Я уже пережила панику, в которую впадаешь, когда все твои друзья переженились до тридцати и начали заводить детей. За ней следует паника пострашнее — когда тебе исполняется тридцать, а ты все еще одна. От ужаса я даже начала строить с друзьями-мужчинами планы: если мы так и останемся одинокими после сорока, то поженимся и разрешим друг другу встречаться с другими, но будем верны обещанию состариться вместе. По сравнению с браками, которые я видела, пока росла, заранее спланированный брак с другом (или двумя) в зрелом возрасте не кажется такой уж безумной идеей. Что, наверное, было некоторой придурью — так это то, что я принялась заключать столько соглашений о браке сразу. Я все устраивала для того, чтобы после сорока моя жизнь стала чем-то вроде «Большой любви» наоборот — с кучей взаправдашних братьев-мужей. То есть… позвольте… как это «так не бывает»?!
Мои родители были женаты, оба. И по до фига раз. Каждый по три, если быть точной — что приучает не слишком вкладываться в любовь к кому-то, кого через пару месяцев можно сменить на другого. У меня, бывало, инфекции в мочевом пузыре длились дольше, чем некоторые из родительских браков. И браки эти запустили дверь-вертушку, через которую к нам шли и шли новые родственники. В первый раз, когда один из твоих родителей встречается с кем-то достаточно долго и достаточно всерьез, чтобы тебя знакомили с тамошними детьми, ты вкладываешься. Думаешь: «Ух ты! Это будет моя новая сестра или брат! Может, мы будем одалживать друг другу одежду и вместе пить чай по вторникам в „Алисиной Чашке!“» Даешь им понять, что они тебе интересны как люди. Задаешь вопросы типа: «Когда у тебя день рождения? Ты свеклу любишь? Ты вибратором когда-нибудь пользовалась?» Ладно, последнего не было. Но ко времени, когда на подходе третий брак и родственник номер какой-он-там, ты просто узнаешь, как кого зовут, и — может, если сложится, — улавливаешь общее настроение.
Когда мой отец познакомился со своей второй женой, Мелиссой, я уже освоила эту стратегию. Папин брак с Мелиссой состоялся не в последнюю очередь, потому что он мог попользоваться ее медицинской страховкой. Что может быть сексуальнее и романтичнее? Внимание, сейчас влюбленные найдут друг друга! Если бы мне нужно было снять трехсекундный фильм об их отношениях, он открывался бы тем, что очень невезучая женщина роняет кошелек. Оттуда драматично выпадает ее карточка «Голубого Креста и Голубого Щита», и мой отец медленно поднимает ее, не глядя на женщину. Когда между ним и Мелиссой все стало вроде как официально, Мелисса представила нас своей дочери за обедом в стейк-хаусе «Рутс Крис».
Наш отец побывал почти во всех ресторанах этой сети в стране, это у него повод для гордости, и он вам расскажет — если станете слушать, — сколько городов и каких именно ему еще осталось посетить. У нас традиция — отец водит туда меня и Ким. Начинаем мы с кальмаров. (Я люблю тех, что с ногами, потому что я вообще зашибись; еще я ем сэндвичи с говяжьим языком и гефилте-фиш. Мне пофиг!) Потом едим картофельный гратен, шпинат в сливках и филе, которое еще трещит от раскаленного масла, куда его макают. Поэтому, когда папа представил нас той, кому предстояло стать нашей новой (новейшей) сводной сестрой, он, естественно, выбрал «Рутс Крис». Уже наученные опытом, мы с Ким знали, что эта одноразовая сестра недолго пробудет на нашем горизонте. Поэтому, когда она завела разговор о том, как все здорово — ведь ей же всегда хотелось, чтобы у нее были сестры, — мы прям загрустили. Мы противозаконно выпивали и давились стейками так быстро, как только могли, чтобы обед поскорее закончился.
Брак с Мелиссой продлился несколько месяцев, и эта родственница выбыла. Я до сих пор вспоминаю о ней каждый раз, когда мы… НИКОГДА. Я не вспоминаю о ней НИКОГДА.
Но вернемся к моим родителям и параду их браков. У мамы уже был за плечами один развод, когда она познакомилась с папой. Ее первого мужа звали Дэвид, у них был сын — мой брат Джейсон. Когда Джейсон был совсем маленький, они развелись, и вскоре мама вышла замуж за папу. Я родилась через год, а потом в этот мир как-то пробралась Ким. Между всеми нами разница в четыре года. Когда Джейсону было одиннадцать, его отец умер — внезапно, от сердечного приступа, в тридцать девять. После того как мои родители развелись, мама встречалась с несколькими мужиками.
Конечно, был первый, с кем она встречалась после развода. Его звали Лу — я вам про него рассказывала в главе «Мама», и он, так получилось, был еще и отцом моей лучшей подруги Мии. Потом был Джон, который оказался по меньшей мере торчком, хотя мы с братом и сестрой считали его тупо наркошей. Мама решила, что пора подселить этого чувака к своим детям, когда была знакома с ним пару месяцев. Как-то на выходных мама уехала с Ким на соревнования по волейболу и оставила дома меня и Джона. Но Джон решил уйти в недельный наркозагул, бросив меня дома одну. Я была в то время подростком, так что распсиховалась изрядно. Но, наверное, лучше все-таки с торчками не жить. В мамино оправдание скажу, что, наверное, есть вещи и похуже, чем вселить в дом к своим детям торчка вроде… Нет, вру: хуже торчка нет. После того как он бросил меня одну, мама разорвала их помолвку — до тех пор, пока они не съехались опять и он через несколько месяцев опять не вытворил то же самое.
Потом был Эндрю, и он был очень, очень тормозной. То есть фильм «Я Сэм» серьезно улучшил бы его игру в «Голову вверх». Был Дуг, детская любовь моей мамы, которая ненадолго снова выплыла на поверхность, и Хэнк, с которым мы едва не съехались.
Было и еще несколько. Ни один мне не нравился — на самом деле, я пыталась их отвадить. Как только мама меня им представляла, я начинала звать их «папочкой» и делать все, чтобы их отпугнуть. Я смотрела им в глаза и говорила: «Мама всех мужчин в себя влюбляет, а потом от них устает. Она вас выбросит как „Клинекс“, через неделю». Они хихикали, думая, что это забавно. Пока не падали на дно мусорного ведра.
В третий раз мама вышла замуж за своего бойфренда Моше, персидского еврея из Израиля, владельца автомастерской в Квинсе. Моше был упрям, шумен, неделикатен и полон твердых убеждений. Они с мамой были настоящей искренней любящей парой. Я узнала, что они поженились, перебирая фотографии, которые она бросила на кухонной стойке, когда я как-то в выходные приехала из колледжа. На одной фотографии они стояли с двумя свидетелями перед мировым судьей. Я заорала из другой комнаты: «Вы с Моше поженились?!» Она крикнула в ответ: «Ага!» Они это сделали, чтобы он мог остаться в стране, но тут случилось 11 сентября, и никто больше не горел желанием дать гражданство иранскому еврею. Через несколько лет они развелись, а вскоре Моше пришлось вернуться в Израиль — ухаживать за родителями, и больше его в Штаты не пустили. Я до сих пор по нему скучаю. Моше был добрый, он очень любил нас и нашу маму.
После того как Моше сошел со сцены, мама временами с кем-то встречается, и я надеюсь, что она найдет кого-то, с кем захочет состариться, если ей этого хочется. Иногда мне кажется, что она просто хочет жить одна, и эту склонность я тоже понимаю. Хорошо знаю — как человек, живущий в разъездах, — насколько трудно с кем-то делить свою жизнь, когда так привыкнешь жить сам по себе. Нужно спрашивать всякое типа: «Что ты хочешь на обед?» или «Можно мне еще немножко одеяла?» или «Можно мне еще немножко твоего обеда?» или «Можно на обед будут свинки в одеяле?» [98] А это может оказаться труднее, чем вы думаете. Но это может быть и очень неплохо. Так, я отвлекаюсь. Что может быть лучше свинок в одеяле? Чтобы узнать, читайте мою следующую книгу; моя следующая книга называется НИЧЕГО.
А потом однажды, ни с того ни с сего, мой страх состариться, не выйдя замуж, просто улетучился. Я обрела ощущение полной жизни. Несмотря на разнообразные попытки моих родителей вступить в брак, я слышала рассказы о счастливых вторых браках, или о людях, которые встретились, уже когда им было за пятьдесят или за шестьдесят, — и мне стало спокойно. Я мило обустраивалась в четвертом десятке. Временами с кем-то встречалась, но уже не была этим так поглощена, как в подростковом возрасте и сразу после двадцати. Времена «Он сегодня еще не звонил, а уже три — что это значит?» для меня миновали. Я поняла: нет ничего, чего бы мне не хватало. Я чувствовала себя красивой и сильной — такой, какая я есть. Изнутри. Не от того, какое отражение я вижу в зрачках какого-то парня. Я чувствовала, что у меня все есть.
У меня был отличный год. Вы уже слышали обо всем раньше в этой книге… Вышел мой фильм, я провела «В субботу вечером», сделала часовое шоу для НВО — его поставил один из моих кумиров, Крис Рок. Мечты сбывались сразу и в товарном количестве. Куча народа меня заметила — в том числе Барбара Уолтерс: она просто назвала меня «одной из самых интересных личностей» года. Ну да, чего такого? Я себя особо интересной не считала, но если так думала Бабс — наверное, так оно и было. Я записала с ней интервью, во время которого она мне задала такой вопрос — типа, как я себя вижу через пять — десять лет. Я ответила, что хочу писать, продюсировать, ставить и создавать. Она удивилась. Сказала: «Вы не ответили: женой и матерью». Я тоже удивилась, потому что это мне даже в голову не пришло. Посмеялась про себя, а ей сказала: «Да, наверное, вы правы. Я бы хотела всего этого, но не знаю, насколько для меня это реально».
И, возможно, я склонилась к такому ответу, потому что моя работа не очень-то сочетается с семейной жизнью — а еще, в основном потому, что я все больше думала о том, что родители мои, по сути, одиночки. Может, я такая же, как они. Да и что плохого в том, чтобы быть одному? Одному иногда отлично, но все постоянно пытаются исправить твою «проблему», даже если у тебя самой с этим никаких проблем нет.
То, как мои родители «соединяются» теперь — еще более веский довод в пользу того, чтобы жить одной. Иногда мама помогает мне — привозит что-нибудь в больницу, где живет мой папа; и смотреть, как они общаются, очень странно. Они были женаты четырнадцать лет, у них двое де