Тем не менее ее биография в целом носила такой характер, что суд вынес решение о проведении судебно-медицинской экспертизы. Поскольку Саландер, верная своей привычке, отказывалась отвечать на вопросы и участвовать в обследованиях, врачи, с которыми консультировалось Управление здравоохранения и социального обеспечения, вынесли под конец вердикт, основанный на «наблюдениях за пациенткой». Правда, немного неясно, что именно могли дать наблюдения за молодой женщиной, которая молча сидела на стуле, скрестив руки и выпятив нижнюю губу. Определенно было лишь то, что она страдает психическими отклонениями и требуется принимать меры. Заключение судебных медиков предписывало лечение в закрытом психиатрическом учреждении, а параллельно с этим исполняющий обязанности руководителя муниципальной социальной службы написал отзыв, в котором полностью соглашался с результатами экспертизы.
Принимая во внимание ее послужной список, автор отзыва утверждал, что существует «большой риск злоупотребления алкоголем и наркотиками» и что она явно страдает «отсутствием способности к самоанализу». Журнал ее поведения был к этому времени полон отягощающих определений, таких как «интроверт», «социальная заторможенность», «отсутствие сопереживания», «эгоцентризм», «психопатическое асоциальное поведение», «неконтактность» и «неспособность усваивать учебный материал». Человек, прочитавший ее журнал, мог легко прийти к ошибочному выводу, что она серьезно отстает в умственном развитии. Против нее говорил и тот факт, что уличный патруль социальной службы неоднократно наблюдал ее с разными мужчинами в квартале вокруг площади Мариаторгет, и, кроме того, она однажды была замечена в парке Тантулунден, опять-таки в компании мужчины значительно старше ее. Предположили, что Лисбет Саландер, возможно, занимается или рискует начать заниматься какой-то формой проституции.
Когда окружной суд — инстанция, которой предстояло определить ее будущее, — собрался для принятия решения, результат казался предопределенным. Она, несомненно, являлась проблемным подростком, и представлялось маловероятным, чтобы суд принял решение, отличное от рекомендаций судебно-психиатрической и социальной комиссий.
Утром того дня, когда должен был заседать суд, Лисбет Саландер забрали из детской психиатрической клиники, где ее держали взаперти с момента происшествия в Старом городе. Она ощущала себя лагерным узником и даже не надеялась пережить этот день. Первым в зале суда она увидела Хольгера Пальмгрена и далеко не сразу поняла, что он присутствует там не в качестве наставника, а выступает как ее адвокат и защитник ее прав. Он открылся ей совершенно с новой стороны.
К удивлению Лисбет, Пальмгрен, несомненно, находился в ее углу ринга и убедительно выступал против помещения ее в закрытый интернат. Она даже бровью не повела, никак не выказав своего удивления, но напряженно прислушивалась к каждому слову. Пальмгрен был неподражаем, когда в течение двух часов вел перекрестный допрос врача, некоего доктора Йеспера X. Лёдермана, который поставил свое имя под рекомендацией запереть Саландер в интернате. Проверялась каждая деталь заключения, и врача просили дать научное обоснование каждому утверждению. Постепенно становилось очевидно, что поскольку пациентка полностью отказалась проходить тесты, заключение врачей было на самом деле построено на догадках, а не на научных данных.
Под конец судебного разбирательства Пальмгрен указал на то, что принудительное помещение в интернат не только откровенно противоречит постановлению риксдага в отношении подобных дел, но в данном случае даже сможет послужить поводом к санкциям политического характера и жесткой критике в прессе. Следовательно, все должны быть заинтересованы в поисках приемлемого альтернативного решения. Такие слова при рассмотрении подобных дел были из ряда вон выходящими, и члены суда беспокойно заерзали.
В конце концов было принято компромиссное решение. Суд постановил, что Лисбет Саландер психически больна, но не в такой степени, чтобы ее обязательно требовалось помещать в соответствующее учреждение. В то же время суд принял во внимание рекомендацию руководителя социальной службы об установлении опекунства. После чего председатель суда с ехидной улыбкой обратился к Хольгеру Пальмгрену, который вплоть до этого момента оставался ее наставником, с вопросом, хочет ли он взять на себя такую роль. Председатель, несомненно, полагал, что Хольгер Пальмгрен даст задний ход и постарается переложить ответственность на кого-нибудь другого, но тот, напротив, добродушно заявил, что с удовольствием возьмет на себя обязанность опекуна фрёкен Саландер, только с одним условием.
— Это, естественно, предполагает, что фрёкен Саландер питает ко мне доверие и согласна, чтобы я стал ее опекуном, — сказал он, обращаясь прямо к ней.
Лисбет Саландер была немного сбита с толку обменом репликами, происходившим в течение дня над ее головой. Вплоть до этого мгновения ее мнения никто не спрашивал. Она долго смотрела на Хольгера Пальмгрена, а потом кивнула.
В личности Пальмгрена удивительным образом соединились черты юриста и социального работника старой школы. Когда-то давным-давно он был избран своей политической партией членом муниципальной комиссии по социальной помощи и почти всю свою жизнь посвятил работе с трудными подростками. Между адвокатом и самой сложной из его подопечных, как ни странно, возникли уважительные отношения, граничащие с дружбой.
Их общение продолжалось в общей сложности одиннадцать лет, с того года, когда ей исполнилось тринадцать, до прошлой зимы, когда за несколько недель до Рождества Пальмгрен не пришел на одну из запланированных ежемесячных встреч и она отправилась к нему домой. Из квартиры доносились какие-то звуки, но дверь никто не открыл, и тогда Саландер проникла внутрь, забравшись на балкон третьего этажа по водосточной трубе. Пальмгрена она обнаружила на полу прихожей, в сознании, но неспособным говорить и шевелиться по причине внезапного инсульта. Ему тогда было всего шестьдесят четыре года. Она вызвала «скорую помощь» и поехала с ним в больницу, слабея от нарастающей паники. В течение трех суток Саландер почти не покидала коридора перед реанимационным отделением. Будто преданная сторожевая собака, она следила за каждым шагом входивших и выходивших врачей и медсестер. Бродила словно неприкаянная взад и вперед по коридору, не пропуская взглядом ни одного оказывавшегося поблизости медика. Наконец какой-то доктор, имени которого она так и не удосужилась узнать, завел ее в кабинет и объяснил всю серьезность ситуации. После тяжелого кровоизлияния в мозг положение Хольгера Пальмгрена было критическим. Врачи склонялись к тому, что он уже не придет в сознание. Саландер не заплакала, на ее лице не дрогнул ни единый мускул. Она встала, покинула больницу и больше туда не возвращалась.
Пятью неделями позже Лисбет Саландер вызвали в опекунский совет муниципалитета для первой встречи с ее новым опекуном. Первым побуждением Саландер было проигнорировать вызов, но Хольгер Пальмгрен сумел внушить ей, что каждый поступок имеет последствия. К этому времени она уже научилась сначала анализировать последствия, а только потом действовать и, по зрелом размышлении, пришла к выводу, что наиболее безобидным решением будет пойти навстречу опекунскому совету, сделав вид, будто она прислушивается к его распоряжениям.
В результате в декабре — во время короткой паузы в сборе материала о Микаэле Блумквисте — она послушно явилась в офис Бьюрмана на площади Санкт-Эриксплан, где пожилая представительница совета вручила адвокату Бьюрману объемистую папку с бумагами Саландер. Дама любезно поинтересовалась самочувствием подопечной и, похоже, вполне удовлетворилась ответом в виде глухого молчания. Примерно через полчаса она передала заботу о Саландер адвокату Бьюрману.
Лисбет Саландер невзлюбила адвоката Бьюрмана в течение первых пяти секунд после того, как они пожали друг другу руки.
Она краем глаза смотрела на него, пока он изучал ее журнал. Возраст — за пятьдесят. Хорошо тренированное тело; теннис по вторникам и пятницам. Блондин, начинает лысеть. На подбородке ямочка. Пахнет одеколоном «Босс». Синий костюм, красный галстук с золотой булавкой и претенциозные запонки с его инициалами. Очки в стальной оправе. Серые глаза. Судя по журналам на приставном столе, интересуется охотой и стрельбой.
В течение предыдущего десятилетия Пальмгрен при встречах угощал ее кофе, и они немного беседовали. Даже самые скверные ее поступки, побеги из приемных семей и систематические прогулы школы не выводили его из себя. По-настоящему Пальмгрен рассердился только один-единственный раз, когда ее забрали за причинение физического ущерба тому слизняку, который лапал ее в Старом городе. «Понимаешь, что ты наделала? Лисбет, ты причинила вред другому человеку». Он говорил как старый учитель, и она терпеливо игнорировала выговор от первого до последнего слова.
Бьюрман не был особенно расположен к беседам. Он сразу отметил несоответствие между обязанностями, предписанными Хольгеру Пальмгрену законом об опекунстве, и тем фактом, что тот явно позволял Лисбет Саландер самостоятельно вести хозяйство и распоряжаться деньгами. Бьюрман устроил своего рода допрос. «Сколько ты зарабатываешь? Мне нужна копия учета твоих расходов. С кем ты общаешься? Своевременно ли ты вносишь плату за квартиру? Ты употребляешь спиртное? Пальмгрен одобрял кольца, которые у тебя на лице? Ты справляешься с личной гигиеной?»
Пошел ты…
Пальмгрен стал ее наставником сразу после того, как приключился «Весь Этот Кошмар». Он настоял на том, чтобы встречаться с ней по плану, минимум один раз в месяц, а иногда чаще. После того как она переехала обратно на Лундагатан, они к тому же оказались почти соседями; он жил на Хурнсгатан, всего в двух кварталах от нее, и они регулярно, просто сталкиваясь на улице, ходили вместе пить кофе в «Гриффи» или в какое-нибудь другое кафе поблизости. Пальмгрен никогда не навязывал ей свое общество, но иногда навещал ее с маленьким подарком на день рождения. Он приглашал ее заходить в любое время. Правда, этой привилегией она пользовалась редко, но после переезда начала праздновать у него Рождество, предварительно посетив мать. Они ели рождественский окорок и играли в шахматы. Игра ее совершенно не интересовала, но, освоив правила, она не проиграла ни одной партии. Он был вдовцом, и Лисбет Саландер считала себя обязанной скрашивать ему одиночество в праздники.