Виллем громко вздыхает и присаживается на корточки. Он изображает шутливую досаду на несносную велосипедную цепь. Но на самом деле ему требуется время, чтобы осмотреть мясную лавку.
– Хорошо, – одобряет он. – Если не знаешь, что за коровой кто-то спрятался, ни за что не заметишь.
Он действительно считает, что это хорошая идея? А я-то сама так считаю? Или мне просто хочется, чтобы это сработало? Не понимаю. Этот перекресток, который выбрали мы с Виллемом, этот навес, эта пластмассовая корова… Отсюда больше километра до станции Муидерпорт[17]. Это большое расстояние. Но достаточно ли его, чтобы спасти одну жизнь?
Теперь колонна опережает нас. Ряды угрюмых людей, которых гонят неизвестно куда. Мы стоим, глядя им вслед и ощущая свое бессилие. Мы с Виллемом одни.
– У тебя получится? – спрашивает он. – Я имею в виду военную форму.
– Я не подведу.
– Если понадобится, чтобы я связал тебя с кем-нибудь… Правда, я не уверен, что знаю нужных людей, но я мог бы…
– Все в порядке, Виллем.
Кивнув, он не сразу решается задать следующий вопрос.
– Ханнеке, я надеюсь, ты не поймешь это превратно, – начинает он. – Просто дело в том, что мы бы планировали операцию с немецкой формой заранее, за несколько недель. Ты мне нравишься. Я думаю, ты сильный человек. Но Олли… Он мой лучший друг. И я не могу допустить, чтобы с ним что-нибудь случилось. С любым из нашей группы. Я хочу, чтобы ты сказала, что мы можем на тебя положиться.
Вот уже два года у меня ни разу не возникало желания, чтобы кто-нибудь на меня положился. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь зависел от моей воли. Но теперь я видела колонну, видела центр депортации, видела детский почерк испуганной девочки, видела храбрых людей, вынужденных прятаться. Поэтому я отвечаю Виллему:
– Вы можете на меня положиться. Я сделаю все, что в моих силах.
У меня комок в горле, и я отвожу взгляд. А когда снова смотрю на Виллема, то замечаю, что он сильно обеспокоен.
– Надеюсь, у тебя все в порядке, Ханнеке. Если хочешь о чем-нибудь поговорить, я ничего не расскажу остальным, – предлагает он.
Виллем так искренне это произносит, что я закусываю губу до крови. Все случившееся за последние сутки давит на меня.
– Нет, ничего такого. У меня все прекрасно. Просто я… я плохо сплю, – признаюсь я в конце концов. – Я плохо сплю с тех пор, как умер Бас.
Это неполное объяснение, но я впервые затрагиваю эту тему при ком-то.
Виллем берет меня за руку.
– Баса этим не вернешь, Ханнеке. Да ты и сама знаешь. И вот что я тебе скажу: ты можешь спасти Мириам – и по-прежнему не спать по ночам.
Глава 24
У звонка другой звук. Раньше это было слабое дребезжание, а теперь он звучит чисто, как колокольчик. Сначала я подумала, что забыла этот звук. Но как же я могла забыть, если слышала его сто раз, двести, пятьсот?
Наверное, Элсбет купила новый звонок, когда родители переехали к бабушке. Они с Рольфом остались в квартире, в которой она выросла. Странно думать о ней как о жене, занимающейся хозяйством в доме. Интересно, содрала ли она обои в гостиной? Она всегда считала их уродливыми, а теперь у нее есть на это деньги.
Никто не идет открывать дверь, и я снова звоню, прижимаясь лицом к стеклу. Та же самая гостиная. Те же самые обои.
Я знала, что буду нервничать, придя сюда. Но я не ожидала, что мне будет так страшно. И придется делать такие усилия, чтобы не убежать.
Ничего – ни звуков изнутри, ни бликов света от настольной лампы. Дома никого нет. Так лучше, говорю я себе. Безопаснее. Легче. Я обдумала миллион непредвиденных обстоятельств: она дома, он дома, оба дома. А этот сценарий – лучший для меня. Вот почему я пришла сейчас: семья Элсбет всегда устраивает грандиозный воскресный обед в доме ее бабушки. И я держу пари, что эта традиция продолжается и во время войны. Так почему же я так разочарована, не увидев лица Элсбет?
И еще одно не изменилось в доме: запасной ключ, как всегда, на верху дверной коробки. Он слегка ржавый и холодит руку.
Да и запах тот же самый: пахнет гвоздикой и стиральным порошком. Это запах, присущий семье Вос. Он так хорошо мне знаком, что действует успокаивающе. Но на этот раз я не гость, напоминаю я себе. На этот раз я работаю.
Я проскальзываю в квартиру. Спальня родителей наверху, в конце холла. Я почти никогда не заходила внутрь. Элсбет иногда прокрадывалась туда и возвращалась с румянами мамы, и мы учились краситься. Как только я захожу в эту комнату, мне становится ясно, что я ошиблась. Спальня выглядит необитаемой. На постели валяется какое-то недошитое платье.
У меня замирает сердце. Если Элсбет и Рольф не перебрались в спальню родителей, значит, придется зайти в ее комнату. А я так надеялась этого избежать! Нужно вернуться к лестнице. Первая дверь направо.
Я открываю дверь, и меня сразу же обступают призраки. Я провела столько дней в комнате Элсбет! Мы упражнялись в танцах, притворяясь, будто делаем домашние задания, и болтали о наших любимых кинозвездах. Мечтали о том, как вырастем, как у нас одновременно родятся дети, и в конце концов мы вместе состаримся и будем гулять по площади, поддерживая друг друга под руку. Прекрати. Немедленно прекрати!
У двери висит халат. На рукаве дырка. Элсбет прожгла халат, когда мы тайно курили сигареты на балконе.
Чтобы не поддаваться эмоциям, я цепляюсь за реальные детали. Элсбет делила эту комнату со старшей сестрой. Шкаф Нелли был слева, а шкаф Элсбет – справа. Поселившись с мужем в доме, где провела детство, она наверняка отдала ему шкаф Нелли. Это так похоже на Элсбет: посоветовать мужу просто отодвинуть вещи сестры в сторону, чтобы освободить место для своих. Может быть, он обнаружил один из забытых бюстгальтеров Нелли, и Элсбет хохотала при виде его смущения.
Я открываю левый шкаф. Да, я права. Внутри аккуратно выглаженная мужская одежда (брюки, рубашки) висит на плечиках. Это вещи, которые носит муж Элсбет. Рольф. Ее новая жизнь, в которой мне не нашлось места.
Но формы здесь нет. Я проверяю дважды. У него должно быть по крайней мере две: одну носит, вторая в стирке. Но в шкафу ничего. Формы не видно ни на стульях, ни на кровати, застеленной наспех. Где же она может быть?
Вернувшись в коридор, я открываю кладовку для белья. Внутри плетеная корзинка, в которой полно измятых полотенец и простынь, отложенных для стирки. Я роюсь в ней в поисках серого и черного – цвета смерти, цвета гестапо. В самом низу я замечаю что-то темное и вытаскиваю эту вещь.
Как же я могла забыть? Бабушка Элсбет дарила все в двух экземплярах. «Миндалины» не понравились Элсбет, и она отдала платье мне. Как она хихикала, когда я надела это ужасное нечто! Но ей пришлось оставить близнеца – второе платье унылого цвета.
От него пахнет Элсбет, пудрой и духами. И я сразу же вспоминаю подругу в этом платье. Она строила гримасы, когда мать настаивала, чтобы она надела его на вечеринку. Приходилось подчиняться, но она старалась «нечаянно» пролить на него пунш. При этом она щебетала о том, как хорошо целуется Хенк, и с умудренным видом говорила мне, что первый поцелуй не идет ни в какое сравнение со вторым.
Я целовалась с Олли, Элсбет. Я целовалась с Олли – а Бас мертв – как у тебя дела? – разве не глупо, что наша дружба закончилась из-за того, что ты полюбила мальчика? – или именно так и бывает?
Я засовываю платье в корзинку для грязного белья и хватаюсь за черный воротник, который вдруг высунулся. Рубашка Рольфа. И как раз когда я начинаю вытаскивать брюки того же цвета, открывается парадная дверь.
Не раздумывая, я ныряю в кладовку, втискиваясь рядом с плетеной корзинкой. В руках я сжимаю мятую форму Рольфа. Я прикрываю скрипучую дверцу шкафа, оставляя щель. Если ее закрыть полностью, раздастся громкий щелчок. Сердце громко колотится, и я уверена, что этот звук слышен всем. Я приказываю сердцу успокоиться, но оно не слушается.
– Поверить не могу, что ты забыл пирог. Какой же обед без пирога!
И еще одно не изменилось: голос Элсбет, веселый и насмешливый. Он наносит мне удар под ложечку. Всхлипнув, я прижимаю к губам форму Рольфа.
– Какая жизнь без пирога и без моей жены? – поддразнивает он.
– Значит, мы с пирогом – самое сладкое в жизни? – смеется она.
– Вспомни, не нужно ли тебе еще чего-нибудь, пока мы здесь? – спрашивает Рольф.
– Могу заодно захватить с собой свитер. Дом бабушки – настоящий холодильник.
Они так естественно общаются друг с другом! Этого я не ожидала. Болтают так, будто нет войны. Сплошные шутки и поцелуи. Я слышу шаги на лестнице. Четвертая ступенька скрипит. Дверь ее комнаты как раз перед кладовкой для белья. Я слышу, как она открывает шкаф и перебирает плечики с одеждой, что-то мурлыча себе под нос. Элсбет никогда не умела петь.
– Ты не видел желтый свитер? – кричит она.
– Разве ты не положила его в корзину для грязного белья?
Я замираю от страха, видя, как приближаются лодыжки Элсбет. Ближе, ближе… Запах пудры щекочет мне нос. Она берется за ручку кладовки. Что делать, если она меня обнаружит? Я мысленно прокручиваю сценарии, которые срабатывают с нацистами. Но сейчас они не годятся. Я могла бы ударить ее. Могла бы обнять, как будто и не прошло этих двух лет. Но они прошли, и сейчас я не только ненавижу и люблю Элсбет. Сейчас мне нужно ее бояться.
– Элсбет, он здесь, – кричит Рольф. – Твой свитер был на стуле.
Она удаляется, стуча каблучками по паркету. Сердце колотится в груди как молот, от волнения, гнева и горя. И она снова уходит. Моя бывшая лучшая подруга.
Когда я возвращаюсь домой в тот вечер, мама и папа уже в постели. Еще слишком рано, и они, конечно, не спят. Но они не выходят из спальни. Годами я просила их именно об этом: ложиться спать и не ждать меня. Но сейчас я представляю, как они, в ночных рубашках, прислушиваются – и мне становится неуютно. Что-то изменилось между нами во время последней ссоры, когда я ушла с Виллемом. Я по-прежнему их дочь, но больше не ребенок.