Адам пожал плечами.
– Может, еще мили три-четыре.
– Я так и думала, – сказала Краш. – Придется устраиваться на ночлег где-то по дороге.
– Валяй, – буркнул Адам. – Есть охота. У тебя ничего не найдется?
Краш будто наткнулась на невидимую стену, нарочито медленно развернулась на месте, словно героиня трагедии на сцене, и воззрилась на брата.
– Ты чего? – опешил тот.
Он остановился вслед за ней, похоже, совершенно не видя повода для возмущения, но разглядев выражение ее лица, невольно отшатнулся.
– А ты почему с собой не взял? – прошипела она сквозь зубы, – Какого чёрта ты напихал в рюкзак, если у тебя там нет продуктов?
– Слушай, я не виноват, – оправдывался Адам. – Думал, мы соберемся на кухне и распределим, кому что нести, а потом…
Он умолк.
– Адам, – начала Краш. – Ты всё утро пихал в рюкзак какой-то хлам и набил под завязку. Даже если бы мы решили распределиться, куда бы ты дел продукты?
Адам пожал плечами, словно маленький ребенок, провинившийся мальчишка, который даже не может объяснить, почему нашкодил – «по кочану», и всё.
– Адам! – повторила она, срываясь на визг, и постаралась понизить голос – мало ли что, вдруг в такой тишине кто-нибудь услышит, и все старания по маскировке насмарку. – Что за бред ты несешь? Ты же столько раз ходил в походы, должен понимать, что в рюкзаке каждый грамм на счету и с собой берут только самое необходимое. Тебе же это не впервой, не то, что маме. Какого ж ты барахла туда напихал?
– Такого, что не мог бросить, – набычился Адам. – Так есть у тебя что пожрать или нет? А то я на голодный желудок с места не сойду.
– А я не сойду, пока не покажешь, что за хлам у тебя в рюкзаке. И пока не выкинешь всё ненужное, чтобы освободить место для жизненно необходимого.
Мысли вихрем закружились в голове. Теперь придется забираться в чей-то дом или заходить в город. Себе одной еды хватило бы ровно на две недели, всё было скрупулезно просчитано до последней калории. Конечно, она понимала, что рано или поздно еду придется добывать по дороге, но не в первый же день! Тот городок, через который они будут проходить и городом-то не назовешь, хотя в магазине на заправке, пожалуй, что-нибудь удастся прихватить из закусок.
Если только его не разграбили и не сожгли.
– Только попробуй что-нибудь выкинуть из моего рюкзака, – перебил ее мысли Адам.
– Еще как попробую. Вся еда у меня, так что, если хочешь жрать, никуда не денешься.
– Думаешь, мне слабо у тебя рюкзак отобрать? – пригрозил Адам. – Запросто. Схвачу и убегу, и фиг ты меня догонишь.
Он не добавил: «Потому что на одной ноге не больно разбежишься», но намек был вполне прозрачным.
Краш чувствовала, как воображаемая линия обороны, выстроенная в душе, обрастает рядами колючей проволоки и складами боеприпасов, но открывать огонь по Адаму не спешила, несмотря на жгучее желание. Они всю жизнь ругались по мелочам, никогда не упускали случая указать друг другу на недостатки, так что сорваться ничего не стоило, только теперь всё стало куда серьезней из-за недавно возникшей потаённой обиды.
Адам обвинил ее в смерти родителей, и эти слова словно повисли между ними смрадным облаком, к которому не хотелось приближаться, но и не замечать было трудно.
Можно подлить масла в огонь, и он вспыхнет с новой силой, пока не дойдет до драки из-за рюкзаков, после которой им явно станет не по пути. Но разлучаться ей не хотелось, всё-таки родной брат, как ни крути, да и мама велела держаться вместе. Вот самое главное. Мама велела держаться вместе.
Прикусив язык, Краш молча стянула рюкзак, нашарила там протеиновый батончик и протянула Адаму с таким чувством, будто это не белый флаг, а мина замедленного действия.
Он перевел взгляд с батончика на сестру, отвернулся и пробормотал:
– Спасибо.
– Не за что, – ответила она, уловив мелькнувший в его глазах стыд, и пошла дальше.
Она не стала объяснять, что им скоро придется пополнить запасы, потому что у него не хватило ума захватить ни крошки еды. Когда слопает батончик и сможет думать не только о еде, сам сообразит. Просто постаралась прикинуть, что их ждет впереди, какие затруднения могут возникнуть вдобавок к тому, что уже известно.
Даже если следующий городишко не представлял из себя ничего особенного, в нем могли остаться зараженные люди, а значит опасные. Вот почему ей хотелось устроить ночевку, не доходя до шоссе, а перейти его с утра пораньше, желательно до рассвета под покровом темноты. А сейчас Адаму об этих планах даже заикаться не стоит, тот в лучшем случае поднимет ее на смех, а в худшем снова затеет перебранку, только этого еще не хватало.
Но на будущее всё же не мешало бы собраться с силами, ведь Адам от своих убеждений просто так не откажется. В этом они были похожи: как что втемяшится – ничем не вышибешь. Адаму слабо было орать на бандитов, вломившихся в их дом, или бороться с вирусом, заразившим маму, так он перевел стрелки на Краш, как источник всех бед. И ей оставалось быть выше его нападок, держать себя в руках, ждать, пока он признает свою ошибку.
«Ох, мамочка, помоги», – взмолилась она про себя, потому что, если Адам опять затеет ссору, без поддержки свыше она вряд ли стерпит, чтобы на него не наброситься. Она считала, что достаточно хорошо разбирается в самой себе со всеми недостатками.
Когда она предложила разбить палатки на полянке примерно в четверти мили от шоссе, Адам возражать не стал. Не проронил ни слова, пока она кипятила воду на маленьком костерке и когда угостила едой из своего рюкзака. Просто залил кипятком и принялся есть. Хорошо хоть ложку себе додумался захватить, а то у нее лишних приборов не было, и кто знает, как бы всё обернулось, будь у них одна ложка с вилкой на двоих.
После ужина он забрался к себе в палатку и больше не показывался, оставив сестру в одиночестве у костра.
Глава восьмаяБудь под ним змеёй [12]
Ночью Краш едва забылась тревожным сном, ей то и дело мерещился рёв тяжелых армейских грузовиков с вооруженными людьми.
Наутро они упаковали снаряжение, и снова двинулись в путь. Адам не возражал против ее плана дойти до кемпинга – то ли соглашался с ней, то ли ему было все равно. Как бы то ни было, ей нравилось всё делать по-своему, так что остаток пути до шоссе они прошли молча.
Тропа оканчивалась небольшой грунтовой площадкой, где туристы, направляющиеся в лес, могли оставить машины.
По другую сторону шоссе оказалась такая же тропинка с площадкой, а дальше по шоссе слева виднелась заправка и небольшая деревушка.
Краш почти ожидала увидеть блокпост, столпотворение солдат и людей, отправлявшихся в лагеря, но, разумеется, ничего подобного там не оказалось.
– Пойдем на заправку, может, едой разживемся, – предложил Адам.
Она понимала, что это необходимо, но ее вдруг охватило такое же навязчивое предчувствие беды, как перед той роковой поездкой в спортивный магазин.
– Вряд ли там найдешь чего полезного, – сморщилась Краш. – Может, лучше потерпим до более крупного города? Чего рисковать по пустякам?
– В большом городе и людей больше, – заметил Адам. – А тут вокруг никого, совсем как дома.
И не оборачиваясь зашагал по обочине.
– Адам, подожди, – окликнула Краш. – Спрячься хоть за деревьями.
– А зачем? – удивился он, – машину услышишь гораздо раньше, чем увидишь, так что успеешь юркнуть в лес, как мышка.
Поняв, что уговоры бесполезны и он никого не послушает, дальше спорить она не стала. Хотя так трудно было промолчать, не утащить его под безопасную сень деревьев, выстроившихся по обе стороны вдоль дороги.
И опять Краш почувствовала то предательское покалывание в шее, словно кто-то выслеживает ее издалека, чтобы налететь, схватить и запихнуть в какой-нибудь фургон.
Она поймала себя на том, что затаила дыхание, чтобы лучше слышать, не прозевать коварно крадущихся врагов, и немного встряхнулась – ну что за глупость, только задохнуться еще не хватало.
Как и ожидалось, людей на заправке не оказалось, и на всех придорожных магазинах висели таблички: «Закрыто». Следов погрома, как у них в городе, заметно не было – ни валяющихся повсюду обломков, ни разбитых витрин.
Наверное, в этой деревеньке и в лучшие времена народу было не густо, так что даже с концом света мало что изменилось. Как будто люди еще завтракали по домам, а магазины просто не открылись.
Вход на заправку оказался заперт, и путешественники принялись разглядывать витрины с аккуратными рядами пакетиков с чипсами и печеньем, пачек сигарет и лотерейными билетами.
– Придется стекло высадить, – заявил Адам.
Краш поморщилась – бить стёкла не стоило по многим причинам, но главная – уж слишком это смахивало на кражу со взломом. Мысль, конечно, дурацкая, ведь хозяин теперь вряд ли объявится, а даже если и вернется, неужто поскупится на еду для голодных ребят?
А еще эта стеклянная дверь выходила на шоссе, и Краш никак не удавалось отделаться от назойливого ощущения чужого взгляда. Тихо выбить стекло не получится, а из-за шума не услышишь, если кто-нибудь появится, да и спрятаться будет негде.
– Может, поищем черный ход? – как можно небрежнее предложила Краш, стараясь скрыть свои опасения из-за притаившихся в засаде врагов, и тут же разозлилась сама на себя – ну сколько можно миндальничать с Адамом? Это же ненормально, ведь он с ней особо не церемонится.
Мама велела держаться вместе.
Просто ей понадобился предлог (да, это всего лишь предлог), чтобы скрыть свой страх остаться одной. Нет, она боялась не одиночества, будучи по натуре отшельницей, а того, что брат оборвет последнюю родственную связь, и на всём белом свете не останется ни единого близкого человека, кто помнил бы расставание с мамой.
Как же трудно, чертовски трудно удержаться, чтобы не высказать начистоту, какой это идиотизм – торчать перед заправкой у всех на виду, вдруг кто-то выглянет в окно или проедет мимо.