— Месье Орман!!!!
Вышло настолько громко, что даже у меня зазвенело в ушах.
Тхай-Лао и хозяин дома нарисовались одновременно: один из недр пожирающего звуки особняка, второй — за моей спиной, на лестнице. Это я поняла, проследив взгляд иньфайца.
Медленно обернувшись, сложила руки на груди, встречая потемневший взгляд из прорезей маски. Интересно, сейчас-то она ему зачем?!
— Хотели меня видеть, мисс Руа?
Он неспешно спускался по лестнице: подтянутый и опасный, но в эту минуту мне точно не было дела до его опасности.
— Хотела, — я вытянула руку с долговой меткой, — снимите это. Немедленно! Или…
— Или что? — Голос Ормана звучал вкрадчиво, если не сказать мягко, но под этой мягкостью рождались рычащие нотки, от которых в любой другой день у меня бы волосы встали дыбом. К счастью, сегодня моим волосам было не до этого.
Он остановился в двух шагах от меня, и я спокойно встретила его взгляд.
— Или я выйду за эту дверь, — холодно припечатала я, — а завтра мое тело найдут на вашем пороге.
— Не найдут, — сообщил Орман. — Мы же с вами уже обсудили, что я умею избавляться от тел.
Мысль о том, что я проиграла, даже не успев сказать первое слово, оглушила. Глядя ему в глаза, отчетливо поняла, что через час меня снова разденут и свяжут. После чего сон, превративший меня в порочную марионетку, повторится, только на этот раз наяву. Осознание этого ударило сильнее пощечины Вудворда, и я бросилась к двери. Бросилась отчаянно, яростно, сражаясь за свою жизнь и свободу, за то немногое, что у меня еще оставалось. Рванула тяжелую ручку на себя, падая в напоенный морозом воздух. Холод впился в шею и в руки, холод живой, не магический: воздух облепил тело ледяной коркой, заматывая в кокон стужи. Я бежала, не разбирая дороги, просто летела — до той минуты, как меня перехватили и рывком дернули назад.
— Пустите! Пустите! Пустите! — Я колотила Ормана кулаками по груди, насколько позволяли стальные объятия. Брыкалась, царапалась, кусалась, пока холод не скользнул внутрь.
Упала ему на руки безвольной куклой, понимая, что не могу даже пошевелиться. Не то что пошевелиться, слова ему сказать: мое тело больше мне не принадлежало. Сердце гулко стучало в ушах, пока он нес меня по улице, пока поднимался на крыльцо, и когда шагнул внутрь. Увы, единственное, что я могла, это смотреть: как мимо плывет смазанный быстрой ходьбой окружающий мир. Голова казалась тяжелой, перевернутый холл дергался перед глазами туда-сюда. Равно как и лицо Тхай-Лао (в котором я на миг уловила сожаление), и его спина, когда иньфаец шагнул к двери, чтобы ее прикрыть.
Орман поднимался по лестнице, а я считала столбики и мгновения до того, когда он снимет с меня заклинание. Столбики закончились, пошли артефакты, шаги Ормана грохотом отдавались в ушах в такт бешено колотящемуся сердцу. Руки подо мной были напряженными, если не сказать каменными.
Дверь он открыл плечом, а в ванную комнату меня втащил, даже не потрудившись снять ботинки. Втащил и усадил в кресло к туалетному столику, опираясь ладонями о подлокотники и нависая надо мной. В сумрачную темень взгляда вплетался раскаленный золотой ободок, почему-то именно сейчас пугающий меня до дрожи.
— Правило первое, мисс Руа. Никогда не смейте повышать на меня голос или мне приказывать.
Он коснулся моей щеки, и я невольно взглянула на свое отражение. Волосы выбились из строгого пучка и торчали спутанными прядями, на бледном лице выделялись глаза и левая скула — огромным красным пятном. Там, где пальцы Ормана дотрагивались до оставленного ладонью Вудворда следа, не было больно. Прикосновение ощущалось, как через плотную ткань.
— Правило второе. За плохое поведение полагается наказание.
Наказание?
За что?! За то, что не хочу становиться его куклой?!
Попыталась рвануться, но тщетно: тело по-прежнему отказывалось мне подчиняться. Не только тело, но и язык, потому что когда я попыталась высказать Орману все, что о нем думаю (не стесняясь в выражениях), у меня это не получилось.
— Какой взгляд! Право-слово, когда женщина молчит, она становится еще более привлекательной.
Орман оттолкнулся ладонями от подлокотников и стянул перчатки. За ними последовал жилет (он лег на спинку кресла), а Орман закатал рукава и шагнул к шкафчику возле ванной. Видеть, что там происходит, я не могла, но звук выдвигаемого ящика хлестнул наотмашь. Так же, как легкий шорох и звяканье, донесшиеся с той стороны.
Чувства обострились до предела, особенно когда вода с силой ударила в ванную. Наверное, если бы я могла повернуться и посмотреть (пусть даже увидеть очередную веревку), стало бы легче, но я не могла. Даже моргать не могла. Ни пошевелиться, ни слова сказать, сковавший тело холод слабее не становился. Наоборот, он становился сильнее, когда я пыталась ему воспротивиться — вонзался иголочками в тело, словно предупреждая.
Я билась в захвате заклинания, по-прежнему оставаясь неподвижной, с каждой минутой все отчетливее ощущая свою беспомощность.
— Сидите смирно, мисс Руа?
Издевка прозвучала совсем рядом, и я мысленно вздрогнула: из-за шума воды даже не расслышала, как он подошел.
— Тогда начнем.
Я бы зажмурилась, но увы. Со стороны могло показаться, что я просто устала и прилегла отдохнуть в кресло, особенно когда его пальцы невесомо погладили шею. Отражение рисовало растрепанную меня и Ормана, склонявшегося надо мной, расстегивающего пуговицу за пуговицей. Я могла лишь смотреть, как раскрывается воротник платья, затем лиф (длинной вереницей выскальзывающих из петель перламутровых капелек, уходящих на талию).
Почему-то закончив с ними, он не стал снимать платье. Опустился на одно колено, мягко подхватил мою ногу, освобождая из плена грубых осенних туфель. Краска залила щеки, когда я вспомнила, на что похожи мои каблуки, особенно на левой — совсем стерся. Впрочем, на каблуки Орман не смотрел: медленно стянул сначала одну, затем другую. Отставил в сторону, провел пальцами от лодыжки к колену — и обратно, после чего мягко опустил мою ногу на пол.
— Знаете, почему важны наказания? — произнес он, глядя на меня снизу вверх. — Чтобы плохие поступки запоминались не только тем, кому они причинили боль. Но и тем, кто их совершил.
«Какую боль?!» — хотелось закричать мне, вместо этого я только мысленно уронила на голову Ормана курительницу. Благо, стояла она совсем рядом, и услаждала мой взор своей тяжестью. По ванной плыл аромат, от которого кружилась голова, цветочный, с легкой травяной горчинкой. Исходил он, правда, не от нее, а от чего, я понять пока не могла.
— Вижу, вы совсем не раскаиваетесь, мисс Руа.
В чем я должна раскаиваться?!
Орман поднялся и ногой подвинул к креслу вазу. Высокую вазу, в которой стояли бамбуковые стебли, завершающие обстановку ванной комнаты. В прошлый раз я не обратила на нее внимания, потому что она была придвинута к стене, но сейчас… Сейчас мне стало дурно, особенно когда он вытянул один стебель и мягко провел им по ладони. Положил на туалетный столик, и меня бросило в холодный пот.
Нет. Нет-нет-нет-нет-нет.
Пожалуйста, только не это!
В следующий миг Орман легко вздернул меня на ноги: на миг притягивая к себе, чтобы заглянуть в глаза. Надеюсь, ему сполна хватило ненависти и презрения, которые я вложила во взгляд. Судя по тому, как потемнели его глаза, подчеркнутые золотой каймой радужки, хватило. Правда легче от этого не становилось.
— Совершенно не раскаиваетесь.
Мерзавец, сволочь, урод, шантажист!
Только отпусти меня, только сбрось свое заклинание, и я тебе так раскаюсь, что мало не покажется!
— Приступим, — безэмоционально сообщил Орман и перекинул меня через подлокотник.
Аккуратно, надо отдать этому гаду должное, потому что я не ткнулась лицом в сиденье, а просто легла на него щекой. Правда, сути это не меняло: я оказалась лежащей на кресле с задранной пятой точкой, но что самое ужасное, в зеркале все отлично просматривалось. Щеки горели от беспомощности и унижения, холод пронзал тело металлическим стержнем, иглы которого расползались по каждой клеточке. Мысленно осыпая Ормана проклятиями, я смотрела, как он задирает мне платье вместе с сорочкой.
Если он это сделает, если ударит меня хотя бы раз, я… его никогда не прощу! Мелькнувшая в сознании мысль показалась донельзя нелепой. Очень ему нужно твое прощение, Шарлотта. Он наиграется и забудет.
— Хотите считать, Шарлотта?
Воспоминания о линейке и мисс Хэвидж были настолько яркими, что сердце дернулось, а потом забилось как сумасшедшее.
Сволочь, какая же он сволочь!
Как же я его ненавижу!!!
На глаза наворачивались злые слезы, особенно когда он скользнул ладонями мне под бедра и потянул панталоны вниз, повторяя пальцами каждый участок горящей кожи. Когда в руку лег стебель бамбука, перед глазами потемнело. Я не представляла, каково это — быть отхлестанной вот таким, уж точно больнее чем линейкой. Теперь жгло не только глаза, но и грудь, жгло почему-то холодом, так, что дыхание прерывалось. С какой радостью я бы вырвала эту палку у него из рук, а потом…
Я и сама не представляла, что будет потом.
— Судя по вашему лицу, не хотите. По удару за каждую ступеньку, итого тридцать шесть, — озвучили мне мое наказание. — Так уж и быть, только за те, что в доме, крыльцо не считаем.
Тридцать… шесть?!
Бамбук коснулся моих ягодиц, поглаживая и цепляя кожу неровностями на стебле. Который подчиняясь движению Ормана взвился в воздух, а потом обрушился вниз, с хлестким звуком рассекая воздух.
Мерзавец, сволочь, чудовище…
— Ненавижу!!! — Мой крик разорвал сочный удар.
Боли я не почувствовала, но в тот же миг мир резко утратил краски. Залитая теплым светом комната рухнула в пепельно-серую хмарь, с ладоней сорвались страшные черные ленты. Вскрикнула, и, почувствовав свободу, вскочила. Отпрянула, едва не запутавшись в белье, ленты вспороли воздух, с глухим шипением вгрызаясь в кресло и в пол. Миг — и золотая вспышка поглотила их без остатка. Инстинктивно зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, напоминающее яркий солнечный свет сияние уже померкло. Отражение подернулось рябью, и в этом отражении живой осталась только инеевая прядь в волосах Ормана.