К горлу подкатил ком.
Ком, предательски расползающийся по груди, мешающий дышать и обжигающий глаза слезами. Привалившись к стене, я сжимала и разжимала кулаки, пытаясь прийти в себя. До той минуты, пока взгляд не прояснился и не стало легче дышать.
Так-то лучше. Сейчас не время разводить сырость, Шарлотта.
Мисс Дженни где-то загуляла, поэтому я просто положила в блюдечко остатки вареной курицы и оставила окно приоткрытым. Переоделась в домашнее, стараясь не смотреть на розы, которые так и не дождались воды.
Мне отчаянно хотелось принять ванну, чтобы смыть с себя прикосновения Ормана, веревки и все воспоминания о прошедшем дне, но увы. В общей комнате для умывания был только душ, прогретая вода из которого всегда почему-то шла с запахом прогорклого масла. Впрочем, сейчас это был самый желанный запах на свете. Все, что угодно, только не сандал.
Я терла себя мочалкой, пока не покраснела кожа и пока за дверью не начали стучать с требованиями освободить ванную.
Вернувшись к себе, даже не села за планы для Илайджи. Подхватив шарфик, бережно положила на подушку и устроилась рядом. Шелк клубился по грубой наволочке, стекая на покрывало. Подарок Ирвина пах пряностями и солнцем, а еще нежностью. Нежностью его прикосновений, нежностью его внимания, нежностью наших общих воспоминаний, которых никому не отнять.
Осторожно коснулась струящихся складок пальцами, погладила их и открыла пузырек со снотворным.
Как там сказал аптекарь? Пять капель?
Осторожно нанесла их на кожу и втерла легкими, массирующими движениями (так он посоветовал сделать, чтобы быстрее заснуть).
— Спокойной ночи, Ирвин, — прошептала, подтянув шарфик к себе.
И закрыла глаза.
Это был странный дом. Я совершенно точно в нем никогда не бывала, и уж точно никогда раньше не ступала по жестким, удивительно тихим половицам. Чувство было такое, что они поглощают звук моих шагов, зато сердце стучало в два раза громче, и так же оглушительно с губ срывалось дыхание. Здесь едва уловимо пахло свежим деревом и лаком, витраж под лестницей сверкал новыми стеклами. Блики от приглушенных плафонами светильников-артефактов падали в затемненные грани.
Перила под пальцами были теплыми, особенно столбики, которые венчали эти светильники. Я поднималась по ступенькам, с каждым шагом чувствуя себя все более странно. Поворот — и новый виток лестницы, уводящий наверх. Еле слышный шорох юбки, длинный коридор: здесь темнота обступала со всех сторон, только из-под приоткрытой двери лился уютный приглушенный свет. Я направилась туда, повинуясь непонятному притяжению, природу которого объяснить не могла. Толкнула дверь и оказалась в спальне: небольшой, похожей на мою комнату в доме виконта Фейбера.
Разве что моя была не такой темной: здесь преобладал темно-сиреневый, а еще серебро. Кровать с высокими столбиками, комод с застывшим над ним зеркалом, стул и ничего больше. Ни туалетного столика, какой принято ставить в комнатах леди, ни мужского секретера. Тяжелые фиолетовые портьеры стелились по полу, лаская его бархатом складок.
— А-а-ах! — стон был таким громким, что я вздрогнула.
Вздрогнула и замерла напротив распахнутой дверцы небольшой комнатушки. Я не заметила ее сразу, потому что она осталась за приоткрытой дверью, за моей спиной, когда я вошла. Небольшое помещение, вполне сносное, чтобы там разместить гардеробную, или превратить его в кладовку.
Стон повторился — глубокий, низкий, гортанный, больше похожий на длинный выдох или на крик. Помедлив, коснулась пальцами дверцы, раскрывая створки. Шагнула внутрь, и свет за спиной погас. Так резко, что я дернулась назад в комнату, и… уперлась ладонями в глухую стену. В тот же миг под ногами вспыхнула огненная полоска, от которой я отпрыгнула, как от змеи.
Отпрыгнула и медленно повернулась: она появилась из разреза дверей, возникших словно из ниоткуда. Сердце бешено колотилось, я неуверенно коснулась теплого дерева, и, повинуясь странному чувству, приникла к тоненькой щелочке. Чтобы увидеть мастерскую Ормана, утонувшую в приглушенном полумраке. Освещал ее только светящийся шар, паривший над мольбертом.
На кровати лежала девушка в маске, заведенные над головой руки стягивала веревка. Несколько раз обернутая вокруг тонких запястий, она крепилась мощным узлом. Вторая оплетала хрупкое тело лианой. Скользила по плечам и рукам, несильно перетягивала грудь, делая ее похожей на два небольших холмика. Узор растекался по девушке паутинкой, это было дико, и…
Красиво.
К щекам прилила кровь, когда я увидела сплетения на бедрах. И узелок, чуть пониже аккуратного треугольника волос. От этой картины потемнело перед глазами, а может быть, перед глазами потемнело от ощущения рождающейся внизу живота пульсации, которую хотелось продлить… или усилить. Пальцами.
Девушка кусала губы, и откровенно, бессовестно выгибалась. Сводила бедра, вжимаясь в бессильные подарить ей наслаждение веревки. С ее губ срывались бессвязные стоны, а тело плавилось на простынях, и жар его словно передавался мне. Да что там, каждое движение передавалось мне, я снова чувствовала веревку и отзывалась на ее прикосновения.
В мастерской неожиданно вспыхнул свет, и ночь превратилась в день.
А девушка… этой девушкой была я сама: рыжие волосы расплескались по подушкам, пальцы рук судорожно сжимались, когда она… то есть я, выгибалась на простынях.
Осознание этого заставило отшатнуться, зажимая руками рот.
Я отступала до тех пор, пока не наткнулась спиной на стену и не упала в пустоту. Падение оказалось недолгим и закончилось на кровати, в мастерской Ормана. Я снова была оплетена паутиной веревочного узора, как рыболовной сетью, а он склонялся надо мной, без труда удерживая заведенные над головой руки. Набалдашник трости коснулся моих губ, размыкая их.
— Соскучилась, Шарлотта? — глаза его потемнели, как грозовое небо. — Добро пожаловать в свой страшный сон.
— Нет, — прошептала я. Даже не сразу поняла, что вслух. — Нет-нет-нет.
А как же снотворное?
— Понимаешь ли, — Орман устроился на кровати рядом со мной, — снотворное может помочь тебе заснуть… и помешает проснуться. Но оно не помешает тебе видеть сны.
Набалдашник скользнул по ключице, остановившись у преграды веревки.
— Сны, не стесненные условностями и предрассудками.
Дернулась, но тщетно: пальцы на запястьях словно превратились в оковы, а хуже всего было то, что вырываться мне не хотелось. По краю сознания мелькнула мысль — и ради этого я заложила сережки? — но тут же растворилась в прикосновении набалдашника к напряженному соску. Это вышло так остро, что сорвавшийся с губ стон эхом отразился от стен.
Низкий, глубокий, порочный.
— Отпустите! — выдохнула я и закусила губу.
— Ты действительно этого хочешь, Шарлотта? — хриплые нотки в его голосе отозвались во мне диким, неправильным предвкушением.
— Да! — вытолкнула яростно. — Хочу, чтобы вы оставили меня в покое. Хочу, чтобы вы исчезли! Хочу, чтобы вас никогда не было в моей жизни!
— Очень жаль тебя разочаровывать. — Трость скользнула ниже, по животу. — Во сне у нас будет столько времени, сколько я пожелаю. А главное…
Набалдашник коснулся узелка между моих ног, и из груди выбило воздух.
— Тебе не грозит нарушение кровообращения, даже если этот сон превратится в вечность.
Он легко перехватил трость поперек шафта, давление на узелок пропало, а я едва не застонала от разочарования.
— Ненавижу!!! — процедила, когда снова смогла дышать. — Ненавижу вас! Ненавижу!
— Когда передумаешь, скажешь. А пока продолжим.
Набалдашник скользнул наверх. Медленно, легко, заставляя кусать губы и желать только одного — чтобы он вернул его туда, вниз. Холод металла и обжигающий узор веревки, сквозь незнакомые, будоражащие ощущения я пыталась сосредоточиться. Ведь если у меня однажды получилось войти в сон, должно же как-то получиться выйти! Представила комнату, свою маленькую мансарду, где засыпала, чтобы оказаться там, но тщетно. Музей искусств — тоже. Улицы Лигенбурга, кухню Фейберов — бесполезно. Да что там, я даже «одеть» себя не могла, опутанная сетями сна.
Ни сбежать, ни даже проснуться.
Потому что я использовала это дурацкое снотворное!
— Не переживай, Шарлотта. — Орман скользнул взглядом между разведенных бедер, заставляя меня вспыхнуть. — Я бы все равно не позволил тебе сбежать. Управлять собственными снами — не значит постичь гааркирт, позволяющую любого сделать пленником сна. Я этому учился долгие годы.
— Рада за вас!
Кожа стала безумно чувствительной, от воспоминаний о прикосновении трости к соску внутри все сладко сжалось, и я закусила губу. Стоило мне об этом подумать, как набалдашник обвел ареолу, а лакированный шафт скользнул по чувствительной вершинке.
Вверх.
И вниз, цепляя его металлическим узором, от чего меня выгнуло дугой.
Не стану. Я не стану об этом думать, я могу с этим справиться.
Закрыла глаза, стараясь глубоко дышать. Не обращать внимания на ласкающую тело веревку и трость, на то, как наливается грудь, а между ног снова становится горячо. Сердце колотилось о ребра, дыхание сбивалось. Я пыталась считать овец, барашков, коров, сворачивающих себе шею Орманов, но помогало смутно. Желание с каждой минутой разгоралось все ярче, заставляя плавиться на простынях. Как они подо мной еще не загорелись, большой вопрос.
Как я не загорелась сама…
— Ты и так вся горишь, Шарлотта. Всегда горела. С первой минуты, как я тебя увидел… — Низкий голос ввинчивался в сознание, заставляя задыхаться и вжиматься в простыни, стараясь уйти от прикосновений. Если бы я могла: он уже не удерживал мои руки, меня держал сон и подвластная ему магия. — С первой минуты как ты увидела это. Правда, девочка?
От этого хриплого «девочка» и от движения трости по внутренней стороне бедра внутри все отчаянно-сладко сжалось. Я всхлипнула, а Орман удивленно приподнял бровь. Сдавил напряженный сосок между пальцами, и легкий укус боли заставил дернуться, хватая губами воздух.