(там-то они явно и познакомились. Возможно, я увидела «безумно романтический» момент их знакомства в прошлом месяце, я смотрела в окно, а чокнутая вандалка спустилась со стремянки, и она разговаривала с Антеей, пока охрана не увела ее, чтобы дождаться полицию. Я увидела имя на бланках, которые охрана заставила ее заполнить. Я узнала его. Я знала это имя еще с той поры, как мы были девочками. У нас маленький городок. Что еще делать в маленьком городке?)
(Если только они не сговорились раньше и решили провести двойную атаку на «Чистоту», что вполне возможно, я хочу сказать, теперь уже возможно что угодно.)
(Все изменилось.)
(Ничего не осталось прежним.)
Я остановилась. Я не бегу. Просто стою.
(Я не хочу никуда бежать. Ума не приложу, куда бежать.)
(Лучше сделать вид, будто я не просто так стою. Пойду и встану у пешеходного перехода.)
Это слово «намекнул» происходит от слова «намек», ведь слово «намек» составляет очень большую часть, почти все слово «намекнул».
Я стою у пешеходного перехода, как (нормальный) человек, собирающийся перейти дорогу. Мимо проезжает автобус. Он набит (нормальными с виду) людьми.
(Теперь, из-за моей сестры в том числе, мужчина, владеющий автобусами «стейджкоуч», провел по всей Шотландии кампанию с плакатами на миллион фунтов стерлингов, где изображены люди, говорящие что-то типа: «Я не ханжа, но не хочу, чтобы моих детей в школе учили быть геями», что-то в таком духе.)
(Они смеялись. Будто в самом деле были счастливы. Или будто быть лесбиянкой – это нормально, или очень смешно, или очень весело, или что-то в этом роде.)
Я бегу на месте, чтобы не потерять скорость.
(Как она вставила ногу ей между ног – вот что не выходит у меня из головы. Почему-то это просто незабываемо.)
(В этом явный… намек.)
Я перестаю бежать на месте. Стою у пешеходного перехода и смотрю в одну сторону, потом в другую. Ничего не едет. Дорога абсолютно свободна.
Но я просто стою.
(Не знаю, что со мной не так. Я не могу заставить себя перейти с одной стороны на другую.)
(Если бы сестра была книгой, ее запретили бы в школах.)
(Нет, потому что парламент отменил этот законодательный акт, так ведь?)
(Или нет?)
(Не могу вспомнить. Не могу вспомнить, отменил или нет. Я никогда не думала, что мне когда-нибудь придется вспоминать именно этот закон или над ним задумываться.)
(Я когда-нибудь замечала хоть что-то с ним связанное или задумывалась над этим? А должна была?)
(Замечала. Должна была. Я помню, как читала в газете о том, что люди по всему миру, и не просто люди, а целые правительства, в Польше и России, а также в Испании и в Италии, ведут себя с ними все жестче и жестче. Я хочу сказать, этого можно было бы ожидать от России и Польши. Но в Италии? В Испании? Там ведь все должно быть так же, как здесь.)
(Утром в газете писали, что такие подростки в шесть раз более склонны к самоубийству, чем не такие подростки.)
(Я не знаю, что с собой делать.)
(Стою у перехода, ни одна машина не едет ни в ту, ни в другую сторону, а я все равно не двигаюсь с места и не перехожу дорогу. Немного кружится голова. Небольшая слабость.)
(Любой, кто на меня взглянет, решит, что я очень странная.)
В пабе только Доминик и Норман.
Где тебя носит, шалава непутевая? – говорит Норман.
Не называй меня так, – говорю я.
Шуток не понимаешь? – говорит он. – Расслабься. Ха-ха!
Он идет к стойке и приносит мне бокал белого.
Норм, я же сказала, диетическую колу, – говорю я.
Но я уже купил, – говорит Норман.
Вижу, – говорю я.
Хочешь, чтобы я отнес обратно и поменял? – говорит Норман.
Нет, все хорошо, я выпью, раз уж ты принес, – говорю я.
Я тебе эсэмэски отправлял, Мэдж, – говорит Доминик.
(Меня зовут Имоджен.)
Да? – говорю я.
Я тебе аж четыре эсэмэски отправил, – говорит Доминик.
А, просто забыла дома мобильный, – говорю я.
Не могу поверить, что у тебя не было с собой мобильного, ведь я же говорил тебе, что пришлю эсэмэску, – говорит Доминик.
Он очень обижен.
А где Пол и остальные? – говорю я. – Я думала, все придут.
Только мы, – говорит Норман. – Тебе сегодня везет. Брай придет позже. Приведет Шантель.
Я бы когда угодно Шантель привел, – говорит Доминик.
А я бы не просто привел Шантель, а сделал с ней гораздо больше, – сказал Норман. – Пол – гей, чувак. Он не придет в понедельник вечером, ведь по телеку «Университетский вызов»[26].
Пол – не гей, – тонким голоском говорю я.
Пол надеется, сегодня будут вопросы про Уран, – говорит Доминик.
Пол – не гей, – повторяю я громче.
Это из личного опыта? – говорит Норман.
Какой искрометный юмор, – говорю я.
Я принимаю постную мину. Надеюсь, это поможет.
Доминик молчит. Просто пялится на меня. Он так пристально смотрит, что вынуждает отвести взгляд. Прикинувшись, будто пошла в туалет, я заскакиваю в другой бар и звоню Полу.
Приходи в паб, – говорю я. Стараюсь, чтобы это прозвучало оптимистично.
А кто там? – говорит Пол.
Нас тут куча, – говорю я.
Дом и Норм? – говорит Пол. – Я потому спрашиваю, что они оставили мне на автоответчике оскорбительное сообщение.
Ага, мне тоже, – говорю я. – Я здесь.
Без обид, Имоджен, но я не приду, – говорит Пол. – Они мудозвоны. Считают себя очень остроумными, кочевряжатся, будто какая-то мерзкая парочка клоунов из телевизора. Не знаю, что ты там с ними делаешь.
Давай, Пол, пожалуйста, – говорю я. – Будет очень весело.
Ну да, теперь все люди делятся на тех, кто считает, что очень весело искать в сети фотографии женщин, которые трахаются с лошадьми и собаками, и на тех, кто так не считает, – говорит Пол. – Если тебя нужно будет забрать, позвони мне позже.
Пол очень зажатый, думаю я, давая отбой.
Не понимаю, почему он не может просто сделать вид, что находит это смешным, как приходится делать нам всем.
(Может, он и правда гей.)
Так что там насчет второй стажерки? – говорит Норман, когда я возвращаюсь. – Не Шантель, а та другая. Простажируем ее?
Мне сейчас не до этого, – говорит Доминик, глядя на меня.
Я смотрю выше его глаз, на лоб. Поневоле замечаю, что у Доминика и Нормана совершенно одинаковые прически. Норман идет к стойке и возвращается с полной бутылкой вина. Они с Домиником пьют «гролш».
Я столько не выпью, – говорю я. – Я всего на пару бокалов, мне скоро пора домой.
Выпьешь, – говорит Норман. Он наполняет бокал выше тонкой линии, до краев, так что вино чуть не проливается на стол и, чтобы слегка отпить, мне придется наклониться и припасть к нему губами, не поднимая со стола бокал, или же поднять его со сверхчеловеческой ловкостью, иначе вино прольется.
Через пару минут мы идем есть карри, – говорит Доминик. – Ты с нами. Пей быстро.
Я не могу, – говорю я. – Сегодня понедельник. Завтра на работу.
Можешь, – говорит Норман. – Нам тоже на работу, ты же знаешь.
Я выпиваю четыре бокала, точно так же наполненные до краев. Доминик и Норман ревут от смеха, когда я сгибаюсь, чтобы отпить. В конце концов я отпиваю, чтобы их затем рассмешили последствия.
В ресторане, где повсюду такие резкие запахи и кажется, будто плинтусы отходят от стен, Доминик и Норман говорят о работе, будто меня здесь нет. Они рассказывают пару анекдотов о мусульманских летчиках. Рассказывают длинный запутанный анекдот о слепом еврее и проститутке. Затем Брайан присылает Доминику эсэмэску о том, что не сможет прийти. Следует громкий диалог с ним по телефону по поводу Шантель, греганутой подружки Шантель и о том, находится ли греганутая подружка Шантель сейчас с Шантель, чтобы Брайан мог «заценить». Тем временем я сижу в гудящем ресторане, и мне интересно, что означает слово «греганутая». Это слово они явно сами придумали. Оно их очень смешит. Так сильно смешит, что это оскорбляет окружающих посетителей и обслуживающих нас индийцев. Я тоже не могу удержаться от смеха.
Видимо, слово в целом означает, что другая стажерка, по их мнению, маловато красится на работу, хотя ей уже шестнадцать и вообще-то пора уже научиться, как говорит Норман. Она носит неправильную одежду. Она их слегка разочаровывает.
Она слегка, ну знаешь, греганутая, – говорит Доминик.
Кажется, начинаю понимать, – говорю я.
В смысле, взять тебя. Ты занимаешься спортом, и все такое. У тебя высокая должность, и все такое. Но при этом ты не греганутая. Этот твой байк. Тебе это сходит с рук, – говорит Норман.
Короче, я нормально смотрюсь на мотоцикле, и значит, не греганутая? – говорю я.
Оба ухохатываются.
Короче, это означает «неженственная»? – говорю я.
Хотелось бы увидеть, как она грегует, – говорит Норман, глядя на меня. – Ты со своей симпатичной сестренкой.
Они ревут от хохота. Этот смех уже начинает немного скрести меня наждачной бумагой по черепу. Я отвожу взгляд от всех, кто на нас смотрит. Опускаю его на скатерть.
Эх, плохо не знать политкорректных обозначений, – говорит Доминик.
Греганутая, греганутая, греганутая. Шевели мозгами, – говорит Норман. – Ну давай. Свободные ассоциации.
Рыгать? – говорю я. – Что-то связанное с рыганием?
Холодно, холодно, – говорит Норман.
Ну, подскажи ей, – говорит Доминик.
Ладно. Вот тебе суперподсказка. Как тот мужик на Би-би-си, – говори Норман.
Какой мужик? – говорю я.
Мужик, которого турнули из-за Ирака: рулил на Би-би-си, пока не разрешил открыто говорить в новостях то, чего не следовало, – говорит Норман.
М-м, – говорю я.
Ты что, дебилка? Грег Дайк[27]. Помнишь? – говорит Доминик.
В смысле, стажерка как-то связана с Грегом Дайком? – говорю я.
Оба смеются.
В смысле, она открыто говорит то, чего не следует? – говорю я.