Краш почувствовала, как лезвие погрузилось в мягкие внутренности, как они сжимаются под его напором, руки окатило горячей кровью, а потом запах стал еще хуже – запах содержимого кишок, вываливающегося на землю. Тот скудный обед, что она успела проглотить, ринулся наружу вперемешку с желчью, встал комом поперёк горла, и она закашлялась, содрогаясь всем телом.
Но Краш не могла позволить врагу снова подняться и кинуться на нее, поэтому сначала рванула топор вбок, поперёк живота, и только потом выдернула лезвие. К этому чавкающему, хлюпающему звуку никак не привыкнуть, неважно, сколько бы ни приходилось пускать топор в дело, ее каждый раз пробирало до мурашек.
Тот человек (он все же оказался обычным человеком, а не «койотом» или охотником) рухнул ничком прямо на нее, и она едва успела неуклюже отпрянуть. Супергероиня из нее не лучше, чем киношный злодей из этого парня. Она обычная девушка, пытающаяся уцелеть в новом мире, нисколько не похожем на тот, в котором выросла, где всё было совершенно рационально, привычно и даже скучно всего лишь каких-то три месяца назад.
Парень повалился на землю, истекая кровью. Никаких стонов, содроганий и прочих театральных жестов, похоже, просто отключился из-за болевого шока от ожога и удара топором. «Может, и выживет, – хотя Краш сильно сомневалась, – но чем чёрт не шутит». Скорее всего, умрет, только она жалела не о содеянном, а о том, что другого выхода не было.
Краш не хотела считать себя убийцей, но и становиться чьей-то добычей только потому, что оказалась одна в лесу, совсем не собиралась.
Собрав вещички, она закинула за спину рюкзак, затушила костер, который так старательно разводила. Тщательно вытерла тряпочкой топорик, надела на лезвие чехол и пристегнула рукоять липучкой к поясу брюк.
Заметив тусклый отблеск звездного света на оброненном нападавшим оружии, она с отвращением подняла пистолет. Оставлять нельзя – если попадет в недобрые руки, у нее могут быть неприятности. В конце концов, из тех троих, с кем столкнулась накануне, она убила не всех.
Об оружии Краш знала только то, что на дух его не переносит. Отцу нравились детективные сериалы, и в них будто каждый персонаж знал, как снимать предохранитель, как заряжать оружие, даже если до этого они в глаза его не видели. Краш понятия не имела, как все это делать, и опасалась возиться с пистолетом в темноте. Так, чего доброго, еще прострелишь единственную здоровую ногу. Не меньшей глупостью казалось сунуть пистолет, наверняка заряженный, судя по тому, как им размахивал тот тип, в рюкзак или за пояс.
Даже прикасаться к этой холодной отвратительной железке было противно до глубины души, но пришлось так и идти, направив ствол в сторону от себя и не касаясь спускового крючка. Краш устремилась прочь от стоянки, где ранее надеялась заночевать и дать хоть немного отдыха натруженной после утреннего марш-броска культе, и уже на ходу снова с особой остротой ощутила, как хочется хоть ненадолго снять протез.
Она тщательно выполняла все необходимые процедуры: регулярно снимала протез на привале после ходьбы, протирала культю и смазывала кремом, чтобы не натереть мозоль, но снять его на ночь и просто дать ноге отдохнуть было особенно приятно.
«Койот», тот тип, лишил ее вожделенного отдыха, и теперь она терзалась от голода, ведь толком поесть так и не удалось, злости из-за вынужденного убийства, хотя она этого совершенно не хотела, и возмущения оттого, что приходится через силу ковылять с ноющей ногой, да ещё тащить этот дурацкий мерзкий пистолет.
Перед самым рассветом послышалось бодрящее журчание, и она пошла на звук, постепенно замедляя шаг, – к проточной воде тянулось всё живое, в том числе медведи и люди, а Краш по возможности старалась избегать и тех и других, зная по опыту, как они опасны.
На берегу очень кстати оказались заросли какого-то кустарника, за которыми можно было спрятаться, и, внимательно проверив, нет ли там ядовитого плюща, – не хватало еще обжечь лицо и руки – она затаилась, высматривая, не видать ли вокруг какого движения.
Ручей оказался шести-семи футов шириной и довольно быстрым, а значит, можно запастись питьевой водой. Она прекрасно знала, что стоячая вода для питья непригодна, и просто не представляла, как можно на такое решиться, ведь она обычно зарастает зеленой тиной – разве что от безысходности, чтобы не умереть от жажды. Конечно, Краш повидала немало людской глупости еще до Кризиса, так что же говорить о сегодняшнем дне.
Бутылка была с фильтром для очистки воды от паразитов и прочей гадости, но ее пугало не это. В воде запросто мог оказаться труп, раздутый рассадник заразы, так и норовящей пристать к очередному носителю и произвести новые несметные полчища своих отпрысков.
Этот страх не подчинялся логике. Смертоносный Кашель распространяется воздушно-капельным путём, и по идее в воде этот вирус выжить не должен, но вдруг он мутировал? Такой вариант вполне возможен, и, если она до сих пор здорова, то на будущее никаких гарантий нет.
Поток бежал быстро, бурно, словно стараясь ее разуверить, и она наконец решилась рискнуть несмотря на свои опасения, потому что выхода не было – разводить костер, чтобы вскипятить воду, и дожидаться, пока она остынет, было опасно.
Выждав еще немного для пущей уверенности, что за ней никто не наблюдает тайком с другого берега, Краш вдруг почувствовала, что клюет носом, и резко тряхнула головой, как это бывает, когда чувствуешь, что проваливаешься в сон, но знаешь, что засыпать нельзя. Потом вытаращила глаза, словно надеясь отогнать сонливость. Значит, вымоталась гораздо сильнее, чем казалось, и от этого стало страшно, ведь усталость означает уязвимость, а кроме себя самой, на защитников рассчитывать не приходится.
«Что-то я чересчур перестраховываюсь», – подумала она. На много миль вокруг ни единой живой души. По дороге от стоянки, где она убила того «койота» (ладно, человека, как бы ни был похож на койота со светящимися в темноте глазами и острыми зубами, он всё-таки человек), слышны были только шорохи бросавшейся врассыпную мелкой живности – бурундуков, белок и полевых мышей.
В этом месте у ручья других людей, кроме нее, не было. Да, осторожность не мешает, но перегибать палку не стоит, иначе можно так и застрять на одном месте. С такой ногой не сильно разбежишься, Краш понимала, что дальше определенного предела продвинуться не сможет, как бы ни хотелось – в какой-то момент тело просто откажется слушаться: черта с два, ни шагу больше, и все. А осторожничая вообще с места не сдвинешься. Хватит трусить, пора спускаться к воде.
Берег оказался крутоват, и с одной ногой карабкаться было неловко, что вверх, что вниз, хотя подниматься всё-таки чуть легче. Спускаясь, она боялась потерять равновесие и шлепнуться, как никогда ощущая разницу между протезом и здоровой ногой, а чем больше она сосредоточивалась, тем более неловкой становилась.
В паре шагов от воды она поскользнулась и здоровой ногой влезла в ручей. Выругалась. Водонепроницаемым ботинкам ничто не грозило, а вот брюкам… Вода добралась до лодыжки и промочила носок.
Мокрые носки она ненавидела чуть ли не больше всего на свете, хуже них была только лакрица (ее передёргивало при одной мысли об анисо-фенхелевом или чёрт его знает каком запахе) и любители зависнуть посреди прохода в магазине, уткнувшись в телефон и загородив проход нормальным покупателям. Впрочем, такие нынче, считай, перевелись, да и на лакрицу наткнуться не так-то просто.
Вблизи ручей оказался глубже, чем представлялось с ее наблюдательного пункта. На ее взгляд, вполне достаточно, чтобы скрыть от случайного путника эту гадость, которую пришлось тащить в руке. Скорей бы от нее избавиться. Краш с облегчением швырнула пистолет в самую середину ручья, и тот с тихим всплеском канул на дно. Разглядеть оружие с берега не удавалось, и она понадеялась, что на глубине нескольких футов его никто не найдет. А если найдут, то к тому времени пистолет заржавеет и выйдет из строя.
Она присела на илистом берегу и протянула руку с бутылкой, чтобы наполнить ее подальше от поднятой мути, там, где течение побыстрее, и тут же залпом осушила почти всё, что успела набрать. Она и не представляла, как хочется пить, пока язык не коснулся прохладной живительной влаги. Обожженный накануне кончик языка до сих пор не отошел.
Краш еще дважды наполняла бутылку и жадно хлебала воду, пока не забулькало в животе, потом осторожно поднялась на ноги, чтобы снова не поскользнуться и не пришлось затевать канитель с переодеванием – в рюкзаке у нее была всего одна пара запасных брюк.
Краш нужно было перейти через ручей, потому что он преграждал путь на север, а еще оставался шанс, что тот тип, заявившийся на огонек, соврал не на все сто, и где-то там рыскают военные, может, даже с собаками-ищейками, которые выслеживают всех подряд – и больных, и здоровых.
Смышленая, хорошо натасканная собака запросто учует кровь на одежде – как ни аккуратничай, на брюки всё равно что-нибудь да попадет – и с собаками Краш могут догнать гораздо быстрее, но стоит перейти ручей, вода собьет их со следа.
По крайней мере в кино так было всегда (львиная доля навыков выживания Краш черпалась из книг и фильмов). Беглецы всегда переплывали реку, и преследующим их гончим оставалось лишь с лаем носиться кругами по берегу, а их хозяевам – качать головой и сокрушаться о том, что собаки потеряли след.
Еще не хватало, чтобы ее травили собаками и уж тем более чтобы изловили сачком, как бабочку, и пришпилили к доске булавкой. Ей надо добраться до бабушкиного домика, потому что другой родни у нее не осталось.
Когда они созванивались в последний раз (еще до того, как отключилась и проводная, и мобильная связь), старушка приглашала всю семью к себе – вместе в глухом лесу гораздо безопасней.
С тех пор прошло шесть недель, и много воды утекло. Но Краш представляла, как бабушка каждый день поглядывает в окошко из-за занавесок и ждет, когда же родные выйдут из чащи на полянку перед домиком.