Энджи поколебалась, не очень желая признаваться в своей слабости, но что-то в лице старухи побудило ее сказать:
– Ваш звонок и это расследование стали для меня спасательным кругом. Я вам очень обязана.
– Да, но вы ухватились за этот круг обеими руками и выбрались на берег. Наша встреча была предначертана свыше… Не пропадайте, слышите?
К своему изумлению, Энджи порывисто обняла судью и поцеловала во влажную морщинистую щеку. Она оставила Джилли Монеган смотреть в туманную серую даль, стискивая трости изуродованными артритом пальцами, и быстро пошла по пляжу, спрятав озябшие руки в карманы. Лицо обжигал соленый зимний ветер. Энджи удивлялась иронии судьбы – как ажиотаж в массмедиа и сомнительная известность разрушили ее карьеру в полиции и поставили под угрозу работу в частном агентстве, но привлекли к ней внимание судьи Монаган и в итоге помогли сторицей наверстать упущенное. Она вышла победителем, закаленная испытаниями. Она больше не боялась быть Энджи Паллорино, подкидышем из бэби-бокса и неистовым копом, расстрелявшим сумасшедшего маньяка-убийцу. Она с радостью будет собой. Она и впредь будет маршировать под собственный барабан и высоко нести свое знамя во имя правды, чтобы такие, как она и Джилли Монеган, могли наконец подвести черту и жить дальше.
Из машины она позвонила Джоку Брикстону.
Его телефон был занят, поэтому Энджи оставила сообщение:
– Джок, закругляемся. Гонорар за дело Гулати и бонус за вычетом моей половины и понесенных расходов переведу на счет «Прибрежных расследований» в понедельник. Дело закрыто. – Она невольно улыбнулась на эти слова. – Мой отчет будет у вас на столе через несколько дней.
Нажав отбой, она несколько минут посидела, глядя, как капли сбегают по лобовому стеклу «Мини-Купера», оставляя за собой извилистые дорожки.
Черт побери, у нее получилось! Она успешно завершила свое первое частное расследование!
Энджи завела мотор. Остаток вчерашнего дня она объясняла суть дела приехавшим детективам, поздно вечером добралась домой, приняла душ и рухнула в постель. Проспав чуть не полсуток, она заехала к Джилли Монеган лично сообщить ей новости. Далее на повестке дня был Мэддокс, которого Энджи тоже намеревалась повидать лично.
По дороге она придумывала, как скажет ему, что она готова – к обязательствам, к ответственности, и как спросит, не передумал ли он. Хочет ли он этого. Хочет ли он ее.
Паллорино свернула на блестевшую от дождя улицу с приставшими к асфальту мокрыми скользкими листьями. Скользкими, как те позеленевшие камни у Наамиш… Что-то не давало ей покоя в деле Гулати, что-то из сказанного кем-то из свидетелей об этом злосчастном падении, но Энджи не могла ухватить, что конкретно.
Впереди показался забор психиатрической лечебницы Маунт-Сент-Агнес. Энджи взглянула на часы. Полдень, суббота. Отец сейчас здесь, навещает маму. Он всегда приезжает вечером в пятницу и в субботу около полудня и остается на обед в столовой для пациентов. Энджи поспешно нажала на тормоз и включила поворотник, проехав в массивные кованые ворота.
Мириам и Джозеф Паллорино сидели вдвоем на застекленной террасе. Снаружи было пасмурно – висели низкие тучи, и дождь пятнал окна, но за кованой решеткой камина в углу уютно потрескивали горящие поленья, и в комнате было тепло.
Когда Энджи вошла, отец поднял глаза, и на его лице отразилось удивление, сразу сменившееся волнением. Он быстро поднялся на ноги и вздрогнул, потирая бедро.
– Энджи, ты в порядке? Вид у тебя…
– Уставший, я знаю. – Она улыбнулась и обняла отца. – Я устала, но в остальном все в порядке. А ты как? Опять сустав, да?
Джозеф Паллорино сделал гримасу.
– Как всегда, скрипит и щелкает. Старость вообще не для неженок, но это лучше, чем альтернатива, как считаешь?
– Пожалуй. – Энджи взглянула на мать, безучастно смотревшую на свое отражение в оконном стекле. – Как мама? – тихо спросила она.
– Сегодня ничего. Ты выбрала хороший день – может, она тебя даже узнает.
Энджи подтянула плетеное кресло и села лицом к больной. Приемная мать казалась тенью прежней Мириам: пустые глаза, осунувшееся лицо. Сильная седина, длинными прядями пробившая некогда огненно-рыжую шевелюру, придавала ее облику нечто клоунское.
У Энджи сжалось сердце.
Мириам и Джозеф Паллорино хранили прошлое Энджи в секрете от всех. Они не придумали ничего лучше, чем вставить четырехлетнего приемыша на место своей погибшей дочурки. Даже назвали безымянного подкидыша именем покойной. Но их можно понять – ими двигало безутешное горе, отчаянье и любовь, пусть и своеобразно понятая.
Сильно ли отличался фамильный секрет четы Паллорино от тех тайн, которые столь яростно охраняли Толлеты, Кармана и Джейкоби, защищая Акселя Толлета, родную кровь?
Энджи помрачнела, вспомнив о Толлетах и Кармана, а заодно о «Додже», который пытался столкнуть ее в озеро, и о стрелах, выпущенных в них с Клэр в мшистой роще.
Если это дело рук одной и той же шайки, они, наверное, пытались запугать ее и вынудить отказаться от расследования гибели Поттера Бейтса.
Однако беспокойство не проходило. Энджи мучило ощущение чего-то незаконченного, не до конца понятного. Казалось, она упускает что-то важное, маячащее совсем рядом, не даваясь в руки.
Отогнав беспокойство, Энджи сосредоточилась на том, зачем она пришла, на хорошем, которое отныне решила пестовать и лелеять. Она взяла холодные, с набрякшими венами руки матери в свои.
– Мамуль, привет, как поживаешь? Ты сегодня наблюдаешь за птицами? Им нравится новая кормушка, которую я привезла в прошлый раз?
На лице Мириам отразилось замешательство, и она с беспокойством наморщила лоб, беспомощно поглядев на мужа.
– Это Энджи, милая, – подсказал Джозеф Паллорино. – Наша Энджи.
Мириам начала раскачиваться в кресле.
– Энджи. Энджи, – хмурясь, повторила она. – А кто такая Энджи?
Энджи вынула телефон.
– Мам, я хочу тебе что-то показать.
Открыв фотографию, которую Джинни сделала на ее телефон в свадебном бутике, она повернула экран к Мириам.
Слегка дрожащими руками Мириам Паллорино взяла телефон и пристально вгляделась в фотографию. Лицо ее просветлело, и она погладила изображение кончиками пальцев.
– Принцесса-невеста, – прошептала она. – Какая красивая… – Мириам поглядела Энджи в глаза. – Она – это ты. Она наша Энджи. Мое дитя выходит замуж?
У Энджи защипало глаза. Она кашлянула.
– Есть такая вероятность. Помнишь детектива Джеймса Мэддокса, я еще приводила его сюда? Такой высокий, темноволосый, с синими глазами? – Она взглянула на отца. Джозеф Паллорино сидел, растроганный до слез. – Мы в принципе подумываем пожениться. Пап, ты поведешь меня к алтарю?
Отец уставился на нее, затем повернулся к жене. Смаргивая слезы, скатывавшиеся из уголков глаз, он закивал и проговорил хрипло и тихо:
– Значит, ты нас простила, Энджи? За то, что мы сделали? Скрыли от тебя?
Она встала и обняла отца. Джозеф Паллорино крепко-крепко прижал ее к себе, и Энджи почувствовала, что он плачет. От него пахло знакомо и хорошо – старым свитером, лосьоном после бритья. Пахло папой. И Энджи зарылась лицом в старый вязаный свитер с кожаными заплатами на локтях.
– Я люблю тебя, моя маленькая, – прошептал он ей в волосы. – Я тебя так люблю! Прости меня, что мы тебе не…
– Тс-с-с. – Энджи отодвинулась и решительно взяла отца за плечи. – Не надо это говорить. Папа, ты хороший человек.
Куда лучше, чем доктор Даг Харт, твой ровесник и тоже преподаватель Университета Виктории…
– Мне очень повезло, что это вы меня взяли, – добавила она и поцеловала отца в щеку.
Джозеф Паллорино не сводил с нее глаз. Время будто остановилось. Дождь громко стучал по стеклам, небо потемнело еще сильнее.
– Энджи, ты даже не представляешь, как мне нужно было это услышать.
– А мне – сказать. Пап, я тебя люблю. – Она поглядела на мать, смотревшую в залитое дождем окно. – Я вас обоих люблю всем сердцем.
Мириам Паллорино снова начала раскачиваться в кресле, тихо напевая:
– Ave, Maria, vergin del ciel, sovrana di grazie e madre pia…
– Может, мама споет на венчании? – предложила Энджи.
– Может быть, – улыбнулся Джозеф Паллорино.
Несмотря на усталость, Энджи переполняла невероятная легкость, когда она ехала домой. Она свернула на шоссе, тянувшееся вдоль Внутренней гавани. Огни витрин казались особенно яркими и приветливыми холодным туманным вечером. По тротуарам шли закутанные покупатели, закрываясь зонтами от ветра с моря. Скоро декабрь и ровно год с того дня, когда они с Хольгерсеном приехали на вызов в связи с найденной на кладбище изрезанной и изнасилованной Грейси Драммонд. Энджи тогда с неприязнью относилась к Рождеству, смутно недолюбливая этот праздник. Но потом она познакомилась с Джеймсом Мэддоксом, и он перевернул ее жизнь. Он стал ее напарником, начальником, любовником, а теперь, возможно, и мужем. При этой мысли у Энджи внутри все пело, когда она остановилась на красный свет.
Мобильный зазвонил, когда она смотрела, как пешеходы переходят дорогу. Энджи ответила через блютус:
– Слушаю!
– Это частный детектив Энджи Паллорино? – спросил незнакомый женский голос. Звонившая явно робела.
Что-то в ее тоне заставило Энджи насторожиться.
– Да, это я. А с кем я говорю?
В трубке кашлянули.
– Я Софи Розенблюм, Софи Синович-Розенблюм. В университете я дружила с Жасмин Гулати. Я только что вернулась из отпуска и узнала из новостей, что нашли ее останки и идентифицировали. Моя соседка, которая присматривала за домом в наше отсутствие, передала, что вы приезжали задать несколько вопросов, а она направила вас к Мие.
– О, спасибо за звонок, Софи. – На светофоре загорелся зеленый, и Энджи тронула машину с места. – Миа мне помогла, спасибо.
– Я ей звонила. Она призналась, что рассказала вам об аборте Жасмин…
– Да.