– «Черный принц»… да… – пролепетала Лелечка, открывая глаза.
– Это его тетя? – прошептала Ольгица. – Ты не говорила, что Круизер – племянник близнецов!
Лелечка обвела нас затуманенным взором. Остановилась на Круизера, всмотрелась и прошептала:
– Николенька! Откуда ты взялся? Тебя ведь… – Она осеклась.
– Я живой, тетя Леля. Вы меня узнаете?
Лелечка заплакала.
– Ты был такой маленький, с бабочкой… ты так вырос, – бормотала она, всхлипывая. – Неужели Николенька! Ой! Нужно сказать Аичке! Анечка, это Николенька Биллер! Представляешь?
– С трудом, – пробормотала я.
Я рассматривала Круизера во все глаза… Необходимо заметить, что он изменился к лучшему – не иначе как под благотворным влиянием Федора Алексеева. Коротко стрижен, в костюме, ботинок на пряжках нет и в помине. От него приятно пахнет… сгреб меня, руки железные… Я почувствовала, как загорелись уши. Я рассматривала его короткими, как пулеметные очереди, взглядами. Баська называет это «кидать косяки». Я кидала косяки и пребывала в ступоре. Я не знала, чему верить. Николенька Биллер? Еще один? Правда, они с Федором… как это… закорешились, кажется? Закорешиться с Федором Алексеевым – это все равно что получить билет в звездную лигу или знак качества на… какой-нибудь части тела. На лбу, например, чтобы сразу бросалось в глаза. Философ Федор Алексеев с кем попало корешиться не будет. Где он, кстати?
Философ Федор Алексеев сидел за столом, с удовольствием наблюдая суету вокруг дивана. Наблюдал и не вмешивался, как и подобает истинному философу. Эта сцена, несомненно, войдет в анналы его памяти, она требует философского осмысления, что, в свою очередь, требует ночной тишины и покоя.
Баська, с красными пятнами на скулах и сверкающими глазками, тоже не подведет, осмыслит как надо и вставит в очередной сценарий. В конце концов, все «алгоритмы Золушки» берутся исключительно из жизни, в них ни слова неправды, одна голая правда жизни и ничего, кроме голой правды. А раз так… неужели, на самом деле Николенька Биллер? Мне начинает казаться, что я его узнала! Мне начинает казаться, что я его сразу… не то чтобы узнала, а что-то царапнуло. Я еще Федору сказала, что, кажется, видела его раньше, а он ответил, что срабатывает заданность восприятия.
Ольгица меж тем налила Лелечке стакан воды. Лелечка стала пить и облилась, что вызвало новый виток суеты.
Я уселась рядом с Федором. Мы переглянулись, и он подмигнул мне. Было видно невооруженным глазом, что он получает немалое удовольствие от сцены, охватывая ее целиком с философской точки зрения!
– Ни черта не понимаю! – Баська плюхнулась рядом со мной, пихнула меня локтем: – Ты уверена, что это он? Это же… с ума сойти! Сколько же их всего на свете? Ты знала, что он Николенька Биллер?
– Понятия не имела! Откуда? Я видела его всего раз в жизни! Два! Ты же сама знаешь. Да и то, во второй раз… мельком. – Я вспомнила, как дунула через двор под арку и чудом осталась жива. – В детстве не считается.
– Но ты его узнаешь или нет? – допытывалась Баська.
– Как я могу его узнать? Мне тогда было три года, а ему – пять! Он очень изменился с тех пор.
– Откуда он вообще взялся? И почему он Кот, а не Биллер?
– Бедная Амалия! И твоя мамочка… – всхлипывала Лелечка, уцепившись пальчиками за руку новоявленного Николеньки Биллера.
– Мама жива и здорова, тетя Леля. Живет в Берлине, замужем.
– Как… жива? Он же сказал…
– Я хочу салата оливье! – вдруг послышался тонкий возмущенный голосок Веника. – Сколько можно рассусоливать! Леля, немедленно вставай! И Филипп голодный! Ты, Аня, совсем не кормишь своего кота! Твой бедный кот…
Тут мы с Баськой захохотали. Мы хохотали как ненормальные! Баська повизгивала, я закашлялась. Даже Федор снизошел и позволил себе улыбнуться. Лелечка и Ольгица недоуменно смотрели на нас. Круизер вдруг тоже рассмеялся…
Веник стоял посреди комнаты с Филиппом на руках, укоризненно глядя на нас. Лапы Филиппа обреченно висели…
И тут, как гром небесный, раздался новый звонок в дверь! Мы перестали хохотать и уставились друг на друга.
– Иди открой! – приказала Баська. – Может, еще один Биллер? Очередной.
Но это был не очередной Биллер, а тетя Аичка. Она поцеловала меня и вручила цветы и увесистый сверток с подарком. После чего сбросила шубу мне на руки и величественно прошествовала в гостиную. Встала на пороге и строго спросила:
– Что здесь происходит? Леля, почему ты лежишь?
Я прислонилась к стене и нервно хихикнула…
– Кто?! Как ты сказала? – донеслось из гостиной. – Николенька Биллер? Где? Леля, возьми себя в руки! Я не позволю! Бедный мальчик! Аня, немедленно иди сюда! Кто вы такой? Что вам нужно?
– Тетя Аида, это же я, Коля Биллер! – раздавалось в ответ. – Честное слово! Я прекрасно вас помню и дядю Сеню тоже. Помните, Аня разрисовала его графики цветным фломастерами?
– И ты тоже летчик? И твою маму зовут Эвелина? – гудела, наступая Аичка.
– Эвелина. Только я не летчик, я…
– Эвочка жива, представляешь, Аичка? – вмешалась Лелечка.
– Тетя Амалия дружила с вами, она попросила меня отдать вам медальон для Ани, и я бросил его в ваш почтовый ящик. Тетя Аида, я прекрасно помню ваш дом, ваш старинный буфет с цветными стеклами и цветы в китайских горшках, я еще однажды сломал розу и сказал, что это Анька. То есть Анна! Помню ваше красивое платье, красное в желтых цветах, и кружево… здесь и здесь! Помню, что тете Лелечке нельзя кофе и булочки с повидлом. Неужели вы совсем меня не узнаете? И не помните? Тетя Амалия говорила, что я совсем не изменился, такой же… – Тут он запнулся, видимо, не желая повторять то, что сказала Амалия. – Это я приходил и бросил медальон!
– Почему же ты не зашел? – спросила Аичка, сбавив тон после непродолжительной паузы. Похоже, перелом…
– Я не решился, тетя Аида. – Голос его дрогнул. – После смерти тети Амалии, которая меня воспитала, я был в состоянии стресса… сами понимаете. Это было трудное для меня время, я был как рыцарь на распутье, я остался совсем один…
В голосе Круизера звучали трагические нотки. Он излагал, как по писаному, и все время повторял: тетя Амалия, тетя Аида – никак Карнеги начитался, артист разговорного жанра!
– Тебя воспитала Амалия? – удивилась Аичка. – А где же мама?
– Мама вышла замуж и уехала в Германию, когда мне было одиннадцать.
– А капитан дальнего плавания из Риги? Что случилось с капитаном? Почему ты не в Риге?
– Я не все помню, тетя Аида. Знаете, переезд, отчим, новая школа… Я помню, мне было очень тяжело, я стал нервным, раздражительным, перестал спать. Помню только, как однажды мама сказала, что нам нужно поехать в Киев к ее подружке, у нее что-то случилось, какая-то трагедия, и мы уехали.
– В Киев?
– Да.
– Это правда, что ты теперь Кот? Напрасно, напрасно, я не одобряю. Не понимаю, как Амалия согласилась!
Я выглянула из прихожей. Тетя Аида величественно восседала в кресле, Круизер стоял перед ней навытяжку; Федор продолжал ухмыляться. Взволнованная Лелечка сидела в подушках и шевелила губами – не иначе повторяла про себя каждое слово новоявленного Николеньки Биллера. У Ольгицы было лицо человека, у которого болят зубы, – она ничего не понимала. Баська пожирала взглядом Круизера.
Обстановочка, как говорил Саша Черный…
Глава 34Воспоминания детства
Мы просидели за столом до одиннадцати, и гости стали потихоньку расходиться. Первыми ушли Владик и Веник, вернее, папа Владик унес спящего Веника – тот уснул на диване.
Потом поднялась Аичка, посмотрела на Лелечку и сказала:
– Леля, пошли домой, сколько можно? Я допускаю, что была неправа. Но мы сестры и должны быть вместе. У нас больше никого нет!
«А я?» – подумала я.
Лелечка виновато посмотрела на меня, я кивнула. И она побежала за вещами.
– А вы, молодой человек, – обратилась она к Валерию, – зайдите как-нибудь, нам есть о чем поговорить. Я очень рада, что ваша мама жива. Ваша тетя Амалия была замечательным человеком и замечательной женщиной.
Оказывается, «замечательный человек» – далеко не то же самое, что «замечательная женщина», и можно быть или тем, или другим по отдельности. Есть, правда, исключения. Амалия, например, или Аичка.
Похоже, Аичка его приняла. Правда, с некоторыми сомнениями. Первый Николенька Биллер понравился ей гораздо больше: манеры, воспитание – ах, такой шарман! А этот… даже не Биллер, а вовсе Кот!
В половине двенадцатого убыла Ольгица. Потом засобирался Федор, и Валерий взглянул на часы. Баська тут же вскочила…
И я осталась одна. В пустой квартире. Часы показывали половину первого. Праздник закончен, и гаснут свечи. Карета превратилась в тыкву, мыши разбежались, и алгоритм имени Золушки рассыпался с печальным хрустальным звоном…
Я переоделась в джинсы и свитер, включила радио с ночными шлягерами и принялась убирать со стола. Баська так спешила удрать с Круизером, что даже не предложила помочь. Она даже не спросила меня как в прошлый раз: ты не будешь против, если я… А если бы спросила, я бы ответила, как тогда: руки прочь от моего Круизера!
Около двух в дверь позвонили.
– Я увидел в окнах свет, – сказал он. – Можно?
Я посторонилась, и он вошел. Мы не смотрели друг на друга. Я вернулась к мытью посуды, он уселся на табуретку. Пауза затягивалась. Что-то носилось в воздухе.
– Помнишь, как ты меня укусила? – спросил он.
Я покачала головой – нет.
– С какой радости?
– Я дал тебе фломастеры и подсунул дядин Сенин график, и ты его раскрасила… помнишь? Тебе было, наверное, четыре или пять. Был страшный бенц, тебя отшлепали, а я смеялся. А ты подошла и укусила меня за щеку. Я заорал, как ошпаренный. Неужели не помнишь?
Я пожала плечами. Я вспомнила, как фальшивый Николенька Биллер тоже предавался воспоминаниям детства, он даже вспомнил, как я разбила любимую Аичкину вазу в виде ладьи…
– А как мы дрались? – настаивал он. – Тоже не помнишь? Ты называла меня Змей-Бармалей, а я тебя – Анька-Шапокляк. У тебя была синяя вязаная шапка с помпонами, в конце концов я их оторвал, а тебе устроили выволочку. Ты была отчаянная! Тетя Амалия рассказывала…