— Как я уже говорил, никогда — это слишком долго.
Снова подняла голову: иероглиф кроваво-красным впивался в бледное спокойствие потолка. Опасность, черта, граница…
Грань.
— Откуда во мне магия смерти, месье Орман? Мои родители самые обычные люди.
— Ты в этом так уверена, Шарлотта?
Что? Конечно же, я в этом уверена.
— Разумеется.
Орман неопределенно приподнял брови.
— На что вы намекаете? — холодно спросила я. — Женщина, которая меня вырастила, знала мою маму, мама работала у нее горничной. Мой отец был простым моряком.
— Почему твоя фамилия Руа?
— Потому что так звали мою маму. Жюстин Руа.
— Ты родилась в Вэлее? — уточнил он.
— Да. Какое это вообще имеет отношение к делу?
— Большое, Шарлотта. Очень большое.
— Я решительно не понимаю, к чему вы клоните, — отложила пахнущее мятой полотенце (которое здесь исполняло роль салфетки) и поднялась. — Если не возражаете, давайте продолжим.
— А я решительно не понимаю: неужели тебе совсем не интересно твое прошлое?
Орман выпрямился и оказался лицом к лицу со мной.
— Твои корни. Твоя магия.
— Сейчас мне гораздо интереснее побыстрее закончить. Насколько вам известно, месье Орман, в ближайшем будущем мне предстоит искать новую работу, и не уверена, что это получится быстро. Мне надо платить за жилье, и…
— Кормить мисс Дженни, — насмешливо произнес он.
— Не вижу в этом ничего смешного.
— Да, тут уже не до смеха. — Орман кивнул на дверь. — Ты хочешь и дальше быть гувернанткой?
— Вряд ли у меня это получится, — заметила я, когда мы вышли в коридор.
— Вот и замечательно. Это совершенно не твое.
— Неужели? — я почувствовала легкий укол раздражения. — А что, по-вашему, мое? Лежать обнаженной на простынях?!
Это прозвучало настолько двусмысленно, что у меня вспыхнули щеки. Незамедлительно ускорила шаг, искренне надеясь, что он оставит это замечание без комментариев. Потому что если не оставит, то… то я сама не знаю, что сделаю.
— Никогда ни перед кем не оправдывайся, Шарлотта, — неожиданно произнес он. — Что бы ни произошло. Ты имеешь право поступать так, как тебе вздумается, и жить так, как тебе того хочется.
— Вас послушать, так стыд и совесть — совершенно излишни.
— Стыд и совесть — всего лишь гордыня. Желание казаться хорошим. Чаще всего, в глазах окружающих, большинству из которых нет до тебя никакого дела. Не считая тех, кто привык осуждать всех подряд.
— Удивительно, что с таким отношением к людям вы решили меценатствовать, — заметила я.
— В этом нет ничего удивительного, — он усмехнулся. — В наш век калекам и сиротам готовы помогать все. Чего не скажешь о людях искусства.
— Цинично.
— Но это правда.
Я плотно сжала губы и решила, что до конца сеанса больше с ним не заговорю. Тем более что говорить не хотелось, особенно после его заявления. Вопрос только в том, которого из.
«Ты в этом так уверена, Шарлотта?»
Слова Ормана не шли у меня из головы.
Виконтесса Фейбер много раз повторяла эту историю, про бедную девочку Жюстин, оставшуюся одну с ребенком.
В молодости леди Ребекка была слаба здоровьем, поэтому отец отправил ее в Вэлею, к океану. Он снял ей домик, нанял прислугу и дуэнью, чтобы сопровождала ее повсюду, поскольку в те годы матери леди Ребекки уже не было в живых, а дела требовали его неотложного присутствия в Фартоне. Жюстин была очаровательной девушкой, разве что немного вольной в поведении (впрочем, в Вэлее нравы гораздо свободнее, чем в Энгерии), это и привело к трагедии.
Ну, если так можно назвать мое появление на свет.
«Ты была такая милая, Шарлотта, — говорила она, и взгляд ее туманился, как раннее утро по осени, — и уж точно ты не была виновата в грехах этой запутавшейся девочки. Я просто не могла позволит Жюстин отдать тебя в приют. Там о детях совершенно не заботятся, а я хотела дать тебе гораздо больше, чем просто образование. Любовь и тепло семейного очага».
Впрочем, про любовь и тепло семейного очага мы частенько говорили в Фартоне. После переезда в Лигенбург у меня появилась гувернантка (та самая мисс Хэвидж), и леди Ребекка проводила со мной все меньше времени. С каждым днем мы все больше отдалялись друг от друга. Особенно когда у молодоженов родилась дочь, Миралинда.
После этого леди Ребекка даже не всегда заходила пожелать мне доброй ночи, раз в год (на рожденье) дарила мне кукол или краски, при встрече справлялась о здоровье и хорошо ли я себя чувствую. Иногда мы выбирались в Милуотский парк: няня толкала коляску с вопящей Миралиндой, и леди Ребекка очень сильно от этого раздражалась. Она терпеть не могла брать дочь на руки, особенно когда та голосила до покраснения крохотного личика.
В те годы Миралинда казалась мне противной, потому что она отнимала у меня леди Ребекку. Я ревновала и терпеть не могла этого крохотного младенца, даже не старалась делать вид, что восхищаюсь сморщенными крохотными ручками и ножками, вечно красным от надрывного плача лицом и носиком, задранным как у виконта.
«Ну точно в отца пошла, — говорила Эби. — Такая же курносая и все время орет».
Над этим я смеялась до колик, потому что виконт и правда любил повысить голос.
Со временем детская ревность прошла, но наши с леди Ребеккой отношения уже были далеки от тех, что связывали нас в Фартоне. По большей части, тогда я общалась только с Эби и другими слугами, ну и еще с Ирвином.
Ирвин…
Воспоминания о нем снова укололи сердце.
Я подавила желание сжаться на кровати, завернуться в простыни, в одну за другой, словно в кокон. Разговор с Линой, мои слова: «Он мне как брат», — были самообманом. Самой что ни на есть чистейшей воды ложью, как те слова, что я сказала ему на лестнице.
В минувшее воскресенье он касался меня совсем не по-братски, вот только даже братом и сестрой мы вряд ли могли бы быть. Ослепленная радостью новой встречи, я даже не задумывалась о том, что у маленькой Шарлотты и взрослеющего лорда еще могло быть что-то общее. А что общего между мисс Шарлоттой Руа, свободной художницей и гувернанткой, и лордом Ирвином Лэйном, аристократом, офицером королевской гвардии?
Ничего, кроме теплых воспоминаний из детства.
Мысль об этом оказалась оглушающей и острой. Настолько острой, что я не заметила, как подошел Орман.
— Ни на минуту тебя нельзя оставить, Шарлотта, — произнес он, наклоняясь ко мне. — Ну, что опять случилось?
В этом «что опять случилось» было столько странной, теплой насмешки (как если бы он обращался к ребенку, у которого сломалась игрушка), что я на миг растерялась.
А потом дико, отчаянно разозлилась.
За то, что вынуждена лежать перед ним обнаженной.
За Ирвина.
За все!
— Вы что-то хотели, месье Орман?! — процедила, плотно сжимая губы.
Он не изменился в лице.
— Сказать, что на сегодня мы закончили.
— Чудесно. — Я села на постели и завела руки за спину, чтобы расстегнуть маску. — В таком случае я немедленно вас покидаю.
— Немедленно не получится. Мне как минимум нужно переодеться.
— Я бы предпочла экипаж.
А вот теперь изменился: в светло-серые глаза ворвался холод тумана. Не приветливо-осеннего, после которого еще может разогреть, а ночного, ледяного, пугающего. Этот туман скользнул по моему лицу, напоминая о жутком сне. Самом первом сне, в котором он стоял в мансарде и рассматривал мой набросок.
«Почему ты не спишь, Шарлотта-а-а?!»
— Экипаж придется ждать еще дольше. — В тон холодному жемчугу глаз его голос стал хлестким, продирающим до костей.
Пробуждающим желание снова завернуться в простыни, только на этот раз по другой причине.
— Встретимся в холле, — рядом со мной легли карманные часы. — Через полчаса.
Прежде чем я успела ответить, он развернулся и вышел, унося с собой маску.
Что и говорить, оделась я гораздо быстрее, но желание разгуливать по мастерской ушло. Просторное светлое помещение, так поразившее меня в первый раз, больше не вызывало восторга. Не хотелось даже подняться наверх, чтобы полистать книги, поэтому я просто сидела на кровати, отмеряя время по оставленным часам. Мольберт так и притягивал взгляд, но я упорно оставалась на месте. Поклялась себе не смотреть на дело рук Ормана — значит, не буду!
Ожидание всегда тянется долго, поэтому искренне обрадовалась, когда до назначенного времени осталось пять минут. Быстро прошла по коридорам и спустилась минута в минуту. Орман уже дожидался меня: с перекинутым через руку пальто. Моим пальто.
— Передали от графа Вудворда, — невозмутимо пояснил он, — и это тоже.
В мою ладонь лег конверт с нехитрым заработком за вчера. Орман помог мне одеться, подхватил пакет с моими книгами, перевязанными бечевкой, и мы вместе прошли к мобилю. Я думала о том, что должна что-то сказать, но пока думала, мы уже сели в машину. Мобиль сорвался с места, оставляя позади Дэрнс с его красотами. Слова благодарности жгли губы, но кажется, однажды я его уже благодарила, и ничем хорошим это не кончилось.
Поэтому молчала до той минуты, пока мы не приехали в центр, только тогда попросила его высадить меня в паре кварталов от дома леди Ребекки.
— Завтра в десять я буду у вас, — произнес Орман. — Будьте готовы к этому времени.
Похоже, это было вместо прощания: глядя вслед мобилю, я не понимала, что и думать.
А впрочем, подумать мне и так было о чем: предстоящий разговор с леди Ребеккой не давал покоя. Я не представляла, с чего начать и как объяснить случившееся. Несмотря на отчужденность, виконтесса действительно сделала для меня очень и очень много, я могла бы расти в приюте, в которых (будем честны) далеко не все воспитанницы доживали до совершеннолетия из-за скудной еды и отвратительных условий. Она дала мне не только дом, крышу над головой и несколько лет безраздельного внимания, она…
Я сунула пальцы в карман, ойкнула.
Медленно вытащила руку, разжала ладонь и уставилась на серьги. Те, что я заложила пару дней назад.