Из дневника Марии Николаевны Волконской Наурыз переписал в свой блокнот все, что относилось к последним минутам, последним секундам жизни Рылеева. Он часто перечитывал это место дневника, и каждый раз в его сердце поднималась гордость за этого мужественного русского человека.
…В кандалах, с завязанными глазами пятеро декабристов стоят под виселицами… Вот уже накинуты петли. Палачи в черных масках одновременно выбивают подставки из-под ног своих жертв… И вдруг один из казненных срывается и падает на землю. Он, уже побывавший в мире ином, встает и бросает слова, предназначенные потомкам: «Я счастлив, что за Отечество погибаю дважды!»
Его слова помогли казахскому джигиту понять, что такое мужество и любовь к народу, каким должен быть человек и революционер. А декабристки! Они были достойны своих мужей.
Но вот послышались торопливые шаги, и Наурыз, к своему удивлению, увидел Аймторы. Глаза ее были заплаканны. Сквозь слезы рассказала она о несчастье Толкын и передала от нее записку. Добрая женщина утешала Наурыза, обещала помогать во всем, советовала не отчаиваться, а действовать.
— Извините, я побегу. За нами все время следят. Теперь будем встречаться между одиннадцатью и двенадцатью возле мясных лавок, что на базаре. До свидания.
— Спасибо вам за все… — упавшим голосом поблагодарил Наурыз.
Аймторы ушла. Наурыз еще не знал, что предпримет, но без всяких колебаний решил освободить Толкын из этого зиндана[51].
Найзабек Бахтияров работал адвокатом в соседнем, таком же провинциальном и глухом городке. У него не было никакой охоты возвращаться в отчий дом, но, услышав, что с Толкын случилось неладное, он бросил все и глубокой ночью появился дома. Ворота открыла Аймторы. Найзабек обнял жену, и так они прошли через двор к дверям дома. Навстречу им вышла Салиха.
— Размиловались, — неодобрительно буркнула она, узнав сына, и молча удалилась.
Аймторы хотела согреть чай, но Найзабек отговорил, сказав, что в поезде хорошо поужинал.
— Что с Толкын?! — спросил он у жены, раздеваясь.
— Не спрашивай!..
— Что хотят старики? Неужели и мы когда-нибудь такими настырными станем?
— Это зависит от человека.
— Почему они так жадно цепляются за старину?
— Об этом ты завтра сам у них спросишь.
Найзабек уже начал снимать сапоги, когда мать подошла к двери и крикнула:
— Тебя отец зовет.
— Сейчас.
Подтянув брюки-галифе, накинув на плечи френч, Найзабек пошел к отцу. Постучал в дверь.
— Заходи, чего церемонишься, — пригласил отец.
— Здравствуйте, коке! — Найзабек протянул отцу обе руки, зная, что тот обычно со всеми здоровался по-казахски.
— Убери свои жерди! Месяцами глаз не кажет, а если появится, так ночью, и скорей к своей бабенке. Тьфу! Разве ты мужчина?! Когда мужчина под каблуком у жены, он тоже баба, только с бородой…
— Коке, она ни в чем не виновата…
— Молчи! Я сам знаю, кто в чем виноват!
Найзабека раздражали и больно кололи эти злые и несправедливые слова.
— Я же поздоровался с матерью, а вас не хотел беспокоить, думал — спите.
— Какой может быть сон у семидесятилетнего старика, когда сын не хочет знаться с родным отцом, а дочь — с родной матерью. Сын отказывается от девушки, честно купленной за калым, а дочь не признает человека, которого отец ей с детства определил в мужья. Какой сон, когда все идет кувырком.
— Но зачем губить свою единственную дочь? Она же любит другого.
— Что вы мне забиваете голову этой проклятой любовью?! Сын приводит в дом нищенку без рода и племени, а дочь хочет стать женой какого-то проходимца и башибузука. Что за времена настали? Мы с матерью родили вас и вынянчили, в люди вывели. И вот ваша благодарность. Я тебя спрашиваю: где благодарность за наши труды?
Здесь вмешалась Салиха:
— Я же тебе, старому дураку, тогда еще говорила: не надо впускать в наш дом эту подлую девку. Да ты разве когда-нибудь слушал меня? Теперь ее зараза перенеслась и на нашу единственную дочь.
— Апа, зачем ворошить старое?
— Как не ворошить, если и дочь ничего слушать не хочет.
— Коке, апа, поймите нас: сейчас другое время, многое переменилось, даже царя прогнали.
— Не смей так говорить о белом царе! — Отец от возмущения топнул ногой.
— Какой он теперь царь?
— Аллах вас покарает, помянешь мои слова!..
— Посмотрим.
Отец вонзил в сына злые глаза, но спорить не стал.
— Коке, у каждого поколения своя правда. Вы свое пожили, теперь позвольте нам жить, как мы хотим.
— Э-э, нет! Пока я жив, по-вашему не бывать!
— Напрасно. Если она встретила достойного человека, надо их благословить…
— Какой он достойный? — перебила Найзабека мать. — Я же всех его предков знаю, как облупленных. Его дед околел зимой, спасая байский скот от бурана. Потом вскорости и жена отдала богу душу. От них остался сын — круглый сирота. Когда стали набирать в русскую школу, никто не хотел отдавать своих детей, боялись, что станут иноверцами. Тогда наш волостной силком бросил на телегу этого сироту и увез в школу. Говорят, он потом на доктора выучился. А теперь его сын хочет стать мужем нашей прекрасной Толкын! Подумай сам, разве он ей пара?
— А если они любят друг друга?
— Какое нам до этого дело? Есть старый брачный закон. Пока я живой, никому не позволю нарушать его! — вне себя закричал старик Бахтияр.
— Что за проклятые дети! — еще громче запричитала мать и жирным маленьким кулачком начала ожесточенно колотить Найзабека. Он не защищался, но сказал так сурово, что у отца глаза на лоб полезли:
— Как вам не стыдно, дикари, бросаться с кулаками на сына, который скоро сам станет отцом!
Когда Найзабек, постучав, вошел в комнату Толкын, она лежала на своей кровати, сжавшись в комок. Увидев брата, вскочила и с рыданием бросилась ему на шею. От этого Найзабеку стало так тяжело, что он и сам не мог больше сдерживать слезы.
— Родной мой, единственный мой брат! Как ты сейчас мне нужен. Я только тебя и дожидалась, а то бы меня давно уже не было на свете…
— Что ты, родная, какие ты слова говоришь?! Выкинь эту глупость. Рано или поздно все мы там будем, но спешить туда незачем.
— А что мне остается делать?
— Пока я жив, не позволю продать тебя за калым, не позволю, чтобы над тобой издевались невежественные, тупые и упрямые люди. Никогда! Хватит, в казахские степи тоже идут цивилизация и гуманизм. И приверженцам старого, отжившего уже не закрыть ладонью восходящее солнце!
— Пока взойдет солнце, невежество и тупость заживо сведут нас в могилу…
— Ну, мы еще посмотрим. Ночью я уже говорил с родителями о тебе. Разговор был не из приятных. Но я им сказал все, что думаю. Как бы они ни бесновались, по-их никогда не будет.
— А родительское проклятие?
— Суеверие — не помощник в таких случаях.
— Как они издевались над Наурызом, когда он пришел делать предложение! Коке даже палкой замахнулся.
— Какой это Наурыз? Не Мынжасаров ли?
— Да, он самый. Ты его знаешь?
Найзабек сразу сник, долго молчал, мучительно глядя в пол. Толкын тоже замолчала, не понимая, почему так резко изменилось настроение брата.
— Милая Толкын, хотела бы ты знать взгляды и убеждения своего родного брата?
— Конечно, хочу.
— Тогда слушай меня: я буду краток, чтобы не утомлять тебя всякими экскурсами…
Найзабек постарался возможно доступнее объяснить сестре сложность общественной жизни, рассказать о том, что такое равенство, свобода, независимость народов и наций. Толкын слушала его с огромным вниманием. Впервые брат заговорил с ней на ученые темы, да еще так взволнованно, интересно, так обстоятельно. Она с глубоким уважением подумала об эрудиции своего брата. С ним можно, пожалуй, сравнить только Наурыза…
— А вот придурки вроде Мынжасарова хотят разъединить нас, чтобы мы потом не могли сопротивляться. Они мутят народ, особенно глупую и невежественную голытьбу. Они хотят отдать наш народ на растерзание волкам, ненавидят умных, богатых и именитых людей. Пусть, мол, все будут голодранцами и за миску капустного супа пасут свиней.
— А разве это хорошо, что один богат, другой беден? Не потому ли люди стали такими злыми? Упрямство, зависть, нечестность, вражда — все из-за неравенства.
Слова сестры ужаснули Найзабека. «Конечно, этот ловкач уже успел забить ей голову. И теперь она готова отдать ему не только сердце, но и жизнь…» Но Найзабек продолжал терпеливо слушать.
— Посуди сам, разве мы сейчас достойно, честно живем? Наш отец и нагаши богаты, имениты, пользуются всякими благами. А сколько людей нашего племени живет в нищете, в постоянной заботе о куске хлеба? И сколько народной крови было пролито из-за богатства и привилегий!
— Ты, дорогая, говоришь с чужого голоса…
— Почему? Я тебя слушала внимательно. И сама говорю то, что думаю.
— Пойми меня правильно: кроме добра, я ничего тебе не желаю. Ты сама видишь, в какое ужасное время мы живем… Я знаю твоего нареченного. Он толковый, образованный молодой человек и принуждать тебя не станет. Я ему напишу и все объясню. Он тоже напишет своим родителям, и они отступятся. Но как старший брат я советую: не торопись отдавать сердце и любовь свою. Тебе встретятся еще много прекрасных джигитов, и ты сумеешь выбрать из них самого достойного.
— Я уже выбрала.
— Да пойми ты, — крикнул Найзабек запальчиво, — не могу я согласиться, чтобы моя родная сестра вышла замуж за моего врага, с которым не может быть никакого примирения!
— Нет, я никогда не пойму, почему нужно думать и поступать только так, как захотелось старшему. Он командует нами, заставляет беспрекословно повиноваться, хотя сам такой же смертный. Почему он себя считает человеком, а остальных — стадом баранов? Почему?..
— Так-то так… Но возможно ли общество, не разделенное на богатых и бедных, умных и дураков, талантливых и бездарных, трудолюбивых и лентяев? Может, ты о таком слыхала? И никогда не услышишь! Пытаться уравнять богатого и бедного так же бессмысленно, как надеяться, что глупый станет умным, а бездарный — талантливым.