же такие страны, которые больше – например, Польша, – уже пали. А когда Гитлер сказал в своем обращении по радио, что не планирует оккупировать нашу страну и нам нечего бояться, мне бы следовало догадаться. Ведь на самом деле это означало, что его солдаты уже укладывают парашюты и нам очень даже есть чего бояться. Вступление в армию не было символическим жестом. Это было бесплодной затеей.
Вот почему я не говорила с Олли более двух лет. Вот почему Бас приходит в моих снах и сердится из-за того, что я не прочитала его письмо. И вот как я узнала, что быть храбрым иногда очень опасно. Храбрость нужно расходовать экономно. Я одержима желанием найти Мириам во имя справедливости. Загубив одну жизнь, я должна спасти другую.
Это я виновата в смерти Баса. Бас сделал глупость, полюбив меня. Он погиб из-за меня. Это моя вина.
Глава 13
Пятьдесят два часа. Я узнала об исчезновении Мириам Родвелдт пятьдесят два часа назад. Две бессонных ночи. Три столкновения с немецкими солдатами. Один спасенный младенец. Одна пропавшая девушка, которая так и не нашлась. Я не видела фру Янссен с тех пор, как согласилась помочь. Как только Олли уходит, я еду к ней на велосипеде в сумерках, незадолго до комендантского часа. Мне нужно рассказать все, что произошло. Она сразу же усаживает меня за кухонный стол и угощает настоящим кофе и маленькими круассанами. Когда я надкусываю один, рот наполняется миндальной пастой. Это мои любимые. Фру Янссен запомнила это с прошлого раза и поджидала меня с этим лакомством.
– Я размышляла еще о некоторых вещах, – говорит она после того, как я делюсь с ней новостями. – Насчет Мириам. Вряд ли они могут помочь, но я все время об этом думаю. – Она достает лист бумаги и прищуривается. – Номер один. Вы сказали, что было бы опасно идти к соседям. Но Мириам однажды упомянула имя одного славного человека, который занимается ремонтом в ее здании. Может быть, вы могли бы с ним побеседовать? Номер два. Она очень любила кино и знала всех звезд. Кинотеатры еще открыты? Вы могли бы поспрашивать. Может быть, кто-нибудь ее там видел. Номер три. Ханнеке, она была спокойной девочкой. Не любила говорить о семье: это слишком ее расстраивало. Но она не боялась спрашивать о моей семье. Даже о Яне. Некоторые боятся спрашивать о нем, но Мириам задавала много вопросов. Я заходила к ней с чашкой чая, и мы все говорили и говорили до позднего часа. А еще она была вежливая. Терпеть не могла свеклу, но ела без единой жалобы. Она вообще никогда не жаловалась.
Фру Янссен смотрит на меня:
– Мне продолжать?
– Нет. Хотя то, что вы сказали, очень поможет.
Сегодня столько всего случилось: спрятанная камера, и Олли, и ужасное красное мерцание голой сцены в театре. У меня почти не было времени, чтобы разобраться в своих чувствах. И когда я вспоминаю об этом сейчас, мне становится стыдно.
Потому что когда я обещала фру Янссен найти Мириам, все было иначе. Пропавшая девочка – загадка. Способ навести порядок в своем уголке мира и отомстить нацистской системе. Пропавшая девушка, словно пропавшая пачка сигарет. Казалось, я смогу таким образом вновь обрести ту личность, которой была прежде. Но в том ужасном театре, а теперь на кухне фру Янссен… Она рассказывает, как Мириам без единой жалобы ела свеклу – и я наконец-то представляю себе просто напуганную девочку. Одну из многих.
– Мне сжечь эту бумагу? – спрашивает фру Янссен, указывая на записи.
Я колеблюсь, затем киваю:
– Да, вероятно.
– Хорошо.
Она ищет спички возле плиты, но не видит их, хотя они совсем рядом.
– Фру Янссен, где ваши очки?
Ее пальцы взлетают к носу. На переносице еще обозначены две глубокие отметины.
– О, я уронила их. Они за шкафчиком.
– Когда?
– В то утро. После того как вы ушли.
– Это было пару дней назад.
– Я в основном знаю, что где находится в этом доме.
Мне становится дурно при мысли о том, как она, полуслепая, ковыляет с палочкой по дому, натыкаясь на мебель. Да еще запасает миндальные круассаны на случай моего прихода! Ей так хочется, чтобы кто-нибудь задавал вопросы о ее сыне! Она теперь очень одинока.
Я стряхиваю крошки с пальцев.
– Отведите меня к шкафчику. Я достану очки.
Она ведет меня в спальню, приговаривая:
– Я привыкаю жить одна. Мальчики или Хендрик помогли бы мне с очками. А потом Мириам… Она бы тоже помогла. Всегда кто-то был рядом. Знаете, ведь я когда-то была девушкой, мечтающей о карьере, – как вы. Сорок лет назад, когда большинство женщин еще не работало, я встретила Хендрика. Он нанял меня продавщицей в магазин. Я считала себя такой независимой! Но потом моя жизнь изменилась. Я привыкла заботиться о других, и теперь мне не хочется быть одной. Никогда бы не подумала.
Дубовый шкафчик фру Янссен выглядит громоздким и тяжелым. Мне не сдвинуть его одной. Я вижу под шкафом очки, но там такое узкое место, что мне не подсунуть руку.
– Я собиралась попросить Христоффела, когда он придет в следующий раз, – говорит она. – Он должен вернуться завтра.
– Обойдемся без Христоффела. У вас есть длинная палка? Что-нибудь очень тонкое? Может быть, палка, которой вы закрываете портьеры?
После нескольких минут бесплодных поисков фру Янссен уходит в сад за домом и возвращается с плоским деревянным шестом. Он слегка испачкан снизу; сверху прикреплен пакетик с семенами, на котором написано «свекла».
– Это подойдет?
С помощью шеста я вытаскиваю из-под шкафчика очки фру Янссен. Она горячо меня благодарит и, стерев с них пыль, водружает на нос. Через минуту мы уже снова сидим за столом.
– Возможно, все это не имеет значения, – начинаю я. – Но я узнала несколько имен. Это люди, которые могли хорошо знать Мириам. Не говорила ли когда-нибудь Мириам о своей подруге Амалии?
Фру Янссен поджимает губы.
– Не думаю.
– А Урси? Зеф?
– Урси? Может быть. Нет, наверное, я путаю ее с портнихой. Ее тоже зовут Урси.
Я приберегла самое многообещающее имя напоследок:
– А Тобиас? Возможно, он был ее парнем?
– Она действительно говорила о мальчике, который ей нравился, но я не помню… Дайте-ка подумать.
Довольно странно, что Мириам говорила о каком-то мальчике. Ведь она в это время пряталась в убежище, оплакивая родную семью и опасаясь за свою жизнь. Но, наверное, любовь не прекращается даже во время войн. В дне содержится столько часов, что хватает времени и на страхи, и на нормальные эмоции.
– О! – Взгляд фру Янссен проясняется. Она тянется за палочкой и отодвигается от стола. – Я кое-что вспомнила.
Она поднимается и идет к кладовой. Я слышу звяканье. Наконец она возвращается с несколькими банками в руках.
– Я не голодна, – смущенно произношу я, но фру Янссен качает головой. Она принесла банки по другой причине.
– За день до того, как Мириам исчезла, я попросила ее помочь протереть пыльные банки в кладовой, – объясняет фру Янссен. – Мне пришлось отпустить женщину, которая обычно делала в доме уборку. Я боялась, как бы она не услышала Мириам. Мириам уже почти закончила вытирать банки, когда зашла моя соседка. Девочке пришлось прекратить работу и спрятаться. Вот как выглядят те, которые она протерла. – Фру Янссен придвигает ко мне чистую банку. – А теперь посмотрите на эти.
На первый взгляд они кажутся такими же, как те, которые протерла Мириам. Но затем я замечаю, что кто-то рисовал на пыли – вероятно, указательным пальцем. Это напоминает мне рисунки, которые я делаю на окнах, прежде чем вымыть их.
Фру Янссен поворачивает две банки. На первой написано «М», на второй – «Т».
– Я заметила их вчера и подумала, что это просто какие-то закорючки, – говорит она. – Но это не так. Это буквы «М» и «Т».
– Мириам и Тобиас, – предполагаю я.
– Вы думаете, это что-то означает?
Означает ли это что-то? Например, что Мириам убежала из безопасного места, чтобы отыскать мальчика, который ей нравится? Что Мириам рискнула своей жизнью ради отношений, единственным доказательством которых служит загадочная записка и буквы на пыльных крышках банок? Да еще цветы, которые, по словам Мины, Мириам получила однажды в школе? Но разве я не сделала бы то же самое? Даже если бы не видела Баса несколько месяцев, я бы думала о нем каждый день и писала его имя на всем, что подвернется под руку. И разве я не делаю это и сейчас?
Разве любовь – не полная противоположность рациональному?
В ожидании моего ответа фру Янссен снова протирает очки. Она стряхивает частички пыли, приставшие к ним, и что-то шепчет о садовом шесте.
– Гм-м? – рассеянно бормочу я.
– Я подумала, мне следует держать в доме под рукой садовый шест. Тот, с помощью которого вы достали очки. Его можно использовать, когда нужно добраться до недоступных уголков.
Я резко выпрямляюсь, словно меня дернуло током.
– Что вы сказали?
– Простите! Я мешаю вам сосредоточиться.
– Нет, нет. Вы помогли мне, – возражаю я. – Этот шест был в вашем саду за домом?
– Да. У меня небольшой огород: я выращиваю овощи. Конечно, не сейчас, когда зима, а летом. А что?
– Мне нужно снова осмотреть дверь черного хода.
– Зачем?
Я протискиваюсь мимо нее и иду к черному ходу по узкому, тускло освещенному коридору. Все точно так же, как в прошлый раз. Когда дверь не заперта на засов, появляется большая щель, и ветер распахивает ее. Засов тяжелый и черный – по-видимому, он сделан из железа. Пожалуй, мой замысел может сработать. Я приподнимаю засов и отпускаю его. Он тут же падает, но дверь остается незапертой. То же самое происходит и в следующий раз.
Фру Янссен, стоящая у меня за спиной, теряет терпение.
– Я не понимаю, – наконец говорит она.
– Ш-ш-ш. – Я снова поднимаю засов.
Мне уже начинает казаться, что это бессмысленно. Но на четвертой попытке засов запирается со щелчком.
Обернувшись, я вижу, что фру Янссен это заметила.
– Видите? Вы это видели?
– Но вы стоите прямо перед ним, – возражает она. – Мириам не смогла бы это сделать с другой стороны запертой двери.