Я как можно спокойнее рассказала ему обо всем, что видела у него в избе.
На какое-то время управляющий растерялся. Потом вспомнил, что он здесь самый большой начальник, и рявкнул:
— Какое тебе дело до моего дома? Не позволю сопливой девчонке учить меня! Ишь какая, яйцо курицу учит… Знай свой медпункт, и не лезь, куда не просят.
— Медпункт не мой, а наш…
— Молчать! Если ты и дальше будешь так разговаривать, получишь от ворот поворот.
— Не пугайте, не боюсь! — отрезала я. — О аллах, как можно терпеть таких, с позволения сказать, горе-руководителей?
1 сентября. Начался новый учебный год. Сегодня проверяли школьную гигиену. Побывала в каждом классе. Беседовала со школьниками. Обещала как можно чаще их навещать. Сказала, что при малейшем недомогании нужно обращаться ко мне. А дети такие милые! Глаза у всех черные, ясные, любознательные. Ребятишки мне так понравились, что каждого хотелось поцеловать.
15 сентября. Встретилась с директором школы. Ему за пятьдесят. Степенный, рыхлый. Голос вкрадчивый, видно, мягко стелет, да жестко спать.
— С женщинами лучше не связываться. Я, например, перед женой рта открыть не смею. А дочери — те почти с пеленок учат своих родителей уму-разуму.
Говорит директор странно, перед каждым словом издает длительное «м-м-м».
В доме директора на подоконнике лежат несколько потрепанных учебников и почему-то совсем мало книг. Выписывает он районную и областную газеты, но использует их жена для хозяйственных нужд.
Я рассказала директору, что дети некоторых чабанов не учатся. Когда я принимала роды на урочище Кос-Кудык, сын и дочь чабана болтались дома. Чабан говорит, что в пансион не берут, а родственников или знакомых, у которых могли бы жить дети, у него на усадьбе нет. Сын помогает отцу, а дочь — матери по хозяйству. У другого чабана четверо ребят — и все не учатся.
Мой рассказ был директору неприятен, и он суетливо заерзал.
— А в аульном Совете сказали, что абсолютно все дети охвачены…
— Товарищ директор, почему вы не похлопочете о том, чтобы детей животноводов всех без исключения определить в школу-интернат? Вы же обо всем знаете. Да и школы-интернаты для детей животноводов надо размещать в областных, и в крайнем случае, в районных центрах. Можно же ведь все организовать!
— Ой, дочка!.. Ничего ты не понимаешь. Чтобы открыть наш несчастный пансион на пятьдесят мест, нам понадобилось хлопотать несколько лет и даже обращаться в Алма-Ату.
Слова директора меня смутили, и мне стало неловко за свои поучения. Но разве можно спокойно смотреть на отсталость аула? Я знаю, что часто сую нос не в свои дела. А что делать…
Да, сегодня встретилась с нашим секретарем. Ходила платить взносы. Он строг и говорит только «вы». Увидев меня, надулся, как фазан. Такой важный, злой. Видимо, тогда я его крепко задела. Пусть ершится. Мне-то что… Парикмахерскую еще не открыли, но он аккуратно подстрижен и чисто выбрит. И одет прилично. Посмотришь — парень хоть куда… А что у него в душе?
Толеу преподает физику и математику. Людям нравится, как он учит детей. Говорят, он не очень общительный, но порядочный. А для меня он пока болезненно-самолюбивый джигит, а не комсомольский секретарь.
— Товарищ Адилова, вы почему уклоняетесь от комсомольских поручений? — совершенно серьезно спросил секретарь.
— Не помню, чтоб вы мне что-нибудь поручали, а я отказалась. Или было такое? — я сделала строгое удивленное лицо.
Толеу покраснел.
20 сентября. Получила письмо от мамы! Если бы вы знали, какая это для меня радость!.. Я росла без отца, но сиротой почувствовала себя с того времени, как уехала от мамы. Милая мамочка, сто раз перечитываю твое письмо. Какая я неблагодарная — почти месяц не писала тебе.
В нашей семье — трое мальчишек и я. Теперь я окончательно убедилась, что мама сильнее всех любит меня! «Мальчишки подрастут — сами найдут себе достойное место в жизни. Но о девушке надо непременно позаботиться», — так всегда говорила мама.
«Доченька, будь скромна, осторожна, старайся поладить с людьми, не перечь старшим», — пишет она.
Мама, похоже, догадывается, как может вести себя ее дочь с джигитом Толеу, начальником Булебаем и директором школы.
«Берегись сплетен. Женщины не переносят тех, кто выделяется умом и красотой, могут в два счета затравить», — предостерегает мама.
Как будто она сама видела дикую сцену у Базаркуль, слышала сплетни аульных баб.
«Веди себя так, чтобы не стать посмешищем в глазах людей, чтобы друг не сокрушался, а недруг не издевался. Будь внимательна и предупредительна, моя доченька».
Мама, мамочка, ты увидела все мои беды!
«Я не думаю, что в ауле все плохие. Вовсе нет. Насколько я знаю, в ауле больше хороших людей. Опирайся на них. Не выставляй свое городское воспитание, свою начитанность, не умничай. Иначе тебе будет очень и очень трудно…»
О аллах, двадцать три года жила рядом с ней, ела за одним столом и ни разу не приходилось слышать таких наставлений!
Конечно, здесь немало хороших людей. Бабушка Ирисбике, Акмоншак и ее свекровь. Многие хвалят директора совхоза. А люди зря не скажут. Жалуются лишь на помощников, вроде Удеркулова. Надо бы поговорить с директором, попросить помощи и совета.
И все-таки в конце письма моя умная мамочка заговорила, как многие ее подружки, которые не хотят отпускать своих детей дальше порога.
«Кто может заступиться за девушку, кроме родной матери? Если тебе там тяжело, скорее возвращайся, не упорствуй. Ты же с детства была неугомонной, никого не хотела слушать. Горе ты мое. Устроилась бы на работу в любую больницу или поликлинику в городе».
Мой дядя, родной брат мамы, работает главным врачом поликлиники и, оказывается, страшно обижен на меня за такое сумасбродство. Да, я знаю, дядя меня очень любит, он заменил мне родного отца. Мой почти тайный отъезд был для него громом среди ясного неба. Мы с ним много и подолгу спорили. Он чаще отшучивался. И самые искренние, пылкие мои доводы считал девичьим кокетством, игрой в романтику. Вот и поплатился.
— С годами все пройдет, — любил он пофилософствовать. — Я тоже был когда-то пылкой натурой.
Дядя предсказывал мне блестящую карьеру.
— Вот получишь диплом, приму тебя в свою клинику. А через два-три года ты уже будешь вот таким, — показывал он большой палец, — кандидатом от медицины…
И все-таки я очутилась здесь. Иногда, признаться, очень жалею, что приехала. Манит город, с детства привычные и милые сердцу парки, аллеи, журчащие арыки. Очень и очень скучаю по маме, братьям, друзьям. Да, славные были ребята, многим я нравилась, многие нравились мне… Конечно, если я захочу вернуться в город, то найду подходящую причину (любой может ее найти, если захочет).
Но как подумаю о городе, начинает мучить совесть. Видно, сама судьба определила мне остаться в этих местах, где я родилась, где лежат останки моих предков, где жили мои отец и мать. Это же мой родной край. Разве дети любят свою мать за красоту?
Мама пишет: «Одна ты все равно ничего не сделаешь. Все, что ты задумала сделать, одному человеку не под силу. Так считает и твой дядя…»
Да разве я здесь одна! Нет, конечно. А со временем друзей у меня будет еще больше. Считайте — внук старика, с которым я ехала из райцентра, учится в мединституте, старшая дочь бабушки Ирисбике — даже в Москве в аспирантуре. Младшая сестра Акмоншак в следующем году заканчивает фельдшерско-акушерскую школу. Как-то в райцентре я разговорилась с одним учителем, так он назвал десятки имен девушек и джигитов, обучающихся в вузах и техникумах. Пусть не все, но хотя бы половина из них вернется же в родные края?
25 сентября. Сегодня попыталась провести собрание. Мужчин пришло мало, в основном собрались женщины. Это меня насторожило. Но я старалась не показывать вида. Обсуждали два вопроса. Первый — санитария и гигиена. Доклад сделала я сама. Второй — выборы бытовой комиссии.
В институте я часто делала разные доклады. Но на таком собрании выступала впервые. Мне и в голову не приходило, что собрание может приобрести такую официальность. В президиум посадили трех баб, и они сидели в позе суровых и бесстрастных богинь. Женщина, которая вела собрание, строго, как приговор суда, объявила имена докладчиков — даже мурашки по спине побежали. Света не было. Поставили три керосиновых лампы. Я никогда так не волновалась… Говорила о жизни, о прошлом, когда казахи вели кочевой образ жизни. Тогда они зимой жили в избах, а летом перекочевывали на джайляу и ставили войлочные юрты. Зимовье пустовало, и сама природа делала всю очистительную работу. Солнечные лучи убивали вредных микробов, дождь смывал грязь, ветер уносил пыль. Теперь люди зимой и летом живут в избе. Значит, и быт нужно менять. Надо слушать советы врачей, один больной человек может заразить весь аул.
Я покритиковала мужчин за то, что они не ценят женский труд. Зачитывала нужные места из книг, показывала медицинские плакаты. Но по лицам собравшихся видела, что мои объяснения не доходят до них. И все-таки я решила, как говорят русские, до конца нести свой крест. Рассказала о том, как уберечься от заразных болезней, которые распространяют домашние животные, звери, насекомые. Поговорила о здоровье детей, о гигиене женщин и даже о пользе мыла. Престарелые жители по давнему обычаю считают, что достаточно сполоснуть руки водой.
Я ловила насмешливые, раздраженные взгляды и чувствовала, что хотя люди слушали внимательно, однако внутренне не соглашались со мной.
Я старалась, но, оказалось, все было напрасно. Трехчасовое собрание превратилось для меня в ад. Базаркуль с пеной у рта говорила почти полчаса. Чего только она не плела! И другие женщины тоже оскорбляли меня, как могли. Я не знала, куда деваться: хоть сквозь землю проваливайся.
Управляющего на собрании не было, хотя я просила его прийти. Никто не хотел меня защитить. Уткнув лицо в пуховый платок, молчала словоохотливая Акмоншак. Библиотекарша, с таким негодованием осуждавшая в разговоре со мной невежество и предрассудки, тоже помалкивала.