Твоя имя, – сказала Робин Гудман во время нашей первой подводной ночи вдвоем, на глубине наших объятий. – Оно означает «цветы», ты знала?
Нет, – сказала я, – Ганн означает «война». Девиз клана: «Мир или война». Мы с Мидж делали проект про кланы в школе, когда я была маленькой.
Нет, я имею в виду не фамилию, а имя, – сказала она.
Меня назвали в честь кого-то из телека, – сказала я.
Оно означает «цветы», или «появление цветов», «распускание цветов», – сказала она. – Я искала.
Она лежала у меня за спиной на кровати и говорила мне в плечо.
Ты, – говорила она, – ходячий мирный протест. Ты – цветок внутри войны.
А ты? – сказала я. – Я тоже пыталась искать. Еще до того, как мы познакомились. Что означает это странное имя?
Какое еще странное имя? – сказала она.
Его нет в словаре, – сказала я. – Я смотрела. Я гуглила. Оно ничего не означает.
Все что-нибудь да означает, – сказала она.
Иоюисол, – сказала я.
Иою и Сол? – сказала она. – Иоюисол? Не знаю. Без понятия. Похоже на «аэрозоль». Или «анузол».
Она легко обнимала меня, обвив руками и положив ногу мне на ноги, чтобы согреть, я чувствовала ее гладкую новую кожу всем телом – от плеч до лодыжек. Затем кровать затряслась: Робин смеялась.
Не Иоюисол, а Ифис-ол, – сказала она. – И не «ол», а 07. Типа имя, Ифис, только с годом – ноль и семерка от две тысячи седьмого.
А. Ифис ноль семь. А, – сказала я.
Теперь я тоже смеялась. Я повернулась у нее в руках и положила голову на ее смеющуюся ключицу.
Типа ноль ноль семь. Дэниэл Крейг в «Казино Рояль» поднимается из воды, будто богиня на раковине, – сказала я. – Кто бы мог подумать.
Первой это Урзула Андресс[32] сделала, – сказала она. – После самой Венеры, то есть. На самом деле, Урзула Андресс и Дэниэл Крейг удивительно похожи, если их сравнить… Хотя нет, ведь в прошлом году я использовала «Ифис06». А в позапрошлом я была «Ифис05». Бог знает, как бы они прочитали. Ифисоб? Ифисоз?
Это было так захватывающе – вначале не знать, кто такая Робин, а потом выяснить. Я обнаружила, что серую зону назвали неверно: на самом деле, серая зона заключает в себе целый спектр других цветов, новых для глаза. Робин была развязная, как девушка. Она краснела, как парень. Она была жесткая, как девушка. Она была нежная, как парень. Она была накачанная, как девушка. Она была изящная, как парень. Она была смелая, интересная и грубая, как девушка. Она была смазливая, хрупкая и изящная, как парень. Она кружила головы парням, как девушка. Она кружила головы девушкам, как парень. Она занималась любовью, как парень. Она занималась любовью, как девушка. Она была такой по-девичьи мальчишеской и по-мальчишески девичьей, что мне хотелось объездить весь свет, вырезая на каждом дереве наши имена. Просто я никогда не встречала никого настолько подходящего. Порой это так сильно меня шокировало, что я теряла дар речи. Порой, когда я смотрела на нее, мне приходилось отводить взгляд. Она уже была важна для меня как никто другой. Я уже боялась, что она уйдет. Я привыкла к тому, что у меня забирали людей. Я привыкла к переменам, которые случались как гром средь ясного голубого неба. То есть голубого по-старому. Голубого цвета из старого спектра.
Мой дедушка всегда так говорил: кто бы мог подумать, – сказала я ей. – Они умерли, дедушка с бабушкой. Утонули. Раньше это был их дом.
Расскажи о них, – сказала она.
Сначала ты расскажи о себе, – сказала я. – Давай. Рассказ о твоей жизни.
Хорошо, – сказала она. – Но ты первая.
Если написать рассказ о моей жизни, – сказала я, – то начинался бы он так: Перед тем как уйти, мать подарила мне компас. Но когда я заплыла очень далеко, потерялась в море и попробовала им воспользоваться, оказалось, что компас не работает. Потому я попробовала другой компас, который подарил отец, перед тем как уйти. Но этот компас тоже был сломан.
Поэтому ты окинула взглядом морскую пучину, – сказала Робин, – и решила сама для себя, благо ночь была ясная и светили звезды, с какой стороны север, а с какой стороны юг, с какой стороны восток, а с какой стороны запад. Да?
Да, – сказала я.
И потом повторила:
Да
А теперь хочешь узнать мою историю? – сказала она.
Хочу, – сказала я.
Она начинается в тот день, когда я спустилась со стремянки после интервенционистского акта художественного протеста, обернулась и увидела самого прекрасного человека, которого видела в жизни. С этой минуты я вернулась домой. Словно до этой минуты я пыталась плыть против течения и все мне было не по нутру. Потом мы с этим человеком поженились и жили вместе долго и счастливо, хотя это и невозможно – как в рассказе, так вообще-то и в жизни. Но нам удалось. В этом суть. Вот так. Вот и все.
Что это за рассказ? – сказала я.
Очень сомнительный, – сказала она.
Звучит немного легковесно, если сравнивать с другими рассказами, – сказала я.
Если хочешь, я могу побыть тяжеловесной, – сказала она. – Как тебе немного тяжеловесности? Или ты предпочитаешь что-нибудь полегче? Выбирай сама.
Потом она крепко меня обняла.
Кто бы мог подумать, – сказала она.
А ты очень умелая, – сказала я.
Ты тоже не промах, – сказала она.
Мы проснулись. Было светло. Полтретьего ночи. Мы встали и открыли окно, облокотились вместе на подоконник и смотрели, как просыпается жизнь, и, пока птицы пытались перекричать друг друга, чтобы их услышали, прежде чем их заглушит привычный шум дня, она рассказала мне историю Ифис.
Давным-давно на острове Крит одна женщина забеременела, и когда подошел ей срок рожать, муж, человек добрый, пришел и сказал: если родится мальчик, мы его оставим, а если девочка, то не сможем. Девочку мы позволить себе не можем, придется ее умертвить, мне очень жаль, но так уж заведено. Поэтому женщина пошла в храм и помолилась богине Изиде, которая каким-то чудом пред нею явилась. Ты была верна мне, поэтому я буду верна тебе, – сказала богиня. Принеси ребенка, кем бы он ни был, и обещаю тебе, что все будет хорошо. И родился ребенок, и оказался он девочкой. Женщина тайно принесла ее под видом мальчика, назвав Ифис – этим именем называли как мальчиков, так и девочек. И пошла Ифис в школу и училась со своей подругой Иантой, прекрасной дочерью из чудесной семьи, и так росли Ифис с Иантой, глядя друг другу в глаза. Амур коснулся их невинных сердец одновременно и ранил обеих, и обручили их. Приближался день свадьбы, и весь Крит готовился к торжеству, а Ифис все больше волновалась о том, как же она удовлетворит свою невесту – такую девушку, как Ианта, которую очень сильно любила. Волновалась она, что и сама никогда по-настоящему не насладится своею невестой, как об этом мечтала. Горько посетовала на это она богам и богиням. В ночь перед свадьбой мать Ифис вновь пришла в храм и попросила богиню о помощи. Едва лишь вышла мать из пустого храма, как затряслись стены, задрожали двери, а подбородок Ифис расширился, шаг стал шире, грудная клетка раздвинулась, груди стали плоскими, и наутро занялся светлый и ясный день – день свадьбы – и веселье охватило весь остров Крит, когда юноша Ифис взял себе в жены Ианту.
Хотя на самом деле рассказ был, скорее, таким:
Давным-давно на острове Крит, – сказала Робин из-за спины мне на ухо.
А я там была! Мы туда ездили! – сказала я. – На каникулах, еще в детстве. Хотя мы в основном просидели в гостинице в Гераклионе: просто папа пошел взять напрокат мотоцикл, чтобы произвести впечатление на женщину в прокате мотоциклов, но перед тем как взять его напрокат, проехал пару метров за угол, чтобы освоиться, упал с мотоцикла и ободрал себе весь бок.
Давным-давно, – сказала Робин, – задолго до появления проката мотоциклов, задолго до появления проката, задолго до появления мотоциклов, задолго до тебя, задолго до меня, еще до того, как большое цунами разровняло большую часть северного Крита и затопило большинство минойских городов, – кстати, возможно, этот случай привел к созданию мифа о затонувшем острове Атлантида…
Очень интересно, – сказала я.
Еще бы, – сказала она. – В некоторых частях Крита, на высоте пятнадцати метров, находят пемзу и коровьи кости, перемешанные с останками морских существ, – это так высоко, что никакое другое геологическое объяснение невозможно…
Нет, я о том, что это привело к созданию мифа, – сказала я.
А, – сказала она. – В общем…
Разве мифы возникают полностью сформированными из нашего воображения и общественных нужд, – сказала я, – словно они появляются из подсознания общества? Или же мифы умышленно создаются различными стяжательскими силами? К примеру, реклама – это новый вид мифотворчества? Компании продают свою воду и так далее, рассказывая нам подходящий убедительный миф? Поэтому люди, которым вообще-то не нужно покупать то, что они получают практически бесплатно, все равно идут и покупают это в бутылках? Может, скоро придумают миф, чтобы продавать нам воздух? Или, к примеру, люди хотят быть худыми из-за господствующего мифа о том, что худоба – это красиво?
Ант, – сказала Робин, – ты хочешь услышать этот рассказ о мальчике-девочке или нет?
Да, – сказала я.
Так вот. Крит. Античность, – сказала она. – Готова?
Угу, – сказала я.
Уверена? – сказала она.
Ага, – сказала я.
В общем, эта женщина забеременела, и к ней пришел муж…
А кто из них Ифис? – сказала я.
Никто, – сказала она. – И ее муж сказал…
Как их звали? – сказала я.
Я не помню, как их звали. Так вот, муж пришел к жене…
Которая забеременела, – сказала я.
Угу, и он сказал: Слушай, я вообще-то молюсь о двух вещах, во-первых, чтобы этот ребенок не доставил тебе при родах страданий…
Гм-м, так, – сказала жена. Правдоподобно?
Ха-ха! – сказала я.
Нет, ладно, не говорила она такого, – сказала Робин. – Это слишком уж современное прочтение. Нет, она поступила в соответствии со своим временем, поблагодарила, что он из своего мужского мира, в котором женщины вообще-то в расчет не принимаются, хотя бы милостиво задумался о том, что это может быть связано для нее с какими-либо страданиями. А о чем еще ты молишься? – спросила она. Когда она это сказала, мужчина, который был добрым человеком, очень сильно расстроился. Женщина тут же что-то заподозрила. Муж сказал: послушай, ты знаешь, что я собираюсь сказать. Дело в том, что… Если у тебя родится мальчик, все будет хорошо, мы его, конечно, сможем оставить, и вот об этом-то я и молюсь.