Пока опекуном Лисбет был Хольгер Пальмгрен, она не слишком задумывалась о своем юридическом статусе. Но похоже, что адвокат Нильс Бьюрман толковал закон об опекунстве совершенно иным образом.
Лисбет Саландер вряд ли можно было причислить к сообществу нормальных граждан. Она обладала лишь самыми элементарными знаниями по части юриспруденции – у нее никогда не появлялось повода углубляться в эту область. И не слишком-то жаловала полицейских. К полиции Лисбет относилась как к некоей враждебной силе, которая все эти годы лишь мешала ей жить и унижала ее. В последний раз она общалась с полицией в мае прошлого года. Она направлялась в «Милтон секьюрити» по Гётгатан и вдруг столкнулась нос к носу с полицейским, экипированным для борьбы с уличными беспорядками, который ни с того ни с сего огрел ее дубинкой по плечу. Ей захотелось сразу же врезать ему в обратку бутылкой кока-колы, которую она держала в руке. К счастью, полицейский развернулся и помчался дальше, пока Лисбет приходила в себя. Потом она узнала, что недалеко от этого места проходила демонстрация «Верните нам улицы».
Ей даже не приходила в голову мысль посетить полицейский участок и написать заявление о сексуальных домогательствах Нильса Бьюрмана. А, кстати, о чем именно она будет заявлять? Бьюрман схватил ее за грудь? Любой полицейский, бросив взгляд на ее миниатюрные кнопки, решил бы, что это маловероятно, а если уж такое произошло, то ей следовало бы скорее радоваться, что кто-то вообще ею заинтересовался. А история с минетом – тут ее слову будет противостоять его слово, а слова других обычно оказывались весомее. Так что вариант с полицией Лисбет даже не рассматривала.
Покинув офис Бьюрмана, она поехала домой, приняла душ, съела два бутерброда с сыром и соленым огурцом и уселась на потрепанный диван в гостиной, чтобы поразмышлять.
Равнодушие, с которым она отнеслась к учиненному над ней насилию, обычный человек воспринял бы как еще одно доказательство отклонения от нормы.
У нее было не так уж много знакомых, и в основном это были не представители обеспеченного среднего класса, проживающие в своих виллах за городом. К своим восемнадцати годам Лисбет Саландер не знала ни одной девчонки, которую по крайней мере хотя бы один раз не принуждали к каким-либо сексуальным действиям. Чаще всего в роли насильников выступали бойфренды постарше, которые добивались своего, пользуясь своими физическими преимуществами. Лисбет знала, что подобные инциденты оборачивались слезами и эмоциональными катаклизмами, но никто и никогда не заявлял в полицию.
В ее окружении такие эпизоды считались вполне заурядными. Девушку считали доступной, особенно если та надевала потертую кожаную куртку, делала пирсинг на бровях, татуировку и к тому же обладала нулевым социальным статусом.
И что толку реветь?
Но о том, чтобы адвокат Бьюрман мог безнаказанно заставлять ее делать ему минет, не могло быть и речи. Такое оскорбление Лисбет Саландер не спустила бы. Да и вообще всепрощение было не в ее характере.
Однако неоднозначная ситуация с юридическим статусом сильно портила ей жизнь. С тех пор как она себя помнила, ее воспринимали как социально опасную и немотивированно агрессивную личность. Первые записи о ее неадекватном поведении перекочевали в школьный журнал из карточки медсестры. Ученицу начальных классов Лисбет Саландер отправили домой, потому что она затащила одноклассника в раздевалку и избила до крови. Свою тогдашнюю жертву она по-прежнему вспоминала с раздражением: жиртрест по имени Давид Густафссон всегда дразнил ее и кидал в нее разные предметы. Он вообще подавал надежды будущего садиста.
Тогда Лисбет еще не знала, что означает слово «садизм», но когда на следующий день пришла в школу и Давид пригрозил ей отомстить, она свалила его с ног прямым ударом справа, к тому же держа в руке мяч для гольфа. Итак – еще одна кровавая рана и новая запись в журнале.
Ее всегда шокировала система взаимоотношений в школе. Лисбет старалась заниматься своими делами и не вмешивалась в чужие. Тем не менее всегда находился кто-нибудь, кто ни за что не хотел оставлять ее в покое.
В средних классах ее часто отправляли домой после серьезных стычек с одноклассниками. Пацанам из ее класса, хотя они и были физически значительно сильнее, пришлось усвоить, что драка с этой тщедушной девчонкой может окончиться очень плохо. В отличие от других девочек в классе, Лисбет никогда не отступала и, не колеблясь ни секунды, использовала для обороны кулаки или что попадется под руку. Она считала, что пусть лучше ее изобьют до смерти, чем она будет терпеть эту хрень.
К тому же она умела мстить.
В шестом классе Лисбет Саландер подралась с парнем, который значительно превосходил ее – и по габаритам, и по силе. Она не была ему ровней чисто физически. Сперва он несколько раз словно шутя сбил ее с ног. А потом, когда она попыталась перейти в наступление, отвесил оплеуху. Однако ничего не помогало: несмотря на превосходящие силы противника, эта дурочка все продолжала нападать, и через некоторое время даже одноклассникам стало казаться, что это уже слишком. Она выглядела столь беззащитной, что эта сцена уже никого не развлекала. Под конец парень так врезал ей кулаком, что у нее треснула губа и из глаз посыпались искры. Ее оставили лежать на земле за гимнастическим залом. Два дня Лисбет просидела дома, а на третье утро подстерегла своего обидчика и битой для игры в лапту съездила ему по уху. За эту выходку ее вызвали к директору, который решил заявить на нее в полицию, обвинив в причинении физического вреда. В конце концов по этому инциденту пришлось созвать особую социальную комиссию.
Одноклассники обращались с ней как с неполноценной. Никакой симпатии к ней не питали и учителя; временами они даже воспринимали ее как наказание. Саландер не отличалась словоохотливостью, никогда не тянула руку и часто попросту не отвечала на вопросы учителей. Конечно, все это сказывалось на ее оценках, хотя вряд ли кто-нибудь мог сказать, почему она молчит: то ли не выучила уроки, то ли по другой причине. Ее поведение учителя неоднократно обсуждали на своих коллегиальных советах. Все признавали, что у нее есть проблемы, но никто не хотел взять на себя ответственность за эту девочку с трудным характером. Поэтому она очутилась в ситуации, когда даже преподаватели делали вид, что ее не существует. Так что ей оставалось просто сидеть и мрачно молчать.
Однажды новый учитель, не знавший особенностей ее поведения, вынудил ее ответить на вопрос по математике. У Лисбет начался приступ истерики, и она набросилась на учителя. Закончив средние классы, Саландер перешла в другую школу. На старом месте у нее не осталось ни одного товарища, с кем ей захотелось бы попрощаться. Так что эту юродивую никто не любил.
Затем приключилась «Вся Та Жуть», о которой ей и думать не хотелось; она как раз вступила в подростковый возраст. Последняя вспышка ее гнева довершила картину, так что пришлось извлечь на свет записи из журналов начальной школы. После этого с юридической точки зрения ее причислили к… шизикам. Фрикам. Правда, Лисбет Саландер и без всяких справок знала, что она не такая, как все остальные. С другой стороны, это ее ничуть не волновало, пока ее опекуном считался Хольгер Пальмгрен, которого она в случае чего могла обвести вокруг пальца.
С появлением Бьюрмана статус недееспособной начал чрезвычайно мешать ей. К кому бы и куда бы ни обратилась Лисбет, она могла бы попасть в западню… А вдруг она проиграет? Что тогда? Ее запрут в интернате? Или отправят в психушку? Ну уж нет, рисковать нельзя.
Поздно ночью, когда они уже умиротворенно лежали, с переплетенными ногами, и грудь Сесилии уютно покоилась под боком у Микаэля, она взглянула на него.
– Спасибо. Давно я не испытывала таких эмоций. А ты в постели просто гигант.
Микаэль улыбнулся. Он всегда радовался, как дитя, когда женщины восторгались его сексуальными способностями.
– И мне стало хорошо, – сказал он. – Неожиданно, но приятно.
– Я не прочь повторить, – отозвалась Сесилия Вангер. – Если у тебя появится желание.
Микаэль посмотрел на нее:
– Ты имеешь в виду, что тебе нужен любовник?
– Occasional lover, – уточнила Сесилия Вангер. – Но я хочу, чтобы сейчас ты отправился домой. Тебе незачем видеть меня рано утром, пока я не привела себя в порядок. И потом, не следует посвящать всю округу в наши отношения.
– Вообще-то я и не собирался, – ответил Микаэль.
– И уж тем более я не хочу, чтобы об этом узнала Изабелла. Она такая стерва.
– И твоя ближайшая соседка… Я с ней уже познакомился.
– Да, но, к счастью, из ее дома моя входная дверь не видна. Микаэль, пожалуйста, будь осмотрителен.
– Я буду осмотрителен.
– Спасибо. Ты пьешь?
– Иногда.
– Мне хочется чего-нибудь фруктового с джином. Присоединишься?
– Еще бы!
Сесилия завернулась в простыню и спустилась на первый этаж. Микаэль воспользовался случаем, отправился в туалет, в душ и ополоснулся. Он стоял голый и разглядывал книжную полку, когда она вернулась с графином ледяной воды и двумя порциями джина с лаймом. Они выпили.
– Для чего ты вообще пришел ко мне? – спросила Сесилия.
– Без особой причины. Просто я…
– Ты сидишь дома и читаешь все эти бумаги Хенрика. А потом вдруг заявляешься ко мне. Легко догадаться, о чем ты размышлял.
– А ты сама читала эти бумаги?
– Не то чтобы очень. Но я слышу об этом почти всю свою сознательную жизнь. Невозможно общаться с Хенриком и не быть посвященным в загадку Харриет.
– Но эта история действительно захватывает. Я хочу сказать, что это как тайна запертой комнаты в масштабе целого острова. Все в этом деле перечит законам логики. Любой вопрос остается без ответа, любая нить заводит в тупик.
– Да уж, все это просто бесит.
– Ты ведь была на острове в тот день?
– Да. Я была здесь, и вся эта катавасия мне весьма памятна. Вообще-то я тогда жила в Стокгольме и училась в университете. Очень жаль, что в те выходные я не осталась дома.