В Сочельник Блумквист в первой половине дня поехал в Ошту навестить бывшую жену и дочь Перниллу и обменяться с ними подарками. Пернилле он, как та и хотела, вручил компьютер, который купил вместе с Моникой. Бывшая подарила ему галстук, а дочь – детектив Оке Эдвардсона. В отличие от прошлого Рождества все пребывали в приподнятом настроении по поводу захватывающей интриги, разыгравшейся в массмедиа вокруг «Миллениума».
Когда они все вместе сели обедать, Микаэль покосился на Перниллу. Они с дочерью не встречались со времени ее внезапного визита в Хедестад. Он вдруг сообразил, что так и не обсудил с бывшей женой пристрастие дочери к секте из Шеллефтео, приверженной Библии. Поделиться тем, что библейские познания дочери очень помогли ему в расследовании истории с исчезновением Харриет Вангер, Блумквист тоже не мог. А ведь он с тех пор ни разу даже не общался с дочерью… Микаэль почувствовал угрызения совести. Он плохой отец.
После обеда он поцеловал дочь и попрощался с ней.
Блумквист встретил Лисбет Саландер у Шлюза, а затем отправился с ней в Сандхамн. Они почти не виделись с того момента, как взорвалась подброшенная «Миллениумом» бомба. На место они прибыли уже поздним вечером и остались в Сандхамне на все рождественские праздники.
В обществе Микаэля Лисбет, как всегда, чувствовала себя очень хорошо. Правда, ей показалось, что он как-то по-особенному взглянул на нее, когда она возвращала ему чек на сто двадцать тысяч крон. Ей стало не по себе, но Блумквист ничего не сказал.
Они прогулялись до курортного местечка Трувилль и обратно (хотя Лисбет и считала этот променад пустой тратой времени), съели рождественский ужин в местной гостинице и удалились в домик Микаэля, где разожгли огонь в стеатитовой печке, поставили диск с Элвисом и тихо-мирно занялись сексом. Время от времени Лисбет пыталась взять себя в руки и разобраться в своих чувствах.
Как любовник, Микаэль ее вполне удовлетворял. В постели у них складывались гармоничные отношения. Они вполне подходили друг другу физически, к тому же он никогда не пытался ее дрессировать.
Но одна проблема все-таки возникла, и заключалась она в том, что Лисбет не могла признаться Микаэлю в своих чувствах. Еще с отрочества она никогда и никого не подпускала к себе так близко, как подпустила Микаэля Блумквиста. А он обладал какими-то особыми данными – и мог прорываться через ее защитные механизмы и заставлял ее говорить о личных делах и чувствах. Несмотря на то что Лисбет в порядке самообороны игнорировала большинство его вопросов, все равно она рассказывала ему о себе столько, сколько даже под угрозой смерти не стала бы рассказывать никому другому. Это пугало ее и заставляло чувствовать себя обнаженной; она словно полностью находилась в его власти.
В то же время, глядя на спящего Микаэля и прислушиваясь к его храпу, девушка понимала, что никогда и никому прежде так безоговорочно не доверяла. Она даже не сомневалась в том, что Микаэль Блумквист никогда не использует свои знания о ней, чтобы причинить ей вред. Это было не в его натуре.
Единственное, что они никогда не обсуждали, так это свои отношения. Она не решалась, а Микаэль просто не затрагивал эту тему.
Как-то утром, на второй день Рождества, Лисбет обнаружила, что произошла катастрофа. Она совершенно не понимала, как это случилось и как ей теперь с этим быть. Впервые за свои двадцать пять лет она влюбилась.
То, что Микаэль был почти вдвое старше, ее не тяготило. А также и то, что сейчас он стал самой обсуждаемой персоной в Швеции и его портрет красовался даже на обложке журнала «Ньюсуик». Это всего лишь мишура. Но Микаэль Блумквист – не какая-нибудь эротическая фантазия или видение. Вся эта идиллия обязательно закончится, а как иначе? Зачем она ему? Возможно, он просто проводит с ней время в ожидании кого-нибудь еще, какой-нибудь более респектабельной особы.
Единственное, что поняла Лисбет: любовь – это мгновение, когда сердце готово разорваться.
Когда Микаэль проснулся, ближе к полудню, Саландер уже сварила кофе и накрыла на стол. Он сразу заметил: что-то в ее поведении изменилось – девушка держалась более сдержанно. Когда он спросил, не случилось ли чего-нибудь, она посмотрела на него чужим непонимающим взглядом.
Сразу после Рождества Микаэль Блумквист отправился на поезде в Хедестад. Его встретил Дирк Фруде. На журналисте была теплая одежда и солидные зимние ботинки. Адвокат поздравил его с журналистскими успехами. Впервые с августа Микаэль приехал в Хедестад – и оказался там почти в то же время, что и год назад, во время своего первого визита. Они пожали друг другу руки и вполне по-дружески беседовали, но многое оставалось невысказанным, и Микаэлю стало немного не по себе.
Все были готовы к приезду Микаэля, и деловая часть встречи дома у Дирка Фруде длилась всего несколько минут. Адвокат предложил перевести деньги на удобный Микаэлю счет за границей, но тот настоял на том, чтобы гонорар был выплачен легально, с уплатой всех налогов, на счет его предприятия.
– Я не могу позволить себе никакой другой формы оплаты, – коротко объяснил он, когда Фруде удивился.
Впрочем, его визит был продиктован не только экономическими интересами. Когда Микаэль с Лисбет поспешно покидали Хедебю, он оставил в гостевом домике одежду, книги и кое-что из личных вещей.
Хенрик Вангер до конца еще не оправился после инфаркта, хотя и перебрался из больницы домой. При нем по-прежнему находилась нанятая персональная сиделка, которая запрещала ему совершать длительные прогулки, подниматься по лестницам и обсуждать вопросы, которые могли бы его разволновать. Как раз в эти дни он немного простудился, и ему тут же был предписан постельный режим.
– Она к тому же мне недешево обходится, – пожаловался Хенрик на свою опекуншу.
Микаэль остался равнодушен к этому пассажу – он считал, что старик вполне справится с такими расходами, особенно с учетом того, сколько он за свою жизнь сэкономил денег на неуплате налогов. Хенрик Вангер недоверчиво оглядел его, но потом засмеялся:
– Черт побери! А ведь ты отработал свой гонорар, до последней кроны. Я так и знал.
– Честно говоря, я не верил, что смогу разгадать эту загадку.
– Я не собираюсь тебя благодарить, – сказал Хенрик Вангер.
– А я этого и не жду, – ответил Микаэль.
– Тебе очень прилично заплатили.
– Я не жалуюсь.
– Ты выполнял работу по моему заданию, и оплата является уже вполне весомой благодарностью.
– Я пришел сюда только для того, чтобы сказать, что считаю работу законченной.
Хенрик Вангер скривил губы.
– Ты еще не завершил работу, – сказал он.
– Я знаю.
– Ты еще не написал хронику семьи Вангер, как мы договаривались.
– Я знаю. Но я не буду ее писать.
Они немного помолчали, размышляя над тем, какой пункт контракта они нарушили. Потом Микаэль продолжил:
– Я не могу написать эту историю. Я не могу рассказать о клане Вангеров, умышленно исключив основную линию последних десятилетий: о Харриет, о ее отце и брате и об убийствах. Как бы я мог написать главу о том времени, когда Мартин занимал пост генерального директора, и при этом притворяться, что ничего не знаю о том, что происходило в его подвале? К тому же, если я напишу эту историю, то можете себе представить, во что опять превратится жизнь Харриет…
– Я понимаю, какая перед тобою стои́т дилемма, и благодарен тебе за этот твой выбор.
– Значит, я свободен и могу уже не писать хронику вашей семьи?
Хенрик Вангер кивнул.
– Поздравляю. Вам удалось меня подкупить. Я уничтожу все заметки и магнитофонные записи наших бесед.
– Честно говоря, я не считаю, что ты продался, – сказал Хенрик Вангер.
– А я воспринимаю это именно так. И, скорее всего, вероятно, так оно и есть.
– Тебе пришлось выбирать между долгом журналиста и долгом друга. Я практически уверен в том, что не смог бы купить твое молчание, и ты предпочел бы исполнить долг журналиста и выставил бы нас напоказ, если бы не хотел уберечь Харриет или считал бы меня негодяем.
Микаэль промолчал. Хенрик посмотрел на него:
– Мы посвятили в эту историю Сесилию. Нас с Дирком Фруде скоро не станет, и Харриет потребуется поддержка кого-нибудь из членов семьи. Сесилия подключится и будет активно участвовать в работе правления. В перспективе они с Харриет возьмут на себя руководство концерном.
– Как она это восприняла?
– Для нее это, естественно, стало шоком. Сесилия сразу уехала за границу. Одно время я даже боялся, что она не вернется.
– Но она вернулась.
– Мартин был одним из немногих членов семьи, с кем Сесилия всегда ладила. Она очень тяжело все восприняла, когда узнала о нем правду. Теперь Сесилии также известно о том, что ты сделал для нашей семьи.
Блумквист пожал плечами.
– Спасибо, Микаэль, – сказал Хенрик Вангер.
Журналист снова пожал плечами.
– Помимо всего прочего, я был бы не в силах написать эту историю, – сказал он. – Семейство Вангеров стоит у меня поперек горла.
Они немного помолчали, а потом Микаэль сменил тему:
– Как вы чувствуете себя сейчас, спустя двадцать пять лет, когда снова стали генеральным директором?
– Это временный компромисс… Но я бы предпочел быть помоложе. Сейчас я работаю лишь по три часа в день. Все заседания проходят в этой комнате, и Дирк Фруде опять стал моей торпедой. Ведь всегда приходится преодолевать чье-нибудь сопротивление.
– Ну уж вы-то дадите фору юниорам! Я не сразу понял, что Фруде – не просто скромный экономический советник, но еще и самое доверенное лицо, и он решает за вас многие проблемы.
– Вот именно. Правда, теперь все решения принимаются совместно с Харриет, и на нее возложена основная нагрузка в офисе.
– Как у нее дела? – спросил Микаэль.
– Она унаследовала доли брата и матери. Вместе с ней мы контролируем около тридцати трех процентов концерна.
– Этого достаточно?
– Не знаю. Биргер сопротивляется и всячески ее тормозит. Александр вдруг прозрел, что у него появилась возможность выйти из тени, и объединился с Биргером. У моего брата Харальда рак, и он долго не протянет. Он единственный, у кого остался крупный пакет акций – семь процентов, – который унаследуют его дети. Сесилия и Анита объединятся с Харриет.