Еще вчера мне пришла в голову одна интересная мысль. Хочется увидеть вблизи тот берег реки, где растут высокие и кудрявые, похожие на белые юрты, кусты. Там, в тальниках, можно будет побродить, изучая следы различных зверей. В том, что они там водятся, я не сомневался.
Я вчера еще хотел осуществить это, но одному было страшновато. Кроме того мешал Утепберген. Мало ли чего могло с ним случиться в мое отсутствие возле самой реки. А сегодня никого из малышей с нами нет, и почти все находящиеся здесь умеют плавать. Во всяком случае, говорят, что умеют.
Все уже лежат в ряд, и лишь один неудачливый рыбак никак не может загрузить до конца свой жорамал. У меня лопается терпение, и я переворачиваюсь на брюхо. В ту же минуту переворачиваются и остальные. Как же, ведь я — герой дня, знаменитый рыбак, а дети любят подражать знаменитостям. Впрочем, как и взрослые.
— Интересно, что там, за рекой!.. — забрасываю я свою наживку.
— Да, интересно! — загорается один.
— Давайте поплывем туда и посмотрим! — предлагает другой.
— Я уже думал об этом… — говорю я с важностью и начинаю излагать свой план. Все внимательно слушают, вставляют свои замечания, дополняют детали. Но никто не бросается в воду первым. Наступает неловкое молчание.
— Течение здесь сильное… — опасливо говорит тот самый, который первым подхватил мою идею.
— Вода, наверно, еще холодная… — поддерживает его второй.
Необходимо подавить бунт в зародыше, пока он не успел разрастись и охватить весь коллектив. Я лениво поднимаюсь с песка, презрительно смотрю мимо бунтовщиков, сплевываю сквозь зубы:
— Ну, что же, вы двое тогда останетесь здесь. Кому-то ведь надо постеречь одежду…
Я начинаю раздеваться, а за мной остальные. Оба бунтовщика чуть ли не сдирают с себя рубашки, опережая меня самого. Но я понимаю, что начинать все же придется мне. Подхожу к воде и, даже не пробуя ее ногой, бултыхаюсь вниз головой. Тело обжигает холодом, но это быстро проходит. Плыву кролем, не оглядываясь. Переворачиваюсь на спину и бросаю быстрый взгляд назад. Так и есть, почти все плывут за мной…
Течение действительно сильное. Меня начинает сносить, и я изменяю направление, плыву наискосок. Еще несколько взмахов, и вот уже нога чувствует мягкое песчаное дно…
Большинство ребят приплыло за мной, только трое или четверо не рискнули. Как выяснилось, двое вовсе не умели плавать. Все вылезли на берег и, нарочито громко переговариваясь и исподтишка озираясь по сторонам, начали углубляться в густой тальник. Лишь тогда, когда выломали каждому по хорошей палке, к нам вернулось самообладание.
С первых же шагов мы наткнулись на целые плантации солодкового корня и принялись с аппетитом поедать его. Сок у этого корня кисло-сладкий и приятно холодит рот. Затем, пройдя прибрежную рощу и выйдя на опушку, мы встретили невысокий крючковатый кустарник. Плотными кистями росли на нем мелкие алые ягоды. Очень уж хотелось попробовать их, но каждый из нас не решался сделать это и подбадривал соседа:
— А ну-ка попробуй!..
— А ты почему не хочешь?
— Да так…
Нам с малых лет втолковывали, что нельзя тащить в рот что попало. Немало ядовитых растений в наших краях. И я, который не испугался первым сунуться в бурную реку, не решаюсь попробовать маленькую ягодку. А они такие красивые, эти гроздья, так и манят к себе. Немного фруктов и овощей видели мы в своей кочевой жизни. В основном это были доставляемые по очень большим праздникам сушеный урюк или кишмиш.
— Давай попробуем по одной, а если она кислая, то выплюнем! — предлагаю я.
— Давайте!..
Каждый берет по ягодке и, поглядывая на соседей, чтобы не плутовали, отправляет в рот. Ничего, сносно. Сок, правда, не очень вкусен, но и не противен. К тому же в нем есть сладость. Спустя минуту мы уже наперебой рвем ягоды и целыми пригоршнями отправляем в рот.
Оказывается, мы наткнулись на кусты обыкновенного кизила, но не знали, что это такое. Что же, жизнь в степи имеет свои преимущества и свои недостатки.
А солнце уже клонится к закату, и нам пора возвращаться. К тому же от всей этой кислятины нас начинает мучить жажда. Но и тут мы приучены не пить из первой попавшейся лужи, где обычно полным-полно всякой твари. Поэтому возвращаемся к реке и плывем обратно… На самой середине ныряем и пьем чистую, как слеза, воду, которая бьет из донных родников. Нырять приходится несколько раз, пока не проходит жажда. Удовлетворенные и отяжелевшие от выпитой воды, выбираемся на свой берег. Все наши жорамалы целы. Разобрав их и еще раз полюбовавшись добычей, чинно идем домой. Сил сегодня потрачено немало.
Рыба примиряет меня с одним из членов нашей семьи — полосатым котом, который на меня в обиде с тех пор, как я пнул его за вороненка. Он тертый калач, этот кот. Издалека чует он, когда несут рыбу, и встречает меня далеко за аулом, мурлыча и ласково поводя своим пушистым хвостом. Провожает до самой юрты. Здесь кот садится и с достоинством ожидает своей доли. Он твердо знает, что мелкая рыбка принадлежит ему по праву, и, когда бросают ее, кот даже кивает головой. Потом у него явно повышается настроение, и он начинает играть с братишкой, щекоча мягкими лапками его голые пятки…
Бабушка моет котел, раскаляет его, наливает масло и бросает туда очищенную рыбу. Раздается шипение, и начинает пахнуть так, что слюни текут по подбородку. Я получаю первую порцию, съедаю ее и сам не замечаю, как валюсь в постель. Нет слаще сна, чем после удачной рыбалки.
Кстати, с рыбой тоже связаны у меня не вполне приятные воспоминания. Дело в том, что мать в раннем детстве отлучала меня от груди при помощи рыбьей желчи. И стоило мне случайно почувствовать ее вкус во рту, как начиналась дикая рвота. До сих пор бывает со мной такое.
Не хочется покидать такое великолепное место, но ничего другого не остается делать. К середине лета появляются тучи гнуса, комаров, ос, оводов. Приходится менять стойбище. Место в кошомной корзине на верблюде рядом с бабушкой теперь занимают четырехлетний Утепберген и двухлетняя сестренка Ханзила, недавно только начавшая ходить. А я уже еду верхом на шустром стригунке, но без седла, на одном потнике. У стригунка нет даже уздечки.
Но я чувствую себя молодцом и лихо справляюсь со своим стригунком. Когда требуется повернуть направо — тычу большим пальцем левой ноги в теплый конский бок, и стригунок послушно заворачивает. Хочешь налево — тычешь его справа. Хлопнешь сразу двумя коленками по бокам, и стригунок легко срывается в галоп. А когда упираешься ему в бока обеими ногами, он начинает вертеться волчком. Здесь надо успеть остановить его, когда он направлен в нужную сторону. Так, наверно, управлялись с лошадьми первые всадники на земле…
Уже осенний прохладный, но солнечный день. Мой средний брат Дузикбай ведет лошадей к ближайшему логу на водопой. Я иду с ним и не спускаю глаз со своего стригунка. У него белая звездочка на лбу и длинные крепкие ноги.
Старые кони проходят на середину лога и долго пьют прозрачную ледяную воду. Когда они выходят, животы их раздуты, как гигантские бурдюки. Мой стригун во всем повторяет взрослых лошадей, но пьет немного. Живот у него гладкий, подтянутый, и сам он такой свежий, здоровый, что так и хочется вскочить на него…
Помню, как досталось мне с ним в первую выездку!.. Земля сразу как-то заиграла, закружилась подо мной, когда я вскочил на стригунка. Потом все внутренности начали колотиться изнутри о ребра, словно зерна в колотушке. Ветер засвистел у меня в ушах, но я только крепче ухватился за гриву.
Кен-адыр — Широкое плато. Так называется местность, куда приносит меня белозвездный стригун. Чего только он ни выделывает, к каким ни прибегает ухищрениям, чтобы сбросить меня на землю: встает свечкой, шарахается в разные стороны, срывается с места в бешеный карьер, пытается даже перекувыркнуться через голову. А я застыл в положении вбитого в его спину гвоздя, и конь рано или поздно должен почувствовать мою решимость.
Хоть я и не в первый раз на коне, но сначала делается немного страшновато. Потом страх проходит, и я даже подбадриваю своего скакуна голыми пятками. Так он скорее утомится.
И вот последнее испытание: стригун, не разбирая дороги, галопом помчался прямо в степь. Скорость такая, что слезы навертываются на глаза. Встречный ветер срывает с седла. Я знаю, что стригун устал, и держусь из последних сил. Еще несколько крутых виражей, три-четыре неожиданных остановки, переходящих в галоп, и конек замедляет бег, послушно прядает ушами.
В аул он возвращается спокойным усталым шагом. Навстречу высыпает детвора, выходят взрослые. Все хвалят меня, одобрительно обсуждают мое поведение. Это не шутка — укротить впервые молодого полудикого аргамака!
— Ах, кума, молодец у вас племянник, пошли аллах ему долгих лет жизни и отменного здоровья!
— Да уж что говорить… Отца этого стригуна, помню, всем аулом укрощали. А он один!..
— Мужественный джигит из него получится!..
И хоть похвалы седобородых аксакалов, которые гостят нынче у нас, явно преувеличены, но так уж устроен человек, что нуждается в признании своих заслуг. Это придает силы, заставляет сделать еще что-нибудь полезное для людей. Особенно нуждаются в этом подростки.
— Как бы не сглазили! — беспокойно говорит моя тетка Ахау, целуя меня в щеку. — Будет жив и здоров, всех за пояс заткнет.
Бабушка молчит, но я знаю, она довольна больше всех…
Я постепенно объезжаю приглянувшегося мне стригуна. Он уже слушается меня, приходит на мой зов. В один погожий день самые почтенные аксакалы аула собираются у нашей юрты, седлают стригуна и сами подсаживают меня на него. С этого момента конь считается моей личной собственностью, и я могу, никого не спрашиваясь, седлать его и ехать, куда мне заблагорассудится.
Все это происходило здесь, в этих местах. Я задумался и совсем позабыл о своих спутниках. Видимо, чувствуя мое состояние, они не отвлекают меня вопросами. Долина кончается, пошли пески. Сейчас самая середина лета, и травостой в песках не хуже, чем в прибрежной полосе. Разве что много здесь проплешин и прогалин, где уже ничего не может расти.