Первый провал всегда особенный. Ты его ощущаешь даже костным мозгом. Сначала думаешь, что-то не то со звуком. Но нет, все в порядке. Это с тобой не то. Проблема в тебе. В тебе и твоих жутких шутках — они не смешные. Ты понимаешь, что тебе все врали. В зале нет друзей, которые засмеются, чтобы не уронить твою самооценку. Там море неприветливых лиц, там люди, которые занимаются тем же, что и ты — поэтому они не считают, что ты прелесть. Они думают, что ты скучная, что ты отнимаешь у них время. И они все сосредоточены на своих выступлениях и на том, как им дальше продвигаться в стендапе. Когда я ушла со сцены, у меня кружилась голова. Я села в заднем ряду с несколькими комиками, которые мне улыбались, как бы говоря: «Сочувствуем твоей утрате». До конца шоу я просидела, повесив голову, и поняла, что мне нужно серьезно поработать. Я не плакала, но моя уверенность в себе разбилась на крохотные кусочки и разлетелась по грязному гарлемскому полу. Ну ладно, я плакала. И выпила несколько бокалов теплого пива.
С тех пор я начала выступать пару раз в неделю — то у открытого микрофона, то «на приводах». Я заканчивала номер и шла домой ужинать со своим парнем, Риком, с которым я очень счастливо жила в Бруклине. Мы оба были актерами. Познакомились, работая официантами. То есть оба ходили на прослушивания на фиговые роли в фиговых пьесах, и нас обоих никуда не брали. Помню, я думала: как странно, что многие мои знакомые комики выступают больше одного раза за вечер. Я чувствовала, как неутолимо они жаждут побыть на сцене, и мне их было жалко. За чем они гнались? Как будто еще одно пятиминутное выступление в парикмахерской (да, шоу устраивают везде) перед десятью другими пьяными претендентами на открытый микрофон что-то изменит.
А потом накрыло и меня. Я придумала первую удачную шутку. Такую, что мне захотелось выйти на сцену и рассказать ее. Это случилось в метро по дороге домой, в Уильямсберг, около часа ночи. Я сидела рядом с пожилой черной женщиной, и мы очень мило болтали. Так, ни о чем. Она была старая, как Хранитель Склепа у Хичкока. Или как калифорнийский изюм. Это не расизм. Будь она белой — была бы похожа на желтый калифорнийский изюм. Ладно, в общем, она вдруг спрашивает: «Вы слышали благую весть?» И тут я вижу, что у нее с собой такие религиозные брошюрки с картинками — и понимаю, что она пытается спасти мою душу. Я прям обманула ее ожидания, объяснила, что я еврейка и что мы с ней не встретимся в царствии небесном. Такие дела. Я думала, что она просто милая тетка, с которой я общаюсь, а она меня использовала, чтобы набрать очков за спасение. Откуда ей было знать, что я безбожная хитрая еврейка. Я шла домой от метро, размышляя об этой встрече, и придумала шутку. Хорошую.
Рано утром я позвонила сестре, разбудила ее. Ким ненавидит, когда ее будят. Но она не выключает на ночь телефон, и я это знаю, так что динь-динь-динь. «Ким, слушай, у меня новая шутка!» Она ответила мне ободряющим: «Пока». Но я уговорила ее не класть трубку и выслушать мою шутку. Шутка была такая:
Тут одна старушка в метро меня спросила: «Слышали благую весть?» Она меня пыталась спасти.
Я отвечаю: «Мэм, мне очень жаль. Я из евреев».
Она говорит: «Это ничего, ваш народ просто пока ищет Иисуса».
Я отвечаю: «Нет, мы его нашли. Может, это вы дурные вести не слышали».
Я прижала трубку к уху, дожидаясь, что ответит Ким. Столько раз уже так было. Где-то три Миссисипи спустя она сказала: «Смешно. Пока». И повесила трубку. Но мне этого было достаточно. Мне моя новая шутка прям нравилась. Я опробовала ее в тот вечер на открытом микрофоне, и ее хорошо приняли. Но я начала над ней работать. Может, если добавить пару неверных предположений, что за добрые вести, будет еще смешнее. Я пошла еще на один открытый микрофон, потом еще.
Через пару недель я написала новую шутку.
Мой парень всегда включает свет, когда мы занимаемся сексом, я гашу, а он опять включает.
На днях он говорит: «Чего ты стесняешься? У тебя красивое тело».
Я говорю: «Ты такой милый! Думаешь, я не хочу, чтобы это ты меня видел».
Мне шутка страшно нравилась. Я бы ее рассказала миллион раз. Я и рассказала. Выяснилось, что есть такие клубы, где можно «зазывать» — в смысле, стоять на углу и раздавать флаеры, рассказывая всем про шоу. «Эй, любите комедию?» Слышали же этих приставучих, когда ездили в Нью-Йорк? Ну, так это была я. В минус двенадцать я стояла на углу, пытаясь зазвать внутрь достаточно народу, чтобы меня пустили на сцену. Мне нужны были в зале тушки, и неважно, говорили они по-английски или нет.
Я подцепила заразу. Я с концами подсела на стендап, на то, чтобы выступать все лучше, и это работало. Выясняется, что если миллион раз выйдешь на открытый микрофон и «на приводы», позазываешь, сделаешь собственное шоу, станешь приглашать на него других комиков, а они начнут приглашать тебя, и если повторять это все каждый вечер по нескольку раз, — а еще если тебе от этого полностью сносит крышу, — можно стать немножко лучше. «Немножко» тут ключевое слово.
По сути, любой, кто занимается стендапом, — неадекватный мазохист. Чтобы чего-то достичь, нужно дико вкалывать и тратить кучу времени. На то, чтобы добиться настоящего смеха, уходят годы. Я становилась лучше шажок за шажком. Один комик — Пит Доминик, с которым я познакомилась «на приводах» в «Готэме», очень мощно подтолкнул меня вперед. Он сказал: «Надо знать все клубы в Нью-Йорке и выходить на сцену каждый раз, как будет возможность. Это должно стать навязчивой идеей». Он был прав. Джессика Керсон — самая смешная, кого я видела. Я смотрела ее выступления в «Готэме», она заканчивала шоу. Джессика была убийственна — я никого не видела, кто бы так мог. Зал просто валялся без сил от смеха. Когда она уходила со сцены, у зрителей болели лица. Она была первой, кто взял меня на разогрев на выезде. С ней я бы поехала куда угодно даром. Она пообещала мне пятьдесят баксов, просто по доброте душевной, но я пришла в восторг от того, что она хочет меня взять с собой.
А потом — года через два с половиной — я пошла на бесплатный семинар для новых комиков в клубе «Готэм», туда, где я впервые выступала со стендапом. Владелец, Крис Мацилли, пригласил туда агента и известного всей стране комика, чтобы они отвечали на вопросы где-то сотни коллег, пришедших в клуб. Я записывала как бешеная, пока Крис говорил о важности усердного труда. И тут он заявляет: «Хороший пример комика-трудяги — это Эми Шумер. Она этого еще не знает, но я порекомендовал ее в качестве нового лица на фестиваль в Монреале». Я это все слышала в первый раз. Я подпрыгнула от того, что Крис вообще знает, как меня зовут. И чуть не расплакалась, потому что он был первым серьезным человеком, который дал мне понять, что считает меня особенной.
Сразу после этого у меня был открытый микрофон в баре. Я вышла под дождь, чтобы туда направиться, и все это было, как когда Анастейша знакомится с Кристианом в «Пятидесяти оттенках серого». Да, я его видела, и вы тоже. Только у меня были чувства не к горячему парню, который будет надо мной доминировать и трахать во все дыры. У меня чувства были — к комедии. Не помню, как тогда прошел открытый микрофон, как принимали в тот вечер мои шутки. Помню только, что мне казалось, будто я лечу, зная, что — а вот неважно, как прошло то выступление. Все двадцать человек в зале могли сидеть с каменными лицами; мне было бы наплевать. У меня в крови бурлил адреналин, и я думала, что у меня появился настоящий шанс. Я не знала, что это значит, но чувствовала: что-то будет.
Вскоре, в 2006-м, меня нашел агент из колледжа. Мне обещали сто долларов за выступление на разогреве у других комиков в университетах — иногда надо было ехать ради этого восемь часов. Первое выступление в колледже у меня было в колледже Брин-Мор в Пенсильвании: я там разогревала зал для комика, которого звали Кайл Данниган. Половина зрителей вышла во время моего выступления, другая — во время его. Сейчас, десять лет спустя, Кайл — один из моих ближайших друзей, он четыре года пишет для моей программы. Один из самых смешных людей, кого я знаю.
К концу 2006 года я стала основным комиком на выступлениях в колледжах. В тот день, когда я узнала, что получу восемьсот долларов за час, я гонялась кругами по своей квартире в Бруклине и думала: буду ли я так счастлива, если когда-нибудь рожу? Думаю, нет. Потом меня позвали с семиминутным номером на шоу «Комеди Сентрал» «Живьем в Готэме». Все прошло на ура, и я вырубилась от волнения. Я поверить не могла, что выступаю со стендапом по телевизору — ведь всего два с половиной года прошло.
А потом случилось совершенно невероятное, когда я прослушивалась для программы NBC «Последний выстоявший комик» — что-то вроде American Idol для комиков, пятый сезон которого как раз собирались снимать. Я не думала, что мне что-то светит. Думала, что, если повезет, запись моего прослушивания используют при монтаже первой серии. Или, может, я заложу основу для того, чтобы попасть в шоу еще через несколько лет. Я правда так думала. На прослушивании надо было выступить со стендапом перед тремя судьями. После первого раунда выбывало человек двести, а оставшиеся тридцать выходили в следующий, на вечернее выступление в тот же день. Я позвонила маме и своему парню, и они пришли на выступление. К концу вечера нас всех выстроили в унизительные ряды на ступеньках, чтобы объявить, кто получит «красные конверты» с билетами в Лос-Анджелес на выступление в полуфиналах. Я стояла, зная, что конверт не получу, что придется мне остаться на месте, когда вниз по одному станут вызывать победителей. Лицо у меня понемногу делалось цвета того самого конверта. А потом прозвучало мое имя! У меня глаза вылезли на лоб, я побежала вниз, как участница конкурса «Хорошая цена». Мне вручили конверт, а я поверить не могла, что все так получилось. Не могла отвести от него глаз. Я себя чувствовала Чарли с золотым билетом. Посмотрела на маму и своего парня. Они орали от потрясения и восторга.