Ей очень хотелось поверить нам. И мы подробно рассказали, по какому лугу олень бежал к лесу, как он скрылся среди деревьев. Мы еще прибавили: олень просил передать, что он как-нибудь придет повидаться с Русико.
— Значит, он спасся? Убежал?
Мы как можно убедительнее отвечали: да, спасся, мы сами видели, как он бежал по зеленому лугу, как скрылся среди деревьев... Русико почему-то не могла полностью поверить в спасение оленя.
Пришлось написать дяде, который служит в армии, далеко от нас.
Вскоре от него пришло письмо. В нем дядя слал множество поцелуев детям, а нам сообщал, что послал новый стенной коврик.
Пришла посылка. Мы подождали, чтобы дети уснули, достали коврик и повесили его у кроваток Патико и Русико.
На коврике был выткан тот же дремучий лес с высокими превысокими деревьями. Рядом с лесом сверкало прозрачное синее озеро. За озером виднелись горы и над ними небо — похожее на озеро. А внизу, возле самых кроваток, на лужайке паслись два свободных, гордых оленя. Третий олень, с острыми рожками и светлыми глазами, тянулся мордой к холодной прозрачной воде озера.
Утром мы проснулись от ликующих восклицаний:
— Не догнали! Не догнали! Папочка! Мамочка! Паата! Олень спасся!..
Паата проснулся, сел на кровати и уставился на коврик, Русико водила пальцем по коврику:
— Смотри! Вот этот олень спасся. Это его папа, а это — мама.
Паата долго молчал. Потом сказал:
— Спасся. Видишь ведь...
Басара
Погода вдруг переменилась. Мы наскоро соорудили шалаш и расположились у огня.
Подул ветер. Вместе с ветром в шалаш залетели холодные капли дождя.
Гончие заскулили и подползли поближе к огню. Завязался разговор о сегодняшней охоте. Говоря по правде, кроме одной драной лисы да глупого зайчонка, у нас у четверых ничего не было. Но никто не жаловался на судьбу, — у всех было чем похвастаться. Больше всего мы хвалили своих собак. Почему-то каждый считал, что на след зайчонка напала именно его собака. Особенно хорохорился я, даже порядком приврал, пытаясь доказать, что именно моя Риона первой почуяла косого красавца.
Вдруг кто-то неспросясь ввалился в шалаш, чуть не сорвал головой крышу, прислонил в угол топор с длинной рукояткой, поздоровался, ногой раскидав собак, освободил себе место, подволок колоду, тяжело опустился на нее и протянул руки к огню.
— Что, проясниться-то и не думает? — пробасил он и головней разворошил золу. Мою собаку он двинул ногой по носу и спросил:
— А вы никак охотились?
Потом стянул с головы мокрую шапку.
— Это ваши гончие? — опять спросил он и отпихнул ногой подобравшихся было к нему собак.
«Да он издевается над нами, — подумал я. — Во-первых, он даже не спросил разрешения, когда входил, а теперь выгоняет нас из шалаша. Ну, если не нас, то во всяком случае наших собак...»
— Э-э, старина, поосторожней, — как бы шутя сказал я, — не думай, что это простая собака... Она медалистка...
— Это какая же?
— Вот эта.
— Эта безносая? — переспросил он и ткнул указательным пальцем прямо в морду моей Рионе.
Товарищи засмеялись. Я не сдержался и грубо заметил:
— Твоя-то, конечно, лучше... Как бы не так...
— Хе-хе! — усмехнулся старик. — Как раз твоего недоношенного щенка напомнила. — И еще раз щелкнул по носу Риону.
— Да что ты пристал к моей собаке! — повысил я голос и за ошейник притянул Риону к себе.
— Хе-хе! — опять засмеялся старик. — Спрячь ее за пазуху, за пазуху, говорю, спрячь.
— Не ожидал я этого от вас, — вмешался вдруг Лука, самый тихий среди нас, — собака собаке рознь, иную и за пазухой беречь не жалко.
— Ты что же, — повернулся старик к Луке, — думаешь, что я совсем темный, ничего на свете не видел?
— Выходит, что так! — зло сказал я и погладил своего пса.
— Ну, куда она после этого годится? — Он указал Луке на Риону. — Даже ребенок от ласки портится.
— Ты думаешь? — спросил я и поудобнее устроил Риону у себя между колен.
Шалаш покачнулся от порыва ветра, пламя взметнулось, рассыпая искры. Риона вздрогнула и, жалобно взвыв, замотала головой, потом тихо заскулила.
«Что это с ней?» — удивился я,
Но тут из уха собаки вывалился тлеющий уголек, и все рассмеялись.
— Хе-хе-хе! Медалистка! — смеялся старик.
Снова налетел ветер, снова закинул к нам холодные брызги.
— Да... медалистка... — как бы про себя повторил старик и, расстегнув рубаху, подставил волосатую грудь огню.
— Вы, верно, охотник? — спросил его Лука.
— Да, был когда-то, — кивнул он.
— А сейчас, наверное, зрение хуже стало, да и ноги уже не те?
— С чего это ты про глаза и ноги?
— Нет, я просто так, — смутился Лука, — но... не в обиду вам будь сказано, вы и не мальчик уже.
— Мальчик... при чем тут мальчик... — старик резко обернулся, оглядел нашу добычу и сказал: — Таких львов и тигров я и сейчас нащелкаю.
Это я воспринял как личную обиду и хотел было возразить, но он продолжал:
— После того, как мою Басару убила проклятая...
— Вот оно что. У вас собаку убили?!
— То-то и оно, что убили, а хорошая была собака, ох, хорошая...
— Кто же ее убил, старик? — спросил сидящий рядом с Лукой охотник и отложил в сторону вычищенное ружье.
— Машина ее убила.
— Гм, — усмехнулся я, — глупая собака. Что же она, слепая у тебя была?
— Нет, моя Басара никогда медалями не награждалась, — поддел меня старик.
— Здесь, в горах, машины появляются редко, наверное, с непривычки, — участливо проговорил Лука.
— Хм, редко... Их теперь много, больше, чем волков, а это было давно... Теперь у моих внуков машины. Хороши, ничего не скажешь, но, пусть простит мне бог, как посмотрю на них, не по себе становится, — сразу Басару вспоминаю. Эх, какая была собака!..
Хоть я и был обижен на старика, но все же почувствовал, что он неспроста расхваливает свою собаку, и шепнул Луке:
— Попроси его, может, расскажет, что за собака была у него.
— Под колеса попала? — спросил Лука.
— Эх, если бы так, тогда и жалеть не приходилось бы. Колеса здесь ни при чем. Смелость ее погубила,
Я фыркнул.
— Наверное, эта собака, как гордый рыцарь, не смогла пережить поражения.
— Вы правы, — серьезно ответил старик. — Вы правы.
Теперь засмеялись все. Только старик не смеялся. Он качал головой и повторял:
— Это правда, вы совершенно правы.
— А какой породы была ваша Басара? — спросил я, пряча улыбку.
— Породы... ну, как вам сказать — обыкновенной местной породы. Правда, об ее отце говорили, будто он наполовину волк, но ручаться не могу. А Басара была наша, серая, большая, с короткой шеей и черной мордой, голову всегда высоко держала. И хвост лохматый кверху был задран.
— Да это же обыкновенная дворняга! — заметил охотник, сидевший рядом со стариком. — Впрочем, пастухи только таких собак и держат.
— Ну, а я что говорю. Наша, говорю, была местной породы. Но, может, вы думаете, что вот эта лучше пойдет по следу? — кивнул он на мою Риону — Или что она лучше могла бы загнать зверя? Волк и тот не унес бы ног после встречи с Басарой. А какой порядок был на моем дворе...
— Как дворняжка, она, конечно, была хороша, — согласился я.
— Да... до самой смерти никто не смел даже замахнуться на нее. Не было случая, чтобы с моего двора ястреб унес цыпленка. Но она никогда не кусалась. Была у нее привычка: как увидит постороннего, подлетит, и тут уж стой, стой как вкопанный, какое бы у тебя ни было срочное дело. Подойдет, осмотрит, обнюхает и вернется на место. После этого хоть на голове ходи — никакого внимания. Это вся деревня знала. Аробщики останавливали арбу у моего дома, всадники спешивались, лошади так привыкли, что сами останавливались у наших ворот. Помню, как-то должны были проехать дружки жениха — на свадьбу ехали из другой деревни. Их предупредили: «Так, мол, и так, у таких-то ворот нужно пешком пройти».
Те не поверили, засмеялись. — Как, мол, вас собака запугала.
Так и не послушались. Начали подниматься в гору. Один выехал вперед, видно, гонец был от жениха, — и парень был хорош, и лошадь резвая. Со свистом крутил он над головой кнутом и кричал, пригнувшись к самой луке.
Вскочила Басара, метнулась к воротам и ждет, что осадит всадник коня и проедет мимо нее шагом. А конь уже близко, искры из-под копыт летят, и по-прежнему свистит кнут и лихо гикает всадник. Еще во дворе залаяла Басара. Видно, напомнила о себе. Вот у самых ворот процокали копыта, просвистел кнут, и всадник исчез в темноте. Тут рванулась Басара, перемахнула через ворота и понеслась вслед. Она не лаяла, хотя злоба душила ее, только хрипела от ярости и летела, как с силой брошенный камень. Догнала, заскочила вперед и залаяла, как бы приказывая подчиниться.
Гикнул всадник, нагнулся к седлу и кнутом перетянул собаку. Басара не издала ни звука, удара она, наверное, и не почувствовала, пропустила всадника вперед, взметнулась в прыжке.
Но не рассчитала. Видно, укус пришелся низко. Опередила, опять пропустила вперед, вспрыгнула лошади на спину и повисла.
Лошадь испугалась, шарахнулась в сторону и вместе с всадником полетела в овраг. Бедный малый чуть не свернул себе шею. Но его счастье — застрял в кустарнике. А коня потом вытащили ехавшие следом дружки.
— С такой собакой хорошо на волков ходить, — заметил кто-то из нас, — хотя волк не лошадь, у него на хвосте так просто не повиснешь.
— На волков? Грешна была Басара перед волчьим племенем. Волк частый гость в наших горах. Но волк волку рознь.
Ровно за год до гибели Басары выпал у нас большой снег. Много тогда волков бродило вокруг деревни. Как-то ночью слышу — выстрел. Я схватил двустволку и, как был, в одном белье, выскочил во двор и бросился туда, где заливались собаки. Оказалось, что волк задушил соседского пса и хозяин стрелял по нему. А Басара уже кинулась по следу. Мы гнались за ней до самого леса, но потом стало трудно различать след. Я посоветовал вернуться. Долго звал я Басару, но она не хотела возвращаться, и мне пришлось за ошейник тащить ее до дома. Но наутро Басары след простыл. Сколько я ни свистел, сколько ни искал — она как в воду канула, только на другой день к вечеру притащилась домой, еле волоча ноги. Но глаза довольно поблескивали. Она то и дело пыталась прыгнуть мне на грудь и заискивающе вертела лохматым хвостом.