В Уппсале Харальд Вангер изучал медицину и почти сразу попал в круги, которые проявляли большой интерес к теориям расовой гигиены и расовой биологии. Некоторое время он работал в Шведском институте расовой биологии и как врач стал одним из инициаторов кампании за стерилизацию «элементов нежелательного населения».
Цитата, Хенрик Вангер, том 2, 02950:
Но Харальд на этом не остановился. В 1937 году он стал соавтором – слава богу, под псевдонимом – книги «Новая Европа народов». Об этом мне стало известно только в 1970‑х годах. У меня есть копия, которую я дам вам почитать. Возможно, это одна из самых отвратительных книг, когда-либо выходившая на шведском языке. Харальд выступал не только за стерилизацию, но и за эвтаназию – за активную помощь в умерщвлении тех людей, которые не соответствовали его эстетическим вкусам и не вписывались в его представление об идеальной шведской нации. Иными словами, он агитировал за массовые убийства в книге, написанной безупречным академическим языком и содержащей все мыслимые медицинские аргументы. Надо избавиться от инвалидов. Не допускать увеличения доли саамского населения, которое отмечено монгольским влиянием. Психически неполноценные воспримут смерть как избавление. Это ведь так? Беспутные женщины, бродяги, цыгане и евреи… Можете продолжить сами. С точки зрения моего брата, Освенцим вполне мог располагаться в Даларна.
Грегер Вангер после войны стал преподавателем, а затем и директором гимназии в Хедестаде. Хенрик тогда предполагал, что после войны брат расстался с партией и навсегда выкинул из головы идеи нацизма. Умер Грегер в 1974 году, и, только разбирая его архивы, из его переписки Хенрик узнал, что в 1950‑х годах брат примкнул к абсолютно бессмысленной и идиотской секте – к Северной рейхспартии (NRP). В ее рядах он и оставался до самой смерти.
Цитата, Хенрик Вангер, том 2, 04167:
Получается, что трое из моих братьев были в политическом отношении больными людьми. Насколько больными они были в других отношениях?
Единственным братом, к которому Хенрик Вангер относился с симпатией, был Густав, который скончался от болезни легких в 1955 году. Его нисколько не интересовала политика, он считался отрешившейся от мира артистической натурой и не проявлял ни малейшего интереса ни к бизнесу, ни к работе в концерне.
Микаэль спросил Хенрика:
– Значит, сейчас в живых остались только вы и Харальд. Почему он переехал обратно в Хедебю?
– Он вернулся домой в семьдесят девятом году, незадолго до своего семидесятилетнего юбилея. У него здесь дом.
– Наверное, странно жить бок о бок с братом, которого ненавидишь…
Хенрик Вангер с удивлением посмотрел на Микаэля.
– Ты меня неправильно понял. Я скорее жалею своего брата, чем ненавижу; он – полный идиот… И это он меня ненавидит.
– Вот как?
– Именно. Думаю, поэтому он и вернулся – чтобы провести последние годы, ненавидя меня на более близком расстоянии.
– Но откуда такое отношение?
– Дело в моей женитьбе.
– Объясните…
С детства Хенрик Вангер не слишком ладил со старшими братьями. Он, единственный из них, проявлял склонность к занятиям бизнесом, и отец возлагал на него большие надежды. Хенрик не интересовался политикой и не стремился попасть в Уппсалу, выбрав изучение экономики в Стокгольме. После того как ему стукнуло восемнадцать, он проводил все каникулы на должности практиканта в каком-нибудь из многочисленных офисов концерна «Вангер» и в итоге досконально изучил все нюансы семейного предприятия.
10 июня 1941 года, посреди разбушевавшейся Второй мировой войны, Хенрика на шесть недель отправили в Германию, в торговое представительство концерна «Вангер» в Гамбурге. Ему тогда только исполнился двадцать один год, и в качестве наставника и компаньона к нему приставили немецкого представителя концерна, ветерана предприятия Хермана Лобака.
– Не хочу загружать вас деталями, но, когда я собирался в дорогу, Гитлер со Сталиным считались добрыми друзьями и никакого Восточного фронта еще не было и в помине. Всем еще казалось, что Гитлер непобедим. Чувства оптимизма и отчаяния тогда нельзя было назвать взаимоисключающими. И хотя прошло более полувека, но по-прежнему трудно подобрать слова, чтобы охарактеризовать те настроения. Поймите меня правильно – я никогда не был нацистом, и Гитлер представлялся мне комичным опереточным персонажем. Но рядовых жителей Гамбурга вдохновляли надежды на счастливое будущее. А война неумолимо приближалась, и за то время, что я там провел, Гамбург несколько раз подвергался бомбардировкам. Но народу казалось, что это временные и случайные неприятности, все ждали, что скоро наступит мир и Гитлер выстроит свою Neuropa – новую Европу. Людям хотелось верить в то, что Гитлер – бог; во всяком случае, так утверждала пропаганда.
Хенрик Вангер открыл один из многочисленных фотоальбомов.
– Вот Херман Лобак. Он пропал без вести в сорок четвертом году – скорее всего, погиб при бомбежке. О его судьбе мы так никогда ничего и не узнали. За недели, проведенные в Гамбурге, мы с ним подружились. Я тогда гостил у него и его семьи в прекрасной квартире, расположенной в престижном квартале Гамбурга, и мы ежедневно общались. Он был так же далек от нацизма, как и я, но для удобства вступил в нацистскую партию. Членский билет открывал ему нужные двери и облегчал возможность заниматься бизнесом от имени концерна «Вангер» – чем мы, собственно, и занимались. Мы строили товарные вагоны для их поездов – меня всегда интересовало, не отправлялась ли их часть в Польшу. Мы продавали ткань для их униформы и лампы для их радиоприемников – хотя официально, разумеется, не знали, как использовались эти товары. Херману Лобаку удавалось заключать выгодные контракты, он был веселым и приятным малым. Просто идеальным нацистом. Впоследствии я понял, что все это время ему приходилось тщательно скрывать свою тайну.
В ночь на двадцать второе июня Херман Лобак постучался ко мне в спальню и разбудил меня. Моя комната располагалась по соседству со спальней его жены, и он знаками предложил мне одеться и следовать за ним. Мы спустились на этаж ниже и уселись в курительном салоне. Я понял, что Лобаку даже не удалось сомкнуть глаз. Радио было включено, и я понял, что произошло что-то трагическое. Началась операция «Барбаросса». Германия напала на Советский Союз в праздник летнего солнцестояния.
В знак отчаяния Хенрик Вангер всплеснул руками.
– Херман достал две рюмки и налил их по полной шнапсом. Он явно был в шоке. Когда я спросил его, что теперь будет, он ответил: теперь наступит конец Германии и нацизма. Я не поверил ему – ведь Гитлер казался непобедимым, – но Лобак выпил со мной за гибель Германии. А потом перешел к делу.
Микаэль кивнул в знак того, что внимательно следит за рассказом.
– Во-первых, он не смог связаться с моим отцом, чтобы получить распоряжения, но по собственной инициативе решил прервать мое пребывание в Германии и как можно скорее отправить меня домой. Во-вторых, он хотел попросить меня об одном одолжении.
Хенрик Вангер указал на пожелтевшую фотографию темноволосой женщины в полупрофиль.
– Херман был женат уже сорок лет, но в девятнадцатом году он встретил женщину редкой красоты и к тому же вдвое моложе себя – всего лишь бедную простую швею. Он влюбился в нее до бесчувствия и стал за ней ухаживать. Как многие другие состоятельные мужчины, он мог себе позволить поселить ее в квартире, расположенной недалеко от офиса. Она стала его любовницей и в двадцать первом году родила ему дочь, которую назвали Эдит.
– Состоятельный пожилой господин, бедная молоденькая барышня и дитя любви – вряд ли этот сюжет может стать поводом для скандала, даже в то время, – прокомментировал Микаэль.
– Безусловно. Но дело в том, что женщина была еврейкой, и Лобак, соответственно, стал отцом еврейки. И все это происходит в самом сердце нацистской Германии. И его причислили к предателям расы.
– Ах, вот что… Это меняет дело. И что же дальше?
– Мать Эдит схватили в тридцать девятом году. Она исчезла, и мы можем только догадываться, как трагично сложилась ее судьба. Но ведь все знали, что у нее осталась дочь, которая пока не значилась в списках для депортации, и ее разыскивал отдел гестапо, занимавшийся охотой на беглых евреев. Летом сорок первого года, в ту же неделю, когда я прибыл в Гамбург, в гестапо пронюхали о связи матери Эдит с Херманом Лобаком. Его, разумеется, вызвали на допрос. Он не стал отрицать ни любовную связь, ни отцовство, но заявил, что не общался с дочерью уже десять лет и не имеет понятия о ее местонахождении.
– А где же на самом деле находилась его дочь?
– Я ежедневно встречал ее в доме Лобака. Это была симпатичная замкнутая двадцатилетняя девушка, которая убирала мою комнату и помогала подавать ужин. В тридцать седьмом году – а к тому времени преследования евреев продолжались уже несколько лет – мать Эдит стала умолять Лобака о помощи. И он помог – Херман любил свою внебрачную дочь так же сильно, как и детей от законного брака.
Он умудрился спрятать свою дочь в самом невероятном месте – прямо под носом у всех. Выправил ей фальшивые документы и нанял ее к себе в дом в качестве экономки.
– А его жена знала, кто такая на самом деле эта служанка?
– Нет, не имела об этом ни малейшего понятия.
– И что же потом?
– Так продолжалось четыре года, и все вроде бы шло хорошо, но теперь Лобак чувствовал, что петля на его шее затягивается. Рано или поздно гестаповцы появились бы на пороге его дома. Он поведал мне обо всем этом ночью, за пару недель до моего возвращения в Швецию. Потом привел дочь и представил нас друг другу. Она очень стеснялась и даже боялась встретиться со мной взглядом. Лобак умолял меня спасти ей жизнь.
– Но как?
– Он уже обо всем позаботился. Изначально я должен был остаться еще на три недели, затем доехать поездом до Копенгагена и пересечь пролив на корабле – такая поездка даже тогда считалась относительно безопасной. Но всего через два дня после нашего разговора из Гамбурга должен был отправиться грузовой пароход, принадлежавший концерну «Вангер», и взять курс на Швецию. Лобак хотел, чтобы я незамедлительно покинул Германию на этом пароходе. Чтобы ск