюту Клодин вернулась в двенадцатом часу и первое, что сделала — это проверила изумрудный гарнитур. Действительно, он благополучно пребывал в ящике тумбочки.
Переоделась и устало присела на кровать, пару минут расслабиться перед ванной; едва ли ее кто-нибудь еще сегодня потревожит…
Вторую партию она выиграла — выиграла красиво, пожертвовав шейху ферзя и ладью, заставив его уже почувствовать вкус близкой победы — и в последний момент поставив мат. Разочарование, промелькнувшее на лице старика, вызвало у нее злорадную мысль «Вот тебе с твоими Робин Гудами!»
На прощание он сказал:
— Клодин, но я рассчитываю на матч-реванш — завтра после завтрака. Вы ведь не против позавтракать со мной?
Возражать она не стала: если альтернативой является сидение в четырех стенах собственной каюты, то уж лучше шахматы. Тем более что шейх больше нее знает о происходящем и охотно делится сведениями…
Сначала Клодин подумала, что тихое, непонятно откуда донесшееся постукивание ей лишь почудилось. Но услышав звук снова, вскинула голову — да, и вправду стучат!
Томми?! Сердце сразу заколотилось.
Она на цыпочках подбежала к двери, тихо спросила:
— Кто там?
Молчание…
Осторожно приоткрыв дверь, Клодин выглянула — в коридоре никого не было. Закрыла дверь, прислушалась — и, движимая скорее интуицией, чем слухом, резко обернулась к иллюминатору.
Снаружи, сквозь стекло, на нее смотрело бледное лицо Томми.
Глава седьмая
Из дневника Клодин Бейкер: «Томми, Томми, Томми! Господи, подумать страшно, что могло бы случиться, если бы я у шейха еще с этими шахматами задержалась!»…
В первый миг она отшатнулась, едва не взвизгнув от испуга, но в следующую секунду бросилась к окну.
Откуда он там взялся?! Неважно — скорее открыть, впустить!
Хитрая защелка иллюминатора никак не хотела поддаваться — Клодин судорожно дергала ее, боясь отвести взгляд от видневшегося за стеклом лица, словно оно могло тут же исчезнуть. Наконец распахнула створку — за край проема тут же ухватилась рука, затем вторая, и Томми начал тяжело и медленно втягивать свое тело в каюту.
Только когда он уже наполовину оказался внутри, Клодин опомнилась и ухватила его за плечи. Чуть не отдернула руки — показалось, что схватилась за кусок льда — но тут же вцепилась крепче и принялась тянуть что есть сил, пока он не свалился на ковер у ее ног.
Она перевернула его — бледный, посиневшие губы… глаза закрыты…
— Ты ранен?!
Не открывая глаз, Томми едва заметно мотнул головой.
— З…замерз…
— Я сейчас!
Клодин метнулась сама не зная куда, наверное, за одеялом — но он неожиданно сильно схватил ее за руку.
— Канат… вытяни…
Из иллюминатора свисала белая веревка толщиной в палец. Клодин потянула — веревка подалась, потом застряла, снова подалась… казалось, ей не будет конца… и вдруг, после очередного рывка, пошла легко. Втянув ее в каюту и бросив на пол, Клодин захлопнула иллюминатор, отгораживаясь от моросившего снаружи дождика, и снова присела; взяла за руку — холодную, будто неживую.
Томми открыл глаза, губы дрожали; неровные выдохи вырывались из груди с дрожащим звуком, чуть ли не стоном.
— Сейчас… сейчас согреешься… — Она кинулась в ванную, включила горячую воду и, вернувшись, принялась расстегивать на нем одежду, насквозь промокшую и грязную. Тело под одеждой тоже было ледяное и покрытое мурашками, как курица из холодильника.
— Сейчас, милый, все хорошо будет…
Стащила с него ботинки, высвободила из брюк — ладно, хватит, остальное потом! — и, закинув его руку себе на плечи, помогла подняться. Шатало его так, что, казалось, стоит на секунду отпустить — и он снова рухнет.
— Пойдем… — Шаг за шагом, обнимая и поддерживая, повела в ванную; помогла переступить через бортик. — Садись!
Нагнулась, опуская его в горячую воду. Томми издал странный звук, словно зажимая в горле стон — наверное, ему, замерзшему, вода эта показалась кипятком.
— Ничего, не горячо совсем, — Клодин поболтала в ванне рукой, — видишь!
Он пробормотал что-то.
— Что? — она нагнулась ближе, пытаясь расслышать его слова.
— А я надеялся… ты меня своим телом отогревать станешь…
— Но я… — начала Клодин, прежде чем сообразила, что ее возлюбленный и тут не изменил своей привычке шутить в любой ситуации. — Да ну тебя!
Выскочила из ванной, бросилась к кофеварке — ему сейчас не помешает что-нибудь горячее! Щедрой рукой накидала в кружку сахара, опорожнила несколько упаковок сливок, туда же плеснула изрядную толику бренди из бара. Дополнила все это кофе, болтанула пару раз ложкой — и понеслась обратно, подталкиваемая жуткой мыслью: а вдруг, пока ее нет, он отключился, сполз в воду и…
Но Томми не отключился и не захлебнулся; наоборот, выглядел куда лучше — болезненной бледности больше не было, губы тоже стали нормального цвета. Смотрел он чуть осовело, но вполне осмысленно и даже потянулся рукой к кружке.
— Сиди-сиди, — пресекла поползновение Клодин. — Уронишь — обожжешься. — Поднесла чашку к его губам. — Пей. Маленькими глоточками.
— Тише.
— Что?
Только теперь она поняла, что за всеми этими хлопотами начисто забыла о том, что творилось за дверями каюты. Тут же перешла на шепот.
— Пей!
Он сделал несколько глотков и закинул назад голову; спросил, закрыв глаза:
— Ты где была так долго?
— У шейха. В шахматы играла. Я же не знала, что ты меня тут… ждешь.
— У тебя все в порядке?
— Да. — (Не считая, конечно, того, что яхта захвачена террористами…)
Снова поднесла к его губам чашку, второй рукой поддержав за затылок — он попил еще и отстранился.
— Потрясающе…
— Что?
— Кофе потрясающий… и ты… тоже… — Улыбнулся сонно. — Давай поженимся, и ты мне его будешь варить каждый день.
Опять шуточки начались!
Клодин отставила кружку в сторону и принялась стаскивать с него остатки одежды; мысленно похвалила себя за догадливость: снимать с болтающегося в теплой воде человека майку, трусы и носки оказалось и впрямь куда легче, чем с лежащего на ковре.