— Вы объясните мне, пожалуйста, почему моя любовь должна зависеть от родительской воли и пустопорожних соображений моего брата.
— Смотри, какая умная! — закричал Найзабек. — Посмотрим еще, кто прав! А пока мне с тобой не о чем говорить!.. — он громко хлопнул дверьми.
Толкын жила под строгим надзором, мать следила за каждым ее шагом. О выходе в город не могло быть и речи, родители не пускали к ней даже гимназических подруг. Она терпеливо сносила унижение, потому что верила: Наурыз не оставит ее в беде. Не такой он человек!
Чтобы скоротать время, Толкын начала вести дневник, в котором изливала свою горечь. Вот некоторые отрывки из ее дневника:
«…Вся надежда на Наурыза. Наша верная Аймторы, к счастью, может ходить свободно. Родители страшно боятся моих школьных подруг, но Аймторы — вне подозрений. Пусть!
…Ворота днем и ночью — на замке. Ключ у матери. Она сама открывает дверь всем приходящим и уходящим. Никому нет доверия. Часто стали появляться незнакомые люди. Ездят они издалека, кони их всегда в мыле. Наверное, это почтенные сородичи моего жениха, которого я ни разу в жизни не видела и не хочу видеть. Приезжал сам будущий свекор со свитой. Они, оказывается, тоже торопятся со свадьбой. В нашем доме есть огромный кованый сундук, который годами не открывали. А теперь, видно, часто открывают, то и дело слышится мелодичный звон его замка.
Неужели мои мудрые родители думают, что делают мне добро? Или надеются принести меня в жертву шариату? Нет и нет! Как ни тяжело оставлять родное гнездо, все-таки придется. А родительского проклятия я не боюсь.
…Что с моим братом? Его прямо не узнать. Значит, политика тоже может сделать человека одержимым и фанатичным?
…Хорошо, что мое окно смотрит во двор. Я вижу всех, кто заходит к нам и с чем уходит. Кажется, мать готовит роскошный свадебный наряд и сногсшибательное приданое: больно уж много мужчин и женщин являются с пустыми руками, а уходят с целыми тюками.
…Сегодня среда. Отец, как передала Аймторы, только что ушел к ишану. Значит, он пробудет там до полночи. Справедлива ли поговорка: „Среда — день удачи“? Дай, аллах, чтобы так именно было! Но мать ведет себя, как бдительный часовой на посту. Надежда только на старую мигрень. Как было бы хорошо, если бы у матери под вечер начался приступ.
…Я не на шутку боюсь Найзабека. Почти всю зиму его не было дома. А теперь почему-то не спешит уезжать. К счастью, он тоже куда-то ушел и предупредил Аймторы, что вернется поздно. Хорошо, если бы он сегодня вообще не пришел…»
Как медленно тянется время в одиночестве. Толкын порою кажется, что часы идут вспять. Уже в который раз подходит она к своему дорожному сундучку и перебирает содержимое. Она вообще ничего не хотела брать, но Аймторы распорядилась по-своему и положила много хороших и ценных вещей.
В последней записке Наурыз написал: «В среду, как стемнеет, я приеду и освобожу тебя. Будь готова…» Ох, скорее бы наступил этот долгожданный час.
Наконец стемнело. Толкын начала торопливо собираться и сундучок поставила у самой двери. Ей было страшно и тревожно. Она то подходила к зеркалу, то садилась на стул, на котором столько лет сидела за уроками, то гладила ладонью стол, где до сих пор в беспорядке лежали ее учебники, то поправляла постель, а потом, не раздеваясь, ложилась на нее, то останавливалась возле «Аленушки» и шептала: «Не горюй, родная сестричка! Прощай, улетаю!»
В это время послышались шаги Аймторы. Сердце Толкын заколотилось, руки похолодели. Она задохнулась и едва удержалась на ногах. Когда Аймторы шепнула, что ее ждут, Толкын расплакалась: то ли от радости, то ли оттого, что приходилось бросать родную колыбель, где так хорошо жилось до последних дней.
— Милая Толкын! Ты была украшением нашей семьи, а теперь мы осиротеем. Но будь счастлива! Живите дружно, пусть у вас будет много радостей, пусть минуют вас горе и печаль. Каждой девушке суждена такая участь, никто не живет вечно с родителями, — шептала Аймторы, обнимая и целуя свою любимую, золовку. — Свекровь, кажется, заснула. Прощай!
— Дорогая Аймторы! Тысячу раз спасибо тебе за все! Я всю жизнь не забуду твоего благородства.
Вытирая слезы, они вышли в прихожую. Аймторы пошла к себе, а Толкын с сундучком в руке к выходу. Как тяжело, оказывается, навсегда покидать родной дом! Перед самой дверью она вдруг почувствовала такую слабость, что не могла перешагнуть через порог. Глаза застилали слезы, в горле стоял ком.
С трудом открыла она дверь в сени. Там было темно, хоть глаз выколи. У самой выходной двери она задела пустое ведро, оно с шумом покатилось по полу. Толкын в страхе выскочила во двор и побежала вдоль забора, чтобы найти заранее поставленную лестницу.
— Эй, кто там? — испуганно вскрикнула Салиха и быстро встала. Увидев, что комната Толкын открыта настежь и дочери нет, она, гремя и причитая, бросилась во двор. Толкын была уже посередине лестницы, когда мать схватила ее за ногу и пронзительно закричала:
— Спасите! Дочь мою крадут!
— Дорогой, где ты, скорее! — успела крикнуть Толкын и рухнула на землю.
Предусмотрительный Найзабек предвидел такой случай и держал наготове десяток джигитов. Они вырвались за ворота, набросились на Наурыза и двух его товарищей и избили до полусмерти. Потом кто-то скрутил Толкын, принес в ее комнату и с силой бросил на кровать…
Вспоминается… В проходе между партами лежит хорошенькая светловолосая девушка, приятельница Толкын. Она корчится в судорогах, ее рвет. Одна из гимназисток обшарила ее карманы, нашла стеклянный флакончик, не больше указательного пальца, и, видимо, по растерянности, сунула его в руки Толкын. На дне флакончика еще осталось немного кристаллического порошка. Все стало понятно. «Какая глупая девчонка, — ругала Толкын подружку. — Стоило ли принимать яд из-за какого-то прапорщика? Жизни лишать себя из-за дурака? Ой, как нехорошо».
Девушку быстро увезли в больницу, а гимназистки разошлись по домам, не дожидаясь окончания уроков.
По дороге Толкын вытащила флакончик, еще раз всмотрелась в белые кристаллики и вздрогнула: ведь это яд! Она хотела уже забросить его куда-нибудь подальше, но подумала, что завтра могут потребовать в гимназии, и положила в карман.
На следующий день объявили, что гимназия на время закрывается, Толкын ни о чем не спросили, и флакончик так и остался у нее. Но разве могла она думать, что этот злополучный пузырек когда-нибудь пригодится ей самой…
Толкын лежала вниз лицом и никак не могла открыть глаза, будто ей склеили ресницы. Как давит грудь, как горит внутри, как все идет кругом, мельтешит и заволакивается белым туманом. Кто-то сунул ей в рот палец, началась страшная рвота. Потом Толкын положили на спину, силой открыли рот, влили парного молока. И снова ее мутит. И снова молоко… Наконец судороги стали ослабевать, мышцы рук и ног обмякли.
— Слава аллаху! О всесильный пророк!.. — старуха Салиха рыдая упала к ногам дочери. Потом подняла голову и сурово приказала: — Уходите все. Останется одна келин. Пусть уснет моя ненаглядная…
И, вытирая заплаканные глаза огромным белым платком, первая покинула комнату дочери.
А Толкын бредила.
Будто какие-то безжалостные палачи привели ее в безлюдную степь и распяли на кольях.
— Пусть мучится грешница! Пусть будет добычей волков и стервятников! — слышит она голос, похожий на голос отца. Но Толкын ненавидела палачей и не просила прощения. Никто не мог добиться от нее слова «прости».
Степной ветер обдает лицо прохладой, травы родной степи шепчутся над ней ласково и утешительно. И Толкын снова возмущается и негодует: «О аллах, почему в этой вольной степи живут такие жестокие, звероподобные люди?»
Через мгновение, закрывая солнце огромными крыльями, прямо на нее летит огромная хищная птица. От ее крыльев поднимается вихрь, страшные когти готовы вцепиться ей в грудь, а изогнутый клюв нацелен в глаза… Толкын кричит от боли и ужаса, и хищная птица, испугавшись, уходит в поднебесье.
— Шырайлым, моя радость! Что с тобой?! Кто тебя напугал? — слышит она участливый голос Аймторы и с трудом поднимает веки.
— О аллах, какой это был страшный сон! — простонала Толкын и снова потеряла сознание.
А когда очнулась, смутно увидела вокруг себя много людей и среди них человека в белом халате.
Человек в белом халате тщательно осмотрел ее.
— Опасность миновала. Дело пошло на поправку. Но строго следите, чтобы она принимала все лекарства.
По комнате прошел вздох облегчения.
Кто-то сильно забарабанил в закрытые ворота. «Поломают, окаянные!» — сердито заворчала Салиха и, прежде чем открыть, посмотрела в окно: кто так грубо стучит. Потом, спотыкаясь, кинулась к Бахтияру и заголосила:
— О аллах, у ворот стоят аскеры[52].
— Пошла ты, старая дура! Какие здесь могут быть аскеры?.. — начал было старик отчитывать жену, но вспомнил о предупреждении Найзабека перед отъездом и тоже выглянул в окно. Да, у ворот стояли аскеры. Одеты одинаково, на фуражках красные звезды. И все до одного — казахи. Старик взял топор, лежавший возле самовара в передней, и стал у входной двери. Борода его тряслась, ястребиные глаза горели ненавистью и упрямством. А в ворота уже грохотали прикладами.
Тяжело ступая, из комнаты Толкын вышла Аймторы. Увидев свекра с колуном в руках, она оторопела и остановилась, потом попятилась назад. Но свекор кивком головы приказал ей открыть ворота. Замирая от страха, Аймторы открыла ворота и радостно вскрикнула: перед ней стоял Наурыз. Она сразу предупредила, что перед дверью стоит свекор с топором.
Два аскера с винтовками вплотную подошли к двери, и один из них крикнул:
— Старик, если тебе жить не надоело, бросай свой топор!
Но ослепленный гневом и ненавистью Бахтияр высоко поднял огромный колун и бросился на них. В этот момент сзади подскочил третий аскер, вырвал топор и скрутил Бахтияру руки.