— Я настаиваю, чтобы вы обращались ко мне на «вы».
— Настаивай, — заметил он, приближаясь к постели. — Я не против.
— Стойте там! — Я вскинула вилку, которая как-то незаметно оказалась в моей руке.
— Это моя спальня, Шарлотта.
Что-о-о-о?!
— Сегодня я уступил ее тебе, но это ничего не меняет. Стоять я буду, где пожелаю. И сидеть тоже. — Он опустился рядом со мной, подхватил столик и поставил его между нами. — Ешь, пожалуйста. Мысль о том, что ты голодная и гордая, не дает мне покоя.
— Я не голодная и не гордая!
Желудок снова предательски заурчал, и под этот аккомпанемент до меня дошло, что я только что сказала. Уточнять — значит, лишний раз привлекать внимание к своей оплошности, поэтому я молча сняла крышку и сделала вид, что еда меня совсем не интересует. Вот ни капельки. Ни разу. Даже если учесть, что в последний раз я ела бекон очень давно: у Вудвордов слугам давали овсянку, иногда яйца и сыр. Ну и хлеб, разумеется.
— Так и будете глазеть? — вложила в свой голос как можно больше холода и взяла нож.
— Буду, — мягко сообщил он. — А если будешь изображать из себя невесть что, еще и покормлю. С ложечки.
Я дернулась, когда рука его потянулась к подносу, но Орман всего лишь взял кофейник, чтобы наполнить мне чашку. Глубоко вздохнула и медленно отпилила кусочек бекона с яичницей. Леди Ребекка учила, что мисс должна есть понемножку. А в гостях — всегда отказываться от добавки, но никогда не оставлять ни крошки, потому что это может намекнуть хозяевам на то, что блюдо не удалось. И уж тем более мисс не должна есть быстро, нужно медленно и аккуратно поднести кусочек ко рту…
Бекон оказался превосходным: на миг забывшись, подумала о том, что никогда не ела ничего вкуснее.
— Сливки и сахар добавишь по вкусу, — произнес Орман, наблюдая за мной со странным выражением на лице. — Кстати, можешь называть меня Пауль.
Спасибо воспитанию леди Ребекки, именно благодаря ему я сейчас не поперхнулась: нечем было.
— Могу, но не стану, — ответила я. — Во-первых, мы с вами недостаточно хорошо знакомы.
— А во-вторых?
— А во-вторых, это имя вам не идет.
После такого леди Ребекка упала бы в обморок, но ее здесь не было. Тем более что имя и правда ему не шло, оно было приляпано к его образу с изяществом карнавальной маски на званом ужине.
После этого замечания Орман посмотрел на меня с еще большим интересом.
— Возможно потому, что оно не мое.
От такой откровенности я чуть не поперхнулась повторно.
— Вот как?
— Это имя мне дали в Иньфае, мой наставник. Пау-Лин в переводе с иньфайского означает «одухотворенный».
Он смотрел мне в глаза, и от этого взгляда становилось жарко. По-настоящему жарко, не как от пламени в камине: этот жар рождался внутри, а не снаружи. Не согревающий, но будоражащий, заставляющий тянуться к нему, как бабочка к огню. А с бабочками, которые тянутся к огню, ничего хорошего обычно не происходит. Потом от них остаются только крылышки.
Сама не знаю, почему у меня возникло такое чувство, но именно оно встряхнуло и заставило первой отвести взгляд. Этот разговор сам по себе переходил все допустимые грани. Даже не приличий, а чего именно, я пока сказать не могла. И не уверена, что хочу это знать.
— Вы обещали ответить на мои вопросы, — напомнила я, возвращаясь к завтраку.
Теперь уже намеренно избегая встречаться с ним взглядом, потому что в сумасшедшем светло-сером перламутре его глаз было нечто гипнотическое. Притягательное, пугающее и отталкивающее одновременно. Особенно когда вокруг радужки раскалялся золотой ободок, втекающий в ее цвет солнечными прожилками.
— Спрашивай. — Голос его снова звучал небрежно.
Равнодушно и отстраненно, совсем не так, как минуту назад. Наверное, так будет лучше.
— Что вчера произошло в ванной?
— Ты ушла на Грань.
— На Грань?
— Так называют переходное состояние некроманта или некромага, когда он находится между жизнью и смертью. Это взгляд на мир со стороны смерти, если можно так выразиться. С него начинается взаимодействие с магией. Такие как ты, Шарлотта, черпают силу из небытия.
От меня не укрылось, что он сказал «такие, как ты».
— Вы раньше встречали некромагов?
— Встречал. — Орман поднялся и подошел к окну, позволяя мне вздохнуть свободно.
Теперь, когда его не было рядом, можно было спокойно есть, не опасаясь подавиться беконом. А еще смотреть на него: когда он стоял вот так, сложив руки за спиной и глядя на улицу. Так проще, чем когда каждое неосторожное движение может привести к прикосновению, которого мне отчаянно хотелось избежать.
Усилием воли заставила себя вернуться к тому, от чего мы ушли. То есть к магии смерти.
— А кресло и настил в ванной? Что произошло с ними?
— Суть твоей магии. Глубинная Тьма.
Глубинная — что? От самих этих слов по коже прошел мороз.
— То есть…
— То есть Смерть. — Он повернулся в самый неподходящий момент: я по-простому полезла рогаликом в джем и макнула туда пальцы.
Случайно, разумеется, просто на слове «Смерть» рука дрогнула.
Воспоминания о текущем сквозь меня холоде были настолько неживыми, что на миг показалось, будто сердце перестало биться. Я вспомнила сорвавшиеся с рук черные ленты и мысленно содрогнулась.
— Что будет, если такое повторится? — спросила внезапно севшим голосом.
— Не повторится, если ты научишься этим управлять.
Управлять? Как я научусь этим управлять, ведь я — женщина! Даже если каким-то образом леди Ребекке удастся найти (через связи мужа) практикующего некроманта (что само по себе невероятно), вряд ли он захочет меня обучать. Честно говоря, я вообще смутно себе представляла, что леди Ребекка захочет говорить о таком. Виконтесса всегда была очень практичной и терпеть не могла магию. Что толку тратить время на то, что не приносит никакой пользы?
— Думаете, кто-то возьмется меня учить? — с губ сорвался смешок.
— Я.
Прежде чем я успела что-либо ответить на это (заявление? предложение?) — Орман шагнул ко мне и перехватил мою руку, мягко отнимая рогалик. Вздохнуть не успела, как его губы коснулись моих пальцев, а в следующее мгновение он удивительно мягко втянул один из них в рот.
Из груди разом выбило воздух, а меня выбило из реальности.
Я чувствовала только прикосновение губ к кончикам пальцев. Губ, а еще языка, медленно скользящего по коже. От бесстыжей ласки бросило в жар, я не успела перехватить сорвавшийся с губ протестующий вскрик, который прозвучал как стон. Широко раскрытыми глазами смотрела, как Орман медленно выпускает изо рта мой палец, позволяя прохладе коснуться пылающей подушечки. Скольжение языка по кончику другого пальца отозвалось пронзительным удовольствием в самом низу живота. Содрогнувшись от короткой умопомрачительной вспышки, закусила губу.
— Сладкая, — произнес он и медленно облизнул губы. — Какая же ты сладкая, Шарлотта…
— Это не я. Это джем.
— Именно ты.
«Именно ты» его низким хриплым голосом обрушилось на меня с такой силой, что я отдернула руку.
— Не смейте! — сказала яростно, с трудом сдерживая прерывающееся в такт колотящемуся сердцу дыхание. — Не смейте ко мне прикасаться!
— Ты правда этого хочешь, Шарлотта? Хочешь, чтобы я никогда больше к тебе не прикасался?
Переход с запястья в ладонь пульсировал и горел. Казалось, я все еще чувствую его пальцы там, где они раскаляли мою кожу. И не только там, но и внизу… воспоминания о сне нахлынули, увлекая за собой, воскрешая бессовестно-властные движения, терзающие и дарящие удовольствие.
Удовольствие, которого я не желала!
— Я правда хочу, чтобы вы оставили меня в покое, — сказала ледяным голосом. Подтянула рукав халата, открывая спящий узор. — Все, что нас связывает, месье Орман, находится здесь. Чем раньше вы это поймете, тем лучше.
Золотая вспышка в глазах заставила отшатнуться: я дернулась так, что чудом не опрокинула столик. Он придержал его, а потом поднялся — стремительно, как летом набегает гроза. Сверкнувшая во взгляде молния напомнила о солнечной пелене, растекающейся в бесцветии Грани.
— Вы обещали вернуть мне одежду, — напомнила.
— Тебе ее принесут. — Орман направился к двери, задержавшись у нее лишь чтобы добавить: — Но она не потребуется. Потому что после завтрака мы продолжим.
В мастерскую, которая так меня поразила, я вошла с высоко поднятой головой. В конце концов, ничего хуже веревок Орман уже не придумает (ведь не придумает же?), а к этому я была готова. Если к такому в принципе можно подготовиться, потому что превращающие мое тело в сгусток желания путы до сих пор вызывали не самые приятные воспоминания. Или наоборот слишком приятные, я пока не определилась. Я вообще смутно определилась с тем, что испытываю, когда вижу этого мужчину.
— Твоя маска. — Орман шагнул мне навстречу, но едва я протянула к ней руку, скомандовал: — Повернись.
— Я вполне способна справиться с этим сама.
— Не сомневаюсь, Шарлотта.
Не дожидаясь, пока я выполню приказ, мягко развернул меня спиной и приложил маску к моему лицу.
— Подними волосы.
— Вы не можете просто написать мой портрет?
— Нет. Просто не могу. — Его пальцы коснулись шеи, и я вздрогнула. Теперь, когда он не надевал перчатки (я была почти уверена, что нарочно), каждое прикосновение несло в себе будоражаще-острое воспоминание. Щелчок застежки прозвучал как выстрел. — И не хочу. Потому что я хочу тебя, Шарлотта.
— Хотеть не вредно, — заметила я, отступая, пожалуй, слишком поспешно.
Он говорил непристойные вещи с той же легкостью, что и дышал, и я не была уверена, что это не заразно. Потому что сегодня, когда Орман целовал мои пальцы, мне не хотелось их отнимать. Хотелось тянуться за его поцелуями, продлевая порочные ласки, а еще до безумия хотелось попробовать его губы. Коснуться подушечками пальцев, повторить плавный контур… или резкую линию. Проверить, действительно ли они настолько мягкие, как невесомые прикосновения к моей коже, или же грубые и жесткие, как в минуты, когда он отдавал приказы.