– У нас было всего несколько минут. Я бежала из мебельного магазина, не зная, куда идти. И вдруг увидела Амалию. Она плакала, волосы были растрепаны, пальто расстегнуто. Амалия так крепко меня схватила, что я задохнулась. Близился комендантский час, и на улице было полно людей, спешивших домой. Никто не обращал на нас внимания. Я рассказала ей о гибели моей семьи. И она, не раздумывая, сняла пальто. Она сказала, что в кармане есть удостоверение личности и деньги. В тот вечер ей нужно было сесть на поезд, следующий в Кийкдуин. Билет уже был заказан. Тетя Амалии не видела ее с детства. Амалия придумала, чтобы я ехала к ее тете. Она пообещала, что никому не скажет, где я и что случилось. До тех пор, пока не получит известие, что я в безопасности.
– И так и было?
– Почти. – Ее взгляд становится напряженным. – Именно это «почти» останавливало меня всю неделю. Как много раз мне казалось, что я почти поняла что-то! Но потом становилось очевидно, что я ничего не поняла.
– Мириам, у Амалии был секрет, и она рассказала его Христоффелу. Вот почему он выгнал ее из дома. Он так разъярился, что Амалия испугалась. Вы знаете, что это за секрет? Что же такое могла рассказать ему ваша подруга? Ведь он выгнал ее из дома, где она была в безопасности.
Она кусает губы и отводит взгляд.
– Я ничего не знаю.
– Пожалуйста! Я просто пытаюсь понять, что произошло. Вы представить себе не можете, сколько усилий приложили разные люди, чтобы вас найти. Фру Янссен отдала бы что угодно, лишь бы узнать, что случилось.
Ей хочется рассказать. Я вижу, что ей хочется покончить со всем этим. И начать с чистого листа.
– Мириам, вы признались, что Амалия плакала, тогда, на улице. Почему же она плакала? И вообще, почему она оказалась в тот вечер на улице?
Расскажи мне. Расскажи – и покончим с этим.
Мириам медленно достает из кармана бумагу, сложенную звездочкой.
– Это было в кармане пальто Амалии. Там были деньги на поездку и это.
Я беру звездочку и разворачиваю ее. Мириам поднимается с кресла и подходит к окну. Она стоит там, глядя на море.
Дорогая Элизабет!
Прости меня. Прости, хотя я сделала такое, чего нельзя простить.
Я пишу это в трамвае. Если я доберусь вовремя, не придется отдавать тебе это письмо. Пишу на всякий случай. Письмо-на-всякий-случай.
Мы с Т. стали ближе в твое отсутствие. Он внимательно меня слушает, смеется над моими шутками. Кажется, он впервые увидел меня по-настоящему. Я знаю, ты бы не имела ничего против. Ведь ты никогда не любила его так, как я. Ты всегда говорила, что тебе хочется, чтобы ему нравилась я, а не ты. И мне показалось, что он начинает меня любить. Но это было не так. Нет, он не любил. Однажды он посмотрел на меня и сказал: «Тебе нужно сделать прическу, как у Мириам. У нее такие красивые волосы! Когда война закончится, может быть, она тебя научит». И я поняла по его лицу, что он никогда меня не полюбит. Никогда.
Я говорю тебе это, так как хочу, чтобы ты поняла: у меня было разбито сердце. Даже если это и не оправдывает мой поступок. Я вернулась домой с разбитым сердцем. У нас в гостях был дядя. Он спросил, почему у меня такой печальный вид. Я без всякой задней мысли ответила, что мне грустно, потому что мальчик, которого я люблю, не отвечает мне взаимностью. Потому что сохнет по девочке, прячущейся в мебельном магазине. Дядя рассмеялся и заверил, что этот мальчик глуп. Он попросил рассказать побольше об этой девочке. И я рассказала ему о тебе все. Я забыла, что он вступил в НСД.
Или не забыла? Дорогая Элизабет, я думаю об этом с той самой минуты, как поняла, что наделала. Забыла ли я на самом деле, что он вступил в НСД? Или что-то во мне помнило и знало, что делало? Я попытаюсь исправить свою ошибку. Попытаюсь все уладить, если смогу. Прости меня. Прости меня. Прости меня.
– Она выдала вас, – говорю я. – Это из-за нее нацисты нагрянули в ваше тайное убежище.
Мириам поворачивается ко мне.
– Разве вы не понимаете? Она пожалела об этом, как только осознала, что произошло. Вот почему она оказалась ночью на улице. Она хотела предупредить нас и надеялась, что мы успеем убежать.
– Но было слишком поздно.
Глаза Мириам затуманиваются слезами. Мне трудно вообразить эту ночь. Две лучшие подруги встречаются на улице, чтобы сказать столько всего сразу: я выдала тебя, я люблю тебя, я хочу тебя спасти, прости меня. По всей Европе умирают сотни тысяч людей. А здесь, в моем родном городе, нацисты убили всю семью из-за цепочки событий, которая началась с любви, ревности и обмолвки.
– Вы ненавидите ее?
Мириам смотрит на свои сложенные руки.
– Ненавидела. Никого на свете я так не ненавидела. Но она же не знала. Мне нужно верить в это сейчас. Я думаю, она рассказывала дяде обо мне, не сознавая, что может случиться. Она не хотела этого. – Мириам поднимает на меня глаза. – Вы верите, что это так?
– Я верю – если верите вы.
Не знаю, почему для Мириам так важно, чтобы я была хорошего мнения об Амалии. Ведь она совсем не знает меня.
И вдруг меня осеняет. Для меня это тоже было бы важно, если бы касалось моих друзей. Всех нас – Баса, Элсбет, Олли. Важно, чтобы кто-то нас понял. Мы измучены и вовсе не безупречны, но делаем в этой войне все, что можем. На нас навалилось что-то огромное и чудовищное. И мы тоже не знали всего, как Амалия, и не хотели трагедии. Тут нет нашей вины.
Мириам подходит к кровати и садится. Я присаживаюсь рядом. Ни одна из нас не произносит ни слова. Мы просто смотрим в окно, за которым волны бьются о берег с заграждениями.
Глава 34
В конце концов я решила не ночевать в гостинице тетушки Амалии. Мириам недостаточно хорошо знает меня, так что мне вряд ли удастся ее утешить. Я говорю ей, что возвращаюсь в Амстердам. И что у нее есть там дом: она может жить у фру Янссен, если захочет. Но, пожалуй, лучше оставаться здесь, пока не кончится война. В безлюдной гостинице с правильными документами безопаснее, чем в Амстердаме.
Я направляюсь к железнодорожной станции. Там я извожу кассира в билетной кассе до тех пор, пока он не продает мне билет на следующий поезд до Амстердама. Рядом со мной в вагоне сидит какая-то женщина. Она шепчет, что битва при Сталинграде закончена и нацисты проиграли. Это их первое официальное поражение в этой войне.
– Слава богу! – восклицаю я.
Однако я тотчас же спохватываюсь. А что, если она коллаборационистка? Тогда мне следовало ответить неопределенно или выразить отчаяние. Но нет, она явно не сторонница нацистского режима. Она украдкой жмет мне руку, разделяя радость. А потом мы умолкаем. Потому что неизвестно, кто нас подслушивает. Мы молчим всю дорогу. Я ощущаю сильную усталость. Итак, все загадки решены. Может быть, делая хорошие поступки во искупление плохих, нельзя ожидать, что уцелеешь.
Когда я вернусь домой, мама с папой спросят, где я была. Я пойду обедать с Олли, Виллемом и Санне. А когда смогу, навещу Мину. Иногда у меня все еще будет болеть сердце. Возможно, довольно часто. Наверное, можно исцелиться, даже если не уцелел.
Я нашла девушку – но не ту, которую разыскивала. Я рассталась с подругой, по которой тоскую каждый день. Я вернусь на работу. Мне станет лучше, но не сразу. Я отыщу все спрятанные вещи и раскрою все тайны.
Как я впервые поняла, что люблю Баса.
Ему было шестнадцать, мне пятнадцать. Это случилось не в тот день, когда мы слушали радио в его доме. Тогда он понял, что любит меня. А я поняла неделей раньше. Это произошло на школьном дворе. Кто-то сказал, что предпочитает сначала прочесть последние страницы книги, чтобы убедиться, что все кончилось хорошо. Бас заметил, что ничего глупее не слышал. Он велел дать ему книгу, о которой шла речь. Затем открыл ее на последней странице, взял ручку и начал что-то писать. Я думала, он напишет: Все кончилось хорошо. Но когда Бас вернул книгу, оказалось, что он написал: Всех изувечил медведь, это очень печально, пошли есть мороженое.
Бас поднял меня за руку со скамейки и сказал:
– Может быть, медведь и не изувечил тебя, а только слегка поцарапал.
А потом я скорчила рожу, и он поцеловал меня, и мы пошли есть мороженое. У нас с ним все только начиналось – в мире, который был близок к концу, о чем мы и не подозревали.
К вопросу об исторической точности
Хотя все сюжетные линии и персонажи в этой книге вымышленные, упомянутые исторические события реальны. Они разворачивались в Голландии во время Второй мировой войны. Топография Амстердама в этом романе тоже подлинная. Нидерланды были оккупированы в мае 1940 года. Более двух тысяч голландских военнослужащих было убито в битве за Нидерланды. Немецкие оккупанты начали вводить все более жестокие ограничения для еврейского населения.
Около ста тысяч голландских евреев умерло во время холокоста. Это почти три четверти еврейского населения – гораздо более высокий процент, чем в соседних странах. Есть множество мнений относительно того, почему так случилось. Нидерланды – плоская, возделанная земля, и в ней мало лесов и природных убежищ, где можно спрятаться. Страны, с которыми граничит Голландия, также были оккупированы, что ограничивало пути к бегству. Сопротивление создавалось медленно. Дело в том, что в Первую мировую войну Нидерланды были нейтральны. Поэтому у ее граждан не было ни инфраструктуры, ни знаний для создания подпольных сетей. Процент голландских коллаборационистов был сравнительно высок. И даже тех, кто осуждал оккупацию, убаюкивало ложное чувство безопасности вследствие того, что нацисты вводили ограничения постепенно. Страна была как лягушка в медленно закипавшей воде.
Еврейский совет, состоявший из лидеров диаспоры, вначале верил, что как связующее звено между нацистами и еврейским населением сможет улучшить обращение со своими в Нидерландах. Но сегодня многие считают, что действия совета ненамеренно облегчали выслеживание, преследование и депортацию евреев в концентрационные лагеря, где их убивали.