— К этому куску дерьма? — договариваю я и фыркаю. Сложно удержать на губах смех.
— Ну, это ты очень не дотягиваешь в терминах.
— Знаешь, смешно было, — чуть выдыхаю я, — к кому другому, я бы поняла. Но Верейский… Я с ним сейчас планету делить не хочу, не то что…
Про постель я не договариваю. Мне противно. Я ведь с ним спала. И уже от этого мне хочется искупаться в чане святой воды, авось и получится отмыться от этого неприятного ощущения.
— Мы не поговорили, — настырно ворчит Давид, ласково касаясь моего живота пальцами.
Да-да, не поговорили, и не поговорим, потому что даже сейчас кому-то больше хочется кое-чего другого, не болтовни. Да и не о чем нам особо разговаривать.
Я задумчиво скольжу по его идеальной скуле пальцами.
— Милый, я все думаю, зачем тебе язык? Ты так много болтаешь…
— М-м-м, ужасно интересный вопрос. — Моему Аполлону идет все, даже пошлая улыбочка. — А я-то думал, что уже доказал тебе, зачем мне язык. Нужно еще раз? Закрепить материал?
Ну, да, доказывал, было дело. Если бы язык Огудалова оставлял после себя цветной след, то все мое тело от плеч и до низа живота было бы уже расписано плотным и очень сложным узором. Фетиш у него какой-то был на облизывание… Хотя, я не в претензии, мне понравилось…понравилось. Почувствовала себя мороженкой. Чуть не растаяла.
— Материал закрепить можно, мой сладкий, но разве не ты хотел поговорить? — мягко интересуюсь я.
— Кажется, было такое желание, — Давид ухмыляется, — ну, значит, в твоих интересах поговорить со мной побыстрее, нет?
Ну, ладно, я не буду скрывать, что это правда…
— Поговорить не проблема, милый. Лично у меня только один вопрос, — я зарываюсь пальцами в мягкие кудри моей личной реинкарнации Эроса, — чего ты от меня хочешь?
— Ух ты, сегодня можно загадывать желание? — Давид улыбается и укладывает голову на подставленную руку. — Надь, ну неужели не ясно? Хочу я тебя. Что еще можно от тебя хотеть. Фамильные бриллианты Николая Второго? У тебя есть?
— Где ты меня хочешь, прелесть моя? — настырно интересуюсь я. — В постели? В твоём проекте для Левицкого?
— Везде, — перебивая меня и качая головой просто отвечает Давид, — в постели, в проекте, в ванной, в кухне, дома и на даче, короче, Надя, хочу тебя везде.
Ужасно многозначительно звучит. И этот дивный поганец явно прется от этой многозначительности. Ну, если судить по его пакостной улыбке.
— Ну раз так, мы можем с тобой продолжить, — ровно произношу я, глядя на него снизу вверх, — раз уж тебе так приспичило. Можем и начать работать, я на самом деле не против этого.
— Я уже почуял запах подвоха, — фыркает Давид, — договаривай.
— Будут условия, — я киваю, подтверждая, что подвох все-таки имеется, — и если откажешься от них — все отменяется. Включая даже работу.
Пусть. Мой имидж и так, после сегодняшнего скандала выглядит как бумажный платок, в который очень хорошо высморкались. Терять мне почти что нечего.
Если Давид откажется принять мои условия — я могу потерять важное. Саму себя. Свои границы. Чувство контроля ситуации. Я не могу так рисковать. Однажды я уже как дура доверилась чувствам, и за это заплатила не я. И второй раз своей дочерью я рисковать не буду.
— Я слушаю, Надя, — Давид прищипывает меня за ягодицу, — условия. Я не могу принять их, не услышав. И послать нафиг тоже не могу до этого.
— Послать нельзя, соблюдать, — я качаю подбородком, — и тут нельзя сдвигать акценты, малыш. Либо ты уважаешь мои правила, либо нет.
— Я слушаю, — Давид вздыхает, намекая, что он уже задолбался, что я хожу вокруг да около.
— Первое условие — завязывай со сценами ревности, — вздыхаю я, — честно, малыш, я ничего не хочу с этим делать. Меня не устраивает, чтоб меня трахали в мозг.
— А ты будешь крутить хвостом перед кем-то еще? — в лице моего мальчика будто тучи сгущаются. — Если ты повторишь еще раз такой финт, как с Вознесенским — я боюсь, траханьем только твоего мозга мне вряд ли получится успокоиться. Придушу к чертовой матери.
Он снова делает это. Он снова пытается мне навязать свои границы и свои условия. Еще не понимает, что я буду их упорно стирать и игнорировать. Хотя, в этом плане я могу его успокоить.
— Пока мы будем вместе, никого кроме тебя для меня не будет, — я пожимаю плечами, — я могу на это время даже натурщиков не заказывать, мне будет не до них.
Тем более что мне будет просто не до них. Мне хватит Давида.
Я все-таки его нарисую. Поймаю на холст его совершенство, навечно заточу его в мелких мазках краски. Тогда меня отпустит эта лихорадка, и я смогу легко выбросить Давида Огудалова из головы. Наверняка.
Если ему не хватит этой гарантии, если он продолжит выносить мне мозг ревностью, то все-таки он пойдет лесом. Очень-очень далеко. В самую чащу, где грибы гуще растут.
— Первое условие ты сказала, — еще один нахальный щипок достается моей многострадальной пятой точке, — есть второе?
— И третье есть, — чуть улыбаюсь я, — но мы начнем со второго. Ты не лезешь в мою жизнь. Не пытаешься как-то мне “помогать”, привлекать свои связи, если твоя мама на меня злится — мирить меня с ней не надо, мы сами разберемся. Не надо от ревности бить морду моему первому мужу, он, конечно, раздолбай, но он отец моей дочери, любит её и я должна с этим считаться. А ты с твоей экспрессией ведь сначала подерешься, потом подумаешь.
— Почему не хочешь, чтобы я тебе помогал? — Давид недовольно хмурится. — Ведь у меня много знакомых, они могли бы…
— Не могли бы, — я дергаю подбородком, — единственное, над чем мы с тобой поработаем вместе, — это проект Левицкого. Но это исключение из правил, я не сплю с натурщиками ровно по той же причине. Я не смешиваю личное и творческое, и личное и рабочее тоже не смешиваю. Ты понял?
В основном я все это не смешиваю из-за дурацкой привычки вчерашней интеллигентки-нищебродки. Той самой, которая хочет, чтобы её ценили за её талант, а не за то, сколько раз она может дать своему покровителю за ночь. А когда позволяешь себе помогать — все равно начинаешь параноить, что человек к тебе хорошо только" по дружбе" относится. А на творческую твою сторону ему и пофиг.
— Ну, допустим, — Давид задумчиво поглаживает мое бедро, будто примеряясь, куда бы ему ущипнуть меня в третий раз, — а что у тебя последнее?
— Последнее — самое главное, — твердо произношу я, глядя на Давида очень серьезно, — мы с тобой договариваемся здесь и сейчас. Никакой любви. Ни сейчас, ни через месяц, ты не таскаешь мне цветов, конфет, прочей фигни и не пишешь никаких стихов, короче, не тратишь попусту ни свое время, ни свои деньги. Мы с тобой просто трахаемся. Ничего больше. Тебе ясно?
— Но это-то почему? — а в предыдущие разы Давид реагировал как-то спокойнее, вопрос звучит очень резко.
Мне сложно честно ответить на этот вопрос.
Потому что я не хочу. Не хочу снова ломать свой уклад жизни, потому что не хочу больше рисковать ни собой, ни Лисой, потому что я привыкла быть одна, и теперь от моего поведения завишу уже не только я. Да и потом…
— Малыш, ты ведь меня не выдержишь, — тихо замечаю я, любовно полируя пальцами кожу на его груди, — недели две пройдет, и ты задолбаешься и сбежишь. Поймешь, что не настолько ты готов к подвигам, чтобы связываться со мной. Цветочки, подарочки, признания — это ведь все чушь, пыль в глаза. Мужчина этим обычно голову дурит, чтобы побыстрее затащить в постель. А у нас с тобой все будет честно. Захочешь уйти — честно встанешь и уйдешь. Я буду к этому готова.
— А если не захочу? — ровно выдыхает Давид, щуря на меня свои бесподобные глаза. — Вот пройдут две недели, и я не захочу от тебя отказываться. И что дальше?
— Ничего, — я качаю головой. Если это была попытка развести меня на какое-то пари — пускай идет с ней нафиг. — Одно я тебе точно скажу, малыш, слов “я люблю тебя” тебе хватит на то, чтобы я больше никогда не отвечала на твои звонки.
И я так и сделаю. Даже если я сама захочу произнести эти слова. Особенно, если это будет так. Я сбегу, потому что не могу позволить себе влюбляться всерьез. Ни в кого. Потому лишь, что если и есть в этом мире люди, не созданные для отношений, — то это я. И никто другой эту пальму первенства в ближайшие пять лет у меня не заберет.
— Знаешь, в чем твоя проблема, Надя? — Давид все-таки не удерживается, все-таки щиплет меня в третий раз. В этот раз больнее всего…
— Не знаю, и знать не хочу, — я категорично качаю головой, — вот тебе мои условия. Согласен их соблюдать — хорошо, не согласен — ай, как плохо. Ты согласен или нет?
Давид с ответом не торопится. Лежит себе, сверлит мне взглядом переносицу, барабанит пальцами по моему голому бедру, будто оно ему вместо столешницы.
— Ты уверена, что этого хочешь? — наконец медленно спрашивает мой Аполлон. — И не пожалеешь потом?
Вообще-то для того, чтобы выражать свои сожаления, у меня так-то рот есть, но озвучиваю я совершенно другое.
— Нет, малыш, я не пожалею, — я качаю головой. Нет такого мужчины в этом мире, чтобы я взяла и пожалела о том, что задала отношениям границы.
— Ну, хорошо, — Огудалов улыбается, а затем кладет мне руку на бедро и придвигает к себе, — если это все твои условия, то почему бы не продолжить то, от чего мы отвлеклись на дурацкую болтовню.
Дурацкую? Это он сам решил поболтать, я только ему навстречу пошла, и он называет наш разговор дурацкой болтовней?
Впрочем ладно, у меня довольно быстро заканчиваются возражения — когда его язык снова пускается вниз, в путешествие по моему телу.
Одно только ощущение не отпускает меня даже потом, когда, уже свалившись с него, измученная, я просто дышу, уткнувшись в плечо Давида. Даже когда захлебываюсь восторгом от третьего оргазма за эту ночь..
Уж больно неестественная, будто слегка коварная была улыбка на губах этого поганца.
И как-то он слишком просто согласился на те условия, которые, я была уверена — выведут его из себя.