Но перемирие будет потом, а сразу после ссоры Тамара Львовна запросила личный портрет, и я её предупредила, что досушить не успею, и она этот риск приняла, так что…
Так что все будет, как будет.
Финальные штрихи я накладываю торопливо, в квартире снова тихо, мама на работе, Лиса в школе, сегодня никаких неожиданных гостей, и все что мне мешает в работе — это то, что я бы с удовольствием сейчас порисовала не красками, а кровью одного смазливого поганца..
И чем больше времени проходит, тем больше крови я хочу.
Нет, ну вы вообще можете показать мне такие ворота, в которые пролезет хамство подобного уровня?
У меня до сих пор в ушах звенит это его хладнокровное: “Ну, значит, я разберусь”.
Без меня.
Он. Без меня. Разберется!
Сучок мелкий.
Значит, подчеркивает, что для потрахаться я ценнее, чем как художница?
Ну, конечно, я ж ему так легко дала, мальчик охренел, мальчик решил, что я ему вместо шлюхи, да?
Ему-то ведь не очень понятно, насколько я на него в тот вечер залипла. Я так в семнадцать лет голову не теряла, как тогда. А он…. А он принял меня за простую давалку, с которой можно перепихнуться, и больше она ни для чего не годится.
И меня от этого откровения одолевает яростью настолько глубоко, что аж трясет.
А я же знала, знала, что мне не стоит пускать его дальше, чем на один раз, нет ведь. Повелась как дура, на чертовы глаза, на чертовы скулы, на такую потрясающую настырность этого поганца.
Ну, серьезно, кто из девочек не любит, когда за ними вот так мило бегают симпатичные мальчики? Дуры разве что, и сучки задравшиеся.
И вот, пожалуйста.
Нет, я — дура, конечно. Не сучка, ей богу, для меня даже тогда было удивительно, что мой Аполлон внезапно ответил мне взаимностью. Но дура.
Зря вообще решила в кои-то веки заговорить с ним сама, зря решила пойти ва-банк и в кои-то веки уступить принципам ради мальчика, от которого на выставке еле получалось отвести глаза.
И зло берет меня штурмом, бушует ураганом в моей голове, и после него остается один только сплошной бедлам и разруха.
Вот по сути, никто ведь ему не мешал принять мои условия и играть из них. Пожалуйста, поработаем вместе, увидишь меня долго и много — и сам поймешь, что такое счастье тебе в постели не нужно.
Ведь сбежал бы, сбежал — я уверена.
Но нет, нужно было вытереть об меня ноги напоследок.
Самое обидное, что самым правильным было бы вообще не поехать на эту чертову вечеринку. Срезать это его самоуверенное “увидимся вечером”, остаться дома, посмотреть душераздирающий сериальчик и сожрать мороженку, чтобы душе кровью истекалось шоколадно.
Но… Я же еду туда не к нему, я еду к его маме, которая для меня уже много сделала, и которую мне лично игнорировать и некрасиво, и невыгодно.
Бывают такие люди в жизни, ради которых ты попросишь и бывшего мужа побыть с вашим общим ребенком, и цирк — заехать через неделю, да и в принципе — отодвинешь практически все дела.
Именно поэтому, да, меня почти трясет неутихающей яростью, но тем не менее руками я шевелю и заканчиваю итоговый слой теней на портрете.
Потому что да, я поеду на эту вечеринку, даже с учетом того, что Давида видеть больше не хочу ни на секунду.
Если он рассчитывает, что я приеду на вечеринку уже раскаявшаяся и брошусь ему на шею, умоляя о пощаде и этой чертовой работе — он обойдется.
Не настолько у меня все плохо с заказами, чтобы я так унижалась.
Да, Огудалов, конечно, может разобраться со своими делами без меня. Вот только трахаться мы с ним даже в этом случае не будем.
Потому что я так решила.
Штрих за штрихом ложатся на полотно. Осталось совсем немного.
А на моих губах все шире расползается опасная улыбка.
Увидимся этим вечером, да, мой мальчик.
Разве я откажусь от возможности вынести тебе мозг напоследок?
«Хочешь, я тебя заберу на мамину вечеринку? Твой Аполлон», — мне прилетает после обеда с незнакомого номера.
Все-таки сдался и решил поднапрячь свои «связи»? А что ж так поздно?
«Ни в коем случае не отвлекайтесь от ваших дел, Давид Леонидович», — отвечаю я.
«Аполлон мне больше нравится».
«Так и быть, разрешаю, чтобы твои любовницы так тебя называли».
«Так тебя забрать?»
«Ни в коем случае. Я доберусь сама».
«Мы плохо поговорили утром».
Это я оставляю без ответа. Разговаривать об утреннем разговоре я не желаю.
Это же не сообщение, что он сожалеет, что опустил меня до шлюхи. Это просто констатация факта. Да, поговорили плохо. И никак иначе и быть не могло, он же не хочет меня слышать вообще.
Я готовлюсь к этой вечеринке так, будто она — мое сражение.
И все — платье самого выигрышного для меня винного цвета и маникюр тон в тон к нему, укладка крупными локонами, запах духов, даже белье, которое совершенно точно никто кроме меня сегодня не увидит — все это мое оружие.
Правда с той же укладкой выходит казус — фен отказывается работать с розеткой в моей комнате. У них антипатия. Надо уже вызвать электрика, а мне все еще лень.
Но розетка и зеркало есть в ванной, поэтому я выхожу победителем в этом небольшом конфликте с бытовыми приборами.
Паша, который является в кои-то веки вовремя, глядя на меня, поднимает брови.
— К кому ты, говоришь, едешь на вечеринку? — с подозрением спрашивает бывший муженек, в который раз забывший, что он мне бывший.
— Дорогой, я еду на вечеринку к людям, — беззаботно откликаюсь я.
— Такое ощущение, что едешь ты к мужчине, — ревниво бурчит Паша.
Паша — как Гидрометеоцентр, придерживается принципа «говори, что будет дождь, авось сегодня и угадаешь». И о боже, он в кои-то веки угадал.
Правда, еду я не «к мужчине», а «с расчетом на встречу с ним».
— Мужчины на вечеринке наверняка будут, — я невозмутимо пожимаю плечами, — Алиска накормлена, проверь у неё русский язык, математику я уже проверила. Мама сегодня хотела заехать к Оле, собиралась у неё ночевать. Так что я приеду не поздно, но ты можешь разобрать диван в маминой комнате. Постельное найдешь?
Паша кивает, он, мол, найдет, я с трудом удерживаюсь от того, чтобы язвительно ему поаплодировать.
В конце концов, он мне сегодня помогает, спасибо ему, что ли.
Хотя лучше, если бы он еще и алименты мне в этом месяце перевел.
Но все сразу не бывает, так ведь?
Не бывает. Никогда.
День Рождения Огудаловой празднуют в её собственном ресторане и если честно — я два с лишним часа трачу только на то, чтобы до него добраться. В принципе, если бы не картина — я бы не стала брать такси сразу от дома. Так-то добраться на метро было бы и дешевле, и быстрее пожалуй.
Но, картина диктует мне условия.
И хорошо, что есть мама, которой можно позвонить и узнать, как она доехала до моей сестры и что у них там вообще происходит, хорошо, что есть Алиска, с которой можно попереписываться о состоянии её уроков.
Хорошо, что можно просто игнорировать прилетающие мне СМС-ки от одного божественного.
Конечно, на юбилей Огудаловой слетается весь столичный бомонд. В этом плане я тут самая скромненькая и неизвестная, и при всем своем самомнении ощущаю себя слегка голым королем на тусовке, где и известные стилисты, и ведущий баритон Московской Оперетты.
— Наденька, а я уже заждалась…
Тамара Львовна Огудалова абсолютно не выглядит как мать юноши, которому вот-вот стукнет тридцатник.
Она — такая благообразная светская леди, что ей и пятидесяти не дашь, не то, что больше. И ей идет абсолютно все, даже пресловутое черное бархатное платье и жемчужное колье. Даже объятия, которые многие современные «львицы» сочли бы слишком теплыми, недостаточно эффектными для красивых фото — вполне вписывались в имидж Огудаловой.
— Картину лучше распаковать и оставить в кабинете, — шепчу я, после того как осыпала любимую благодетельницу всем полагающимся ей совершенно заслуженно ворохом комплиментов и поздравлений.
— Ох, ну, разумеется, передайте Наташе? — Тамара Львовна машет изящной сухой кистью в сторону брюнетки в зеленом платьице, которая суетится вокруг столика с подарками. — Отдыхайте, Наденька, я вас позже найду. Познакомлю с Валохиной, ей очень понравился Портрет Незнакомки, из вашей последней серии. Хочет портрет дочери в похожем стиле.
Значит, Аполлончик не стал жаловаться маме, что я игнорирую его СМС-ки? Не стал требовать мне ничего передать?
Если я верно помню по тексту, он уже где-то здесь, бродит в одном из залов ресторана.
Значит, нужно уже его найти.
И начать мое представление…
18. Синхронное маневрирование
— Привет, ты — Максим, верно?
Если бы это происходило где-нибудь в другом месте, с другими людьми — наверное, это была бы обычная фраза, которую говорит женщина, встретившая неожиданно нового знакомого.
Нет.
Это происходило здесь и сейчас, в двух метрах от Давида Огудалова, и эти проклятые четыре слова произнесла не какая-нибудь левая, неинтересная Давиду фифа.
Фифа была интересная.
Более того, это была его, Давида, фифа.
Та самая, которую он качественно потрепал прошедшей ночью, да и утром тоже. Помрачающая его рассудок настолько, что стоило только натолкнуться на Надю взглядом, воздух в груди будто высосало черной дырой, оставив вместо себя лишь только голод и безумие.
Винный явно был цветом, созданным для Соболевской. На ней смотрелся очень благородно, выгодно выделяя среди разрядявшихся для вечеринки инстаграм-леди. Он будто подчеркивал крепкую, дурящую рассудок, сущность художницы. И вот эту конкретную тряпку, что обращала внимание на Соболевскую слишком многих мужчин и хотелось побыстрее с неё снять, и можно порвать по дороге — чтобы возмущенная таким вандализмом девочка погромче ерепенилась.
И чтобы снова сняла с его спины кожу своими когтями.
Давид отдавал себе отчет, что это по-прежнему лютое помешательство, но сделать с этим он ничего не мог. Разве что сходить к психиатру, но было ощущение, что и там его послушают и покрутят пальцем у виска. Мол, ну вы же понимаете, что с вами происходит. И понимаете, что в вашем случае медицина бессильна.