Под конец судебного разбирательства Пальмгрен заявил, что принудительное помещение ее в интернат не только откровенно противоречит постановлению риксдага относительно подобных случаев, но в данном случае даже послужит поводом к политическим дискуссиям и жесткой критике в прессе. Так что следует найти альтернативное решение, устраивающее всех. Обычно при рассмотрении подобных дел такая лексика не употреблялась, и судьи беспокойно зашевелились.
В итоге суд пришел к компромиссу. Его решение гласило, что Лисбет Саландер признается психически больной, но сейчас она находится в состоянии ремиссии, и необязательно помещать ее в соответствующее закрытое учреждение. В то же время суд принял во внимание рекомендации руководителя социальной службы установить над нею опекунство. Тут председатель суда с ехидцей обратился к Хольгеру Пальмгрену, который до сего момента оставался ее наставником, с вопросом, не возьмет ли тот на себя такую ответственность. Он, очевидно, полагал, что адвокат под каким-нибудь благовидным предлогом откажется. Но тот, напротив, с готовностью заявил, что безусловно возьмет на себя обязанность опекуна фрёкен Саландер – однако с одним условием.
– Только если фрёкен Саландер питает ко мне доверие и согласна, чтобы я стал ее опекуном, – сказал он, обращаясь прямо к ней.
Лисбет надоели реплики, которыми целый день обменивались в ее присутствии. Более того, до этого момента ее мнения никто не спрашивал. Она долго смотрела на Хольгера Пальмгрена, а потом молча кивнула.
В адвокате Пальмгрене примечательным образом совмещались качества юриста и социального работника старого образца. Много лет назад политическая партия избрала его членом муниципальной социальной комиссии, и почти всю свою жизнь он посвятил общению с трудными подростками. Даже самая сложная из его подопечных питала к адвокату уважение, и их союз почти граничил с дружбой.
Их общение продолжалось в общей сложности одиннадцать лет – с того дня, когда ей исполнилось тринадцать, и до прошлой зимы, когда за несколько недель до Рождества Пальмгрен не пришел на одну из запланированных ежемесячных встреч. Тогда Лисбет отправилась к нему домой. Дверь никто не открыл, но из квартиры доносились какие-то звуки, и тогда Саландер проникла внутрь через балкон третьего этажа, забравшись на него по водосточной трубе. Она обнаружила своего опекуна на полу в прихожей; он был в сознании, но не мог говорить и двигаться по причине внезапного инсульта. Ему тогда было всего шестьдесят четыре года. Лисбет вызвала «Скорую помощь» и поехала с ним в больницу. Ее охватила паника. В течение трех суток Саландер почти не покидала коридор перед реанимационным отделением. Будто преданная сторожевая собака, она следила за каждым шагом сновавших туда-сюда врачей и медсестер; бродила, словно неприкаянная, взад и вперед по коридору, отмечая взглядом каждого медика, оказывавшегося поблизости. Наконец какой-то врач, имя которого так и осталось для Лисбет неизвестным, завел ее в свой кабинет и объяснил всю серьезность сложившейся ситуации. После тяжелого кровоизлияния в мозг положение Хольгера Пальмгрена оказалось критическим. Врачи даже полагали, что сознание больше не вернется к нему. Саландер не заплакала, даже выражение ее лица не изменилось. Она встала, вышла из больницы – и больше туда не возвращалась.
Через пять недель Лисбет вызвали в опекунский совет муниципалитета – на первую встречу с ее новым опекуном. Первым ее побуждением было проигнорировать вызов, но Пальмгрен успел внушить ей, что за каждый поступок придется отвечать. К этому времени Лисбет уже усвоила – сначала нужно проанализировать последствия своих действий, а уж только потом действовать. После некоторых размышлений она пришла к выводу, что самым оптимальным решением будет пойти навстречу опекунскому совету, сделав вид, будто она прислушивается к его рекомендациям.
Итак, в декабре она сделала короткую паузу в сборе досье на Микаэля Блумквиста и послушно явилась в офис Бьюрмана на площади Санкт-Эриксплан, где пожилая представительница совета вручила адвокату толстую папку с документами Лисбет. Женщина любезно поинтересовалась самочувствием подопечной, и, похоже, ее вполне устроил ответ в виде глухого молчания. Через полчаса она возложила заботу о Саландер на плечи адвоката Бьюрмана.
Лисбет невзлюбила своего нового опекуна уже через пять секунд после того, как они пожали друг другу руки.
Она исподлобья смотрела на него, пока он изучал ее досье. Возраст – за пятьдесят. Хорошо натренирован – играет в теннис по вторникам и пятницам. Блондин, начинает лысеть. Ямочка на подбородке. Пользуется одеколоном «Босс». Синий костюм, красный галстук с золотой булавкой и пафосные запонки с инициалами НЭБ. Очки в стальной оправе. Серые глаза. Судя по журналам на столике, хобби – охота и стрельба.
За те десять лет, пока они встречались, Пальмгрен при встречах постоянно угощал ее кофе, и они беседовали. Его не выводили из себя даже самые предосудительные поступки подопечной, побеги из приемных семей и постоянные прогулы школы. Лишь один-единственный раз Пальмгрен по-настоящему рассердился – когда Лисбет задержали за то, что она врезала тому уроду, который лапал ее в Старом городе. «Понимаешь, что ты натворила? Лисбет, ты причинила вред другому человеку». Пальмгрен выглядел и говорил как старый учитель. Она терпеливо игнорировала его упреки – от первого до последнего слова.
Бьюрман же не располагал к доверительным беседам. Он сразу отметил несоответствие между обязанностями, предписанными Хольгеру Пальмгрену законом об опекунстве, и тем фактом, что тот, по всей видимости, позволял Лисбет Саландер самостоятельно вести хозяйство и распоряжаться деньгами. Бьюрман устроил ей своеобразный допрос. «Сколько ты зарабатываешь? Мне нужна выписка о твоих доходах и расходах. С кем ты общаешься? Вовремя ли вносишь плату за квартиру? Употребляешь ли спиртное? А Пальмгрен позволял тебе делать пирсинг и носить кольца на лице? Как у тебя дела с личной гигиеной?»
Да пошел ты, блин…
Пальмгрен стал наставником Лисбет сразу после того, как случилась «Вся Та Жуть». Он настоял на том, чтобы встречаться с ней по расписанию, минимум один раз в месяц, а иногда чаще. После того как Саландер переехала обратно на Лундагатан, они плюс ко всему оказались почти соседями; он жил на Хурнсгатан, всего в двух кварталах от нее, и они, частенько сталкиваясь на улице, ходили вместе пить кофе в «Гриффи» или в какое-нибудь другое близлежащее кафе. Пальмгрен никогда не навязывал ей свое общество, но иногда навещал ее и дарил какой-нибудь пустяковый сувенир на день рождения. Он приглашал ее заходить в любое время. Правда, этой привилегией Лисбет пользовалась редко, но после переезда начала праздновать у него Рождество, после того как посещала мать. Они ели рождественский окорок, а потом играли в шахматы. Игра совершенно не интересовала девушку, но, усвоив правила, она не проиграла ни одной партии. Пальмгрен был вдовцом, и Саландер вменяла себе в обязанность скрашивать ему одиночество в праздники. Она считала это долгом по отношению к опекуну, а свои долги Лисбет привыкла возвращать.
Именно Пальмгрен сдавал квартиру, принадлежащую ее матери, пока Лисбет не понадобилось собственное жилье. Квартира в сорок девять квадратных метров давно требовала ремонта, но, так или иначе, это была крыша над головой.
Теперь, когда Лисбет осталась одна, без Пальмгрена, оборвалась еще одна нить, связывавшая ее с окружающим миром. Нильс Бьюрман же был совершенно другим человеком. Во всяком случае, проводить у него дома Сочельник она не намеревалась.
Для начала новый опекун установил новые правила пользования счетом в «Хандельсбанке», на который ей переводили зарплату. Пальмгрен запросто вышел за рамки закона об опекунстве и позволил ей самой распоряжаться своими средствами. Лисбет сама оплачивала свои счета, а сэкономленные деньги тратила по собственному разумению.
Когда за неделю до Рождества Бьюрман пригласил ее на встречу, она, заранее подготовившись, попыталась объяснить, что его предшественник доверял ей и что она его ни разу не подвела. Пальмгрен предоставил ей полную свободу действий и не вторгался в ее личную жизнь.
– Вот в этом-то и загвоздка, – ответил Бьюрман, постучав пальцем по ее журналу.
Он выдал целую лекцию о законах и государственных предписаниях относительно опекунства, а затем объявил ей, что отныне они будут следовать новым правилам.
– Значит, говоришь, он предоставлял тебе полную свободу? Интересно, и каким образом это сходило ему с рук?
«Потому что он, чокнутый социал-демократ, посвятил трудным детям почти сорок лет своей жизни».
– Я уже не ребенок, – сказала Лисбет вслух, словно это могло все объяснить.
– Да, уже не ребенок. Но меня назначили твоим опекуном, и пока я им являюсь, я несу за тебя ответственность – и юридическую, и экономическую.
Первым делом Бьюрман открыл новый счет на ее имя, о котором ей предстояло сообщить в расчетный отдел «Милтон секьюрити» и в дальнейшем пользоваться только им. Саландер поняла, что для нее наступили черные времена: адвокат Бьюрман будет сам оплачивать ее счета и выдавать ей каждый месяц фиксированную сумму на карманные расходы. К тому же за них она должна будет отчитываться перед ним, предъявляя кассовые чеки. «На еду, одежду, походы в кино и тому подобное» Бьюрман выделил ей тысячу четыреста крон в неделю.
Лисбет Саландер зарабатывала около ста шестидесяти тысяч крон в год и легко могла бы удвоить эту сумму, если бы перешла на полный рабочий день и бралась бы за все задания, которые ей предлагал Драган Арманский. Но у нее было не так уж и много потребностей, и она тратила не очень много денег. Плата за квартиру отнимала около двух тысяч крон в месяц, и, несмотря на скромные доходы, на счету у Лисбет накопилось девяносто тысяч крон. А теперь она лишалась к ним доступа…
– Дело в том, что я отвечаю за твои доходы и расходы, – объяснил адвокат. – Ты должна позаботиться о своем будущем. Но не волнуйся, я займусь этим сам.