Избив до полусмерти мать, отчим принимался за меня. Один раз я попытался убежать от него, но он догнал и ударом в затылок свалил меня на землю. Сколько раз приходилось мне падать под его кулаками. В рот и нос набивался песок, смешивался с кровью и слезами. Я долгое время не мог ходить из-за сильной боли в позвоночнике. Не раз он хватал меня за ноги и колотил головой о землю, после чего я часами лежал без сознания. Нет изуверства страшнее, чем такое издевательство над беззащитной женщиной и малолетним ребенком!
И поныне, как только вспомню все, волосы встают дыбом. И откуда берется столько зверства и подлости в людях? Тогда у меня была лишь одна мечта: поскорее вырасти, защитить мать и наказать этого человека за все издевательства над нами. После очередного избиения, когда мне стало особенно тяжело, я ушел на Кара-тюбе, нашел могилу отца и горько, безутешно плакал на ней. В эти минуты мой дом казался мне бесконечно страшнее сырой холодной могилы!..
И вот этот человек заставил меня взять под мышку большой полосатый мешок, повесил мне на шею нищенскую суму, и мы вместе стали обходить окрестные аулы.
Редко у кого в те времена не было собак. Отчим Мырык обычно ограждал посохом меня от них и властным тоном приказывал идти вперед. Я очень боялся собак, но отчима еще больше, и поэтому быстро устремлялся к дому. Хорошо еще, что в аулах не принято закрываться от людей. Я с ходу врывался к чужим людям и еще с порога начинал без остановки тараторить:
Жарапазан пою у вашего порога,
Пусть родится сын по воле бога!..
В зажиточных семьях подавали серебряную монетку, а в байских домах перепадали и бумажные рубли. Люди победнее давали кто чашечку пшена, кто немного проса или пшеницы. Все же никто так не бедствовал в ту зиму, как мы.
— И этот маленький певец — сын кузнеца Игибая?! — удивлялись люди. — Ах ты, бедняжечка!..
Слезы наворачивались у меня на глаза, но как только я встречался со взглядом отчима Мырыка, они мгновенно просыхали. Лишь теперь я понял, почему так неистово рыдала мать, когда аксакалы присудили ей быть замужем за Мырыком.
— Если вам так уж хочется, чтобы я осталась в вашем роду, выдайте меня за человека с нормальным умом! — причитала она. — А за полусумасшедшего я не хочу выходить. Все это ты затеял, Узакбай, и я не прощу тебе этого ни на том, ни на этом свете. Когда-нибудь все вы ответите за поругание бедной вдовы и несчастных сирот!..
Да, как в воду смотрела мать…
Целую неделю собирали мы милостыню. Я набрал полный мешок проса, торбу пшена, небольшой мешочек муки и около пяти рублей деньгами. Оказывается, за умение петь люди платят деньги. Мешок нес Мырык, а я — прочие узелки и торбочки. У меня вся душа вывернулась наизнанку, когда я увидел своих братика и сестренку, позеленевших, до предела исхудавших от недоедания.
Снова нужно было находить пищу. Совсем уже старая бабушка еле подняла на ноги истощенных телок, которые все же обещали при хорошем уходе превратиться в неплохих коров, села на единственную оставшуюся у нас верблюдицу и отправилась к сватам. Она привезла два громадных мешка провизии, и это спасло нас от голодной смерти…
Приходит долгожданная спасительная весна. У нас радость: труды бабушки не пропали даром. Сначала отелились телки, за которыми она ухаживала всю зиму, а потом и верблюдица. Эта верблюдица имела привычку уходить телиться далеко в степь. Если бы она поступила так и на этот раз, то у нас не нашлось бы лошади, чтобы поехать искать ее. Словно понимая это, верблюдица отелилась прямо возле зимовья. Теперь у нас появились молоко и сыр…
И еще одно доброе дело сделала бабушка. Видя, что сена у нас приготовлено мало, она накануне зимовки отвела принадлежавшую ей корову и восемь овец и коз к своим родственникам, чтобы те покормили их эту зиму. Теперь она пригнала их всех обратно, да еще с приплодом. Гнала бабушка их три дня, ночуя в степи, потому что пожалела дойную верблюдицу…
Вскоре я услышал, как отчим с матерью и бабушкой обсуждают, куда перекочевать на лето. Бабушка советовала не откочевывать в пески на этот раз, а совместно с другими обедневшими хозяйствами заняться хлебопашеством на Куилысе. Только так можно прокормить семью следующей зимой.
Но отчиму вовсе не хотелось заниматься тяжелым трудом. К тому же он привык пользоваться объедками со стола богатых соседей. Даже чашечку кумыса ему подавали теперь с нескрываемым презрением, но он не обращал на это внимания. Целыми днями бродил он по родственникам, выпрашивал подводы и лошадей для откочевки, но никто уже ему ничего не давал.
Кончилось тем, что последовали бабушкиному совету. Мы навьючили на верблюдицу нашу юрту, небогатый скарб нагрузили на спины коров, а сами, включая и пятилетнего братишку, поплелись следом. Путь наш лежал на пахотные земли…
Мы вступили в сельскохозяйственное товарищество. Отчим с матерью имели два пая и вместе стали в ряд с тяжелыми кетменями в руках. У дехкан не было тогда ни лошадей, ни волов. Поэтому люди строились человек по тридцать в ряд и двигались по полю, взрыхляя землю. Сзади шли дети и сеяли семена.
— На бога уповай, а на кетмень нажимай!
Я тогда впервые услышал эту поговорку. Мне пошел уже восьмой год, и я нарезал себе в стороне, у речки, немного земли. Это был мой надел, о котором никто не знал. Участок свой я разделил на три поля. Первое засеял белым просом, второе — кукурузой, а третье превратил в бахчу. Каждый раз я выбирал свободную минутку, чтобы лишний раз полить из ведра свое крошечное поле.
Братишка Утепберген пас коз. Теперь я уходил в поле вместе со взрослыми и с ними же возвращался домой. Беднота общими силами соорудила плотину, но ее размыло во время наводнения. Пришлось качать воду на поля из реки методом «атпа». Для этого вверх по берегу роют три ряда ям. Над ямами устанавливают журавли и переливают воду при их помощи из нижних ям в верхние. Так вода попадает в арыки и течет потом в нужном направлении. В летнюю изнуряющую жару нет работы тяжелее. Поэтому и говорят дехкане: «Кто атпой поле поливает, тот жирным не бывает».
Здесь, на людях, все же было веселее, несмотря на многие трудности. Когда появилась первая зелень на полях, все дети аула во главе со взрослыми вышли охотиться на сусликов. Каждому дали по ведру и кожаному бурдюку. Кто постарше, вооружился дубинкой. Сусликов, имеющих вертикальную нору, нетрудно вытравливать: достаточно и полбурдюка воды. Но горизонтальные норы бывают недостижимы. Сколько ни лей в такую нору воды, суслик преспокойно отсиживается в гнезде, отрытом кверху от главного хода. Таких опытных зверьков приходится ловить при помощи силков или капканов. Почуяв запах молодой пшеницы, суслик не выдерживает и рано или поздно выскакивает наружу и попадает лапкой в капкан. Одним капканом за день можно поймать пять-шесть зверьков. С пойманных сусликов мы сдираем шкурки, растягиваем на камыше, чтобы получше высушить, и затем складываем в ящик. По приезде агента все шкурки сдаются ему. Взамен получаем чай, сахар, мануфактуру, кожу для сапог.
Грызунов мы ловим, разумеется, между двумя поливами. У меня их всегда оказывается больше, чем у других. Дело в том, что у меня сохранились капканы, сделанные еще отцом. Каждый вечер я ставлю их далеко в степи и спозаранку осматриваю. В руках у меня палка с железным наконечником. Если зверька прихватило капканом за шею или поперек туловища, он подыхает сразу. Но когда он попадает лапой в капкан, то становится опасен. В таком случае и пускается в ход палка. Один удар в ухо — и он затихает…
Капканов, легких, удобных, у меня целый десяток. Почти не было случая, чтобы они дали осечку. Несколько охапок шкурок сдаем агенту к осени. Все мы оделись в новые рубашки, а у меня появился вдобавок первый в жизни хлопчатобумажный костюмчик. Мать обновила верх стеганого одеяла, купила несколько цветастых наволочек.
Все это было приобретено по настоянию бабушки.
— Парень заработал эти деньги собственными руками, — сказала она. — Надо ему приодеться…
В то время, когда я охотился в поле на сусликов, в аул приезжали какие-то люди и переписывали детей школьного возраста. Об этом рассказал мне Утепберген. Отчим и мать не хотели записывать меня, ссылаясь на то, что я не достиг школьного возраста, но бабушка, оказывается, настояла на своем:
— Пусть учится! Глаза на мир у него должны быть открыты. Еще вырастет таким невеждой, как вы сами!..
Она нашла приезжих в соседнем доме и велела включить меня в список будущих учеников.
Я рассердился на то, что меня записали без моего согласия. К тому же ловля грызунов давала ощутимые плоды, а школа помешала бы этому занятию. Мне уже не хотелось идти учиться, и я сказал об этом отчиму и матери. Когда вечером возвратилась из соседнего аула бабушка, они вдвоем набросились на нее:
— Кайсар сам не хочет ходить в школу. Ты, старуха, что-то больно падка к наукам!..
Бабушка ничего не сказала им. Она умылась с дороги, села рядом со мной и огрубевшими от непрерывной многолетней работы руками погладила меня по голове.
— Кайсаржан, если старость не застлала пеленой моих глаз, то я вижу, что тебе следует учиться, — сказала она. — Из тебя выйдет толк. Иди, учись…
Хоть и побаивался я грозных взглядов, которые бросали на меня отчим с матерью, но разве мог я предать свою единственную заступницу в этом доме?
— Хочу учиться! — хмуро сказал я.
Отчим посмотрел на меня таким взглядом, что я невольно поежился. Было бы у него под рукой ружье, он бы наверняка пристрелил меня на месте. Но ничего такого не произошло. Он даже не побил меня, как делал это обычно без всякого повода.
Я почувствовал себя на седьмом небе от счастья, когда надел через плечо специально сшитую бабушкой ученическую сумку с лямкой. Чем смогу отплатить я ей за все то добро, которое она для меня сделала? Эта мысль впервые пришла тогда мне в голову…
Школа размещалась в большой шестиканатной юрте из белой кошмы, конфискованной, по-видимому, у какого-то бая. Учителем был человек высокого роста с маленькими тонкими усиками на смуглом лице. Сердце екнуло и заколотилось в два раза быстрее обычного, когда он положил передо мной новую книжку с картинками, голубую тетрадь с белой хрустя