У меня звенит в голове.
Личный интерес? Настырный юноша? М-м-м, кто бы это мог быть?! А сколько попыток угадать у меня есть в распоряжении?
Это сарказм, да, вы все правильно поняли.
Огудалов… Теперь понятно, почему он не явился на выставку. Я ж его убила бы, как только узнала бы, что он все-таки сунулся в продвижение меня как художника.
Ну… Или не убила бы… В конце концов, я много могла ожидать, но не Боде..
— Надья, — Майкл говорит именно так, но я готова простить ему и большие коверканья моего имени, лишь только за то, что он сюда прилетел и наговорил мне столько совершенно неожиданных слов, — через четыре месяца выставка в Друо, и что вы думаете, если я предложу вам подготовить для них небольшую серию полотен? Два-три, больше не надо, пусть не наглеют, чем эксклюзивней вы будете, тем выше будет цена. А я подготовлю для вас рекомендации.
Что я думаю? О парижском аукционном доме Друо, самом старом мастодонте на рынке аукционных домов? Чьи выставки — это настоящие культурные событие на европейском рынке искусства? И чьи художники точно не испытывают проблем рода “на что купить молока, пока заказчик не забрал картину”…
А-а-а!!!
Вот что я думаю. Это если дословно.
Я туда как зритель мечтала попасть. А тут мне предлагают попасть туда как участнику…
— Даже не знаю, — в сомнении выдаю я, изображая, что у меня тут прям выбор тысячелетия и известные аукционисты ко мне заходят вообще через день и в очередь выстраиваются со своими предложениями.
— Не волнуйтесь, контракт будет самый выгодный, я прослежу, да и вы ваших юристов подключить можете, — Боде прям не успокаивается, так наседает, будто я уже — звезда мирового искусства… Ох, не размечтаться бы ею стать по-настоящему…
Хотя, почему нет? В конце концов, судьба любит смелых и безрассудные мечты.
— Оставите мне визитку, чтобы это обсудить? — деловито уточняю я и тут же получаю желаемое.
— Я в России до конца недели, — Боде кивает, — звоните в любое время. И я буду рад с вами поужинать, Надьежда. В деловых целях, разумеется.
— Спасибо, — он даже не представляет, сколько на самом деле у меня сейчас эмоций в одном только этом слове. Я чудом держусь на ногах, чудом говорю о делах, чудом верю в происходящее.
— Ах, дорогая, спасибо вам, — всплескивает руками экспрессивный американец, — вы — такое чудо… Я и не думал, что в своей жизни найду такой самородок…
— Майкл, цветок, — кашляет Грегори, и приподнимает вверх розу, которую до этого держал в опущенной руке. Кажется, работать напоминальником ему уже привычно.
— Ах, да, — спохватывается Боде, — мы обсудили дела, и я могу наконец отпустить вас, Надья, и побродить тут, чтобы решить, как не купить сразу все ваши картины. Но тот юноша… Настойчиво просил передать вам это.
В моих пальцах оказывается эта самая роза. Она настолько алая, что кажется немного темной.
Обычная роза, из тех, которые я обычно не перевариваю, но если честно, сейчас — мне не до моего обычного ворчания. Меня занимает маленькая бирочка-записочка, что прикреплена к веточке этой розы. С короткой фразой на ней.
“Я жду тебя в конце дороги роз”.
44. В конце дороги роз
Дорога роз? Огудалов, что это такое? Ты решил совершенно на все мои правила возложить, кхм, цветочек? Ведь говорила же, романтику для меня разводить не надо.
И все-таки первое, что я делаю — резко кручусь на пятках. Будь на каблуках — не смогла бы себе позволить ничего подобного, но стоило только увидеть на тесте две полоски, и я переобулась во всякие слипоны и лоферы. Так что могу повертеться как юла.
Следующую розу я вижу в руках у Макса. И он вроде как смотрит на меня выжидающе. Так, ясно. Все-таки этот друг у меня с Огудаловым напополам… И своей дружбе изменять он не намерен ни с какой стороны.
— Майкл, простите пожалуйста, я вас оставлю, — скороговоркой и на английском выговариваю я, — я вам обязательно позвоню.
— Главное — не оставляйте искусства, Надья, без вас ему точно не обойтись, — высокопарно, но ужасно окрыляюще заявляет мне Боде.
Нет, это что-то с чем-то…
Сам Боде! Да еще и роза из его рук — это вообще!
Вот… Вот откуда этот поганец узнал, от чьего творчества меня сильнее всего прет? Пальцем в небо ткнул? Нашел самого известного американского критика, не зная, что именно этот художник когда-то просто заставил меня остаться верной модернизму? Ведь был же дешевый выбор — рисовать простые портреты, без понтов, был регулярный спрос на них, не то что на мои экспериментальные.
А деньги мне тогда были нужны… Что удержало в последний момент? Что заставило листать забугорный журнальчик по искусству, который мне и обломился-то случайно…
А потом — помнится, глаза просто зацепились за голую женскую спину, которую художник нарисовал так, что было ощущение, что у неё вместо кожи — узорчатое сложное кружево. Было жутенько, но завораживающе.
И если он себе ни в чем не отказывает — почему я должна?
И никаких оправданий, что он — Боде, а я — всего лишь Надя Соболевская. Ведь великими не рождаются. И что позволено Сатрапу — могу попробовать и я.
Тогда я стиснула зубы и не стала изменять себе. Не стала продаваться за копеечку и вгонять себя в рамки. Сложные были времена, на самом деле. Сейчас — могу сказать, что не жалею об этом совершенно. И спасибо тебе, Давид Леонидович, что напомнил…
— Ну и что дальше? — спрашиваю я, забирая розу у Макса. Мне пока не ясно.
— Тебе нужно выйти за грань реального, — зловещим голосом тянет Вознесенский.
— Максим, — произношу я своим любимым тоном, который сразу дает понять собеседнику — в уме я уже сняла с него кожу и готовлюсь срезать скальп.
— Бр-р-р, ты — страшная женщина, Надя, — Макс шутливо передергивается, делая вид, что трепещет от ужаса, а затем подмигивает, — из галереи выйди.
— А потом?
— А потом — ты сама все поймешь.
Ну, да, я в принципе понимаю, как только оказываюсь на улице. Но направление точно верное — еще один цветок меня ожидает, продетый длинным стеблем в дверную ручку на входе. Остальные розы ждут меня на улице. Одна за другой, выстраиваются в линию и будто зовут за собой.
Дорога роз…
На перилах крыльца галереи, у каменной вазы у самого подножия лестницы, на краешках лавочек, привязанные алыми лентами. Я получаю их даже из рук случайных прохожих, которые шагают мне навстречу, пока я иду и собираю свои розы.
И они говорят мне какую-то милую чушь, которую мне вопреки всему — ужасно приятно слышать.
Иду и с каждым новым цветком в моих руках я все больше дурею. Господи, Огудалов. И почто я отказывалась от романтических жестов с твоей стороны? Это, оказывается, весело и нереально безумно.
Боже, что за человек. Как можно было вытворить такое? Притащить ко мне одного из самых крутых критиков, которому еще и творчество мое зашло. Выложить, пока я в галерее, всю эту алую дорожку из роз, к которым я с каждым шагом испытываю все меньше неприязни. И куда он меня вообще хочет таким образом вывести? Белый кролик, блин.
А сердце в груди восхитительно дрожит и обливается ледяным шампанским. Как будто не я полчаса назад думала, что с Огудаловым у меня все, совсем-совсем, и никогда больше. Какое счастье, что все это осталось только в моей голове.
Последняя роза на моем пути… В руках у мужчины в отутюженном черном костюмчике, стоящего у лимузина. Серебристого старомодного лимузина. И…
Может, все-таки это совпадение?
Я верчу головой по сторонам, не особо понимая, на что надеюсь. То ли найти еще одну розу, то ли не найти её.
Черт меня знает, чего я хочу, моя душа — потемки. Может быть я и хочу, чтобы этот лимузин был за мной…
— Надежда, вам сюда, — окликает меня мужчина.
Все-таки это мне.
Ну, спасибо, что не на слоне мне предстоит прокатиться. Судя по размаху фантазии Огудалова — реально, он мог пойти и на это.
Водитель открывает передо мной дверцу, протягивает розу. Их у меня уже почти целая охапка. Не один десяток даже.
Я шагаю внутрь салона, в душе готовясь уже к тому, что сейчас и там увижу пустоту, россыпь алых роз на сиденьях, и полное отсутствие моего белого кролика где бы то ни было. Порядочный белый кролик ни за что не даст себя поймать.
Вот только мой кролик — не очень-то порядочный. И весь салон пропах его прохладной и чуть бергамотовой туалетной водой. Его теплые ладони сжимаются на моих запястьях, как только я оказываюсь внутри салона.
— С днем рождения, мечта моя, — мурлычет этот мартовский кот и самым наглым образом лезет ко мне обниматься.
Я обижена вроде, но кто это помнит? Даже из моей головы это уже вылетело.
— Боже, как я соскучился, — вырывается из его рта тихий стон, и это будто порция сладкого сиропа для моих сердечных обливаний.
И я соскучилась по нему. Соскучилась тоже. Так, что просто невозможно описать.
И все-таки, какой же он дивный, до безумия красивый, в этом своем смокинге с шелковыми лацканами — визуальный оргазм, не меньше.
Я тянусь к Дэйву больше порывисто, чем осознанно, не удерживаю розы в руках и они осыпаются на пол к моим ногам.
— Эй, ну что ты делаешь, Надя, — смеясь шепчет мне в губы Давид, — сначала ты должна была треснуть ими меня по лицу. А ты что?
И первый раз в своей жизни я прихватываю мужчину за его узкий выпендрежный галстучек, притягиваю к себе и впиваюсь поцелуем в его бесстыжие губы.
Вот что я делаю, мой хороший. Ты — против?
Он… Кажется — нет…
Кто-то похищает у меня с добрый десяток минут в моей жизни.
Я нахожу себя на коленях у Дэйва, в плену его жадного рта, что то и дело соскальзывает с моих губ на шею, а потом возвращается обратно. В воздухе — с запахом мужского парфюма тесно переплетается дурманящий запах роз — оказывается, они пахнут. Никогда не замечала, пока не беременела. Хотя, тут их столько — рассыпаных и по полу, и по свободным сиденьям, что я бы, наверное, в любом случае учуяла.