Рано утром меня обнаружила там старуха Балшекер. Она завела меня в юрту, дала попить чаю с сахаром и запричитала надо мной:
— Горька доля сиротская!.. Когда бы был жив отец, Кайсар вошел бы в любой дом без стеснения. А теперь вот где устроился. Как последний нищий, скрутился у порога… Но я вижу, что он уродился в отца. Оглянуться не успеем, как выйдет из него настоящий человек. Отец его был уважаем всеми, мир праху его!..
От этой доброй старушки Балшекер я узнал историю своей бабушки. Пять дочерей было у нее и один сын по имени Тубекбай. Еще до революции он закончил училище и сделался народным учителем. В гражданскую войну Тубекбай стал боевым красным командиром и погиб двадцати шести лет от роду. Бабушка осталась без дома и с тех пор жила у своих дочерей, по два-три года у каждой. Меня она любила больше всех своих внуков, потому что я был сирота. И еще потому, что очень был похож на ее единственного погибшего сына Тубекбая… Это от бабушки я услышал поговорку: «Хороший дом строится из хорошего дерева, так и хороший человек урождается в родственников матери».
Уехав от нас, бабушка поселилась у другой своей дочери, где-то возле самого Аральского моря…
Мы с Есирханом пасли овец далеко за аулом. Вдруг послышался непонятный нарастающий гул, а потом я увидел мчащуюся прямо на нас большую черную коробку без лошадей. У меня душа ушла в пятки от страха, а спрятаться было негде. Я сел на землю и заревел что было сил. Есирхан, который был старше меня года на три-четыре и не раз уже ездил в город, хохотал до упаду:
— Ну и дурачок же ты, Кайсар!.. Ведь это машина, обыкновенный грузовик. Трусишка!..
Вскоре распространился слух, что в Куилысе состоится осенняя ярмарка, и машины стали проезжать мимо нас каждый день. На ярмарку везли всевозможные товары: чай, сахар, одежду, обувь, мануфактуру, сельскохозяйственные орудия, сепараторы, предметы домашнего обихода, в которых так нуждался в те годы аул. Для товаров были разбиты большие шестиканатные юрты и белые парусиновые палатки.
Впервые на этой ярмарке увидел я высокорослых светлоглазых людей с небритыми головами. Это были русские. Раньше никто из них не заезжал в наши края. Да и казахов я встретил на ярмарке каких-то других: в красивой городской одежде или в полувоенной форме с ремнями через плечо. Я вспомнил, что рассказывала мне старая Балшекер. Когда-то мой погибший дядя Тубекбай носил такую форму с ремнями.
И совсем уж в диковинку нам было видеть девушек-казашек, которые носили короткие городские платья и свободно разговаривали со всеми мужчинами, в том числе и с русскими. Мы, аульные дети, немедленно окружали их, как только они останавливались, и с великим любопытством смотрели им в рот. Несмотря на нормальные нос, глаза, уши, они все равно казались нам какими-то необыкновенными людьми.
Там же, на ярмарке, в первый раз увидел кино. Оно было, конечно, немым. Помню, что показывали войну: весь экран занимала туша убитого коня. Потом солдат открывал плоским штыком консервную банку и вдруг дернулся и повалился на землю, сраженный пулей. Мы не понимали, о чем идет речь в фильме, но было интересно смотреть, как на белой, похожей на дастархан поверхности появлялись живые люди, двигались, махали руками, смеялись. И кусты, деревья, река были совсем настоящие. Только шума листьев и воя ветра не было слышно.
Особенно поразил нас духовой оркестр. Огромные медные трубы казались нам живыми существами, которые победно рыкают на всю степь. Лошади и верблюды шарахались в испуге, да и у нас душа уходила в пятки.
В свою очередь, и мы потешались, когда приехавшие из города люди сталкивались с чем-то необычным для них. Помню трех русских парней, которые захотели прокатиться на верблюде. Они долго стояли возле громадного дромадера, называя его «кораблем пустыни». Самый смелый из них с большим фотоаппаратом через плечо полез на спокойно лежавшего верблюда и устроился между горбами. Тогда и двое других забрались наверх: один сел на круп, ухватившись руками за горб, а другой на шею да еще лицом к хвосту. Верблюд не обращал на них никакого внимания, и тогда они стали кричать мне, чтобы я поднял его на ноги. Я с готовностью выполнил просьбу.
Дальше все происходило получше, чем в кино. Стоило посмотреть на ребят, когда верблюд начал подниматься, клоня их то в одну, то в другую сторону. Соскакивать было уже поздно, и они судорожно вцепились в косматую спину. Я чмокнул, и верблюд зашагал прямо в степь, спокойно и величаво. Хохот стоял на всю ярмарку. Когда кто-то из взрослых остановил верблюда и снял любителей экзотики, на них лица не было. Судя по всему, это были какие-то корреспонденты. Придя в себя, они долго подтрунивали друг над другом, показывая жестами, каково им было на верблюжьей спине…
Так никто и не одолжил нам подводы для откочевки в ту осень. Пришлось нанять за полтора мешка проса верблюда и снова использовать коров как вьючный скот. Все же было веселей, потому что в огромных мешках, которые мы положили на них, находились тяжелые полосатые тыквы. Всего этого должно было хватить на зиму. Четыре или пять бедняцких хозяйств составили один аул, и мы тронулись в путь…
Осень выдалась хорошая, теплая, и это во многом выручило нас. Помню, долгое время еще реки не замерзали, и я ходил на рыбалку.
Однажды несколько ребятишек договорились вернуться в Куилыс, к устью реки, чтобы порыбачить всласть и поесть поздних арбузов и дынь. Побывавший там человек рассказывал, что на оставленных нами бахчах выросли небольшие, но очень сладкие дыни, а арбузы теперь даже лучше летних.
Добираться в Куилыс пешком было трудно, и родители одного из моих товарищей дали нам верблюда с седлом. Мать долго не хотела отпускать меня, но согласилась, когда я пообещал заехать на обратном пути к некоему Абдибаю и забрать у него одолженный еще с лета чайник. Абдибай этот жил где-то на полуострове, неподалеку от нашей бахчи. Пока я рядился с матерью, все наши уже влезли на верблюда, а мне досталось место где-то возле самого хвоста. Одна рука у меня была занята удочками и наживками, а другой я ухватился за пояс сидящего впереди мальчика.
Ехать было не очень далеко, и к полудню мы уже находились в Куилысе. Разумеется, дынь и арбузов оказалось совсем мало, да и сладость их была относительна, но это не испортило нашего настроения. Мы опутали ноги верблюду, оставили его пастись на лугу, а сами с четырех сторон атаковали бахчи, поедая на ходу все, имевшее вид арбуза или дыни. Отвалились мы лишь тогда, когда кого-то стошнило.
Повезло нам и с рыбой. Ее давно никто не пугал, и мы в каких-нибудь полчаса наловили столько, что еле могли нести.
— Вы еще порыбачьте, а я схожу за нашим чайником, — сказал я друзьям и побежал разыскивать юрту Абдибая.
К сожалению, она была не так-то близко. Пока я нашел ее и попил чаю, солнце уже начало клониться к закату. К тому же я привел на нашу бахчу маленького сына Абдибая и угостил его зелеными дынями. Пришлось провожать его обратно. Наскоро сорвав еще три-четыре дыньки для своих братика и сестренки, которые ждали моего возвращения, я побежал к месту нашей рыбалки. Там никого не было. На берегу лежала лишь моя удочка, а в воде бултыхалась в связке наловленная мной рыба. По следам я определил, что друзья не дождались меня и уехали. Крупные впадины от верблюжьих ног вели в направлении зимовья…
Несмотря на приближающийся вечер, я решил идти домой пешком. В руках у меня был тяжелый медный чайник и связка рыбы, а за пазухой — дыньки.
Чтобы быть готовым ко всему, я вырезал в тамарисковой роще увесистую палку и тронулся в путь. А тени уже сделались совсем длинными, и вскоре проглянули первые звезды. Ночь в наших краях наступает быстро: едва закатится солнце, и вот уже темно, хоть глаз выколи. Несмотря на усталость, я все прибавлял шагу, а потом побежал. К счастью, дорога, которая вела к нашему аулу, была различима в ночи. Я несся по ней что было сил, проклиная своих неверных товарищей. Если бы они заранее предупредили меня, я мог бы остаться ночевать у того же Абдибая!..
Мне показалось, что аульные ребята относятся ко мне с презрением, потому что я сирота. Слезы застлали мне глаза, Не помню, что меня заставило оглянуться, но я вдруг увидел сзади два круглых ярко горящих огонька. Как маленькие угольки, светились они в нескольких шагах. Душа у меня ушла в пятки. Я хотел крикнуть, но голос не повиновался мне. В горле застрял какой-то комок…
Я стоял и смотрел во тьму, боясь пошевелиться. Огоньки тоже замерли и не двигались. Немало наслушался я рассказов о всяких джинах и вурдалаках, которые бродят в ночи, подстерегая свои жертвы. Неужели это одно из тех чудовищ?! Голос вдруг вернулся ко мне, и я заорал во всю силу своих легких. Огоньки метнулись в сторону, пропали на миг и снова обозначились немного подальше. Глаза у меня начали привыкать к темноте. Я увидел длинную тень и торчком стоящие уши. Решив, что это бродячая собака, замахнулся палкой:
— Пошел!.. Пошел вон!
И вдруг я понял, что это не собака. Ведь мне приходилось уже видеть волков. В прошлом году они среди бела дня посреди аула задрали нашего теленка. А тень с горящими угольками снова начала приближаться ко мне. Пятясь от нее, я неожиданно задел палкой о чайник. Раздался резкий металлический звук, и волк опять отскочил в сторону. Тогда я принялся кричать диким голосом и что есть силы колотить палкой о чайник. Волчья тень отпрянула в темноту, и тут послышался такой жуткий вой, что все затрепетало во мне.
Вся степь, казалось, завыла вокруг. Видимо, их тут не один или два, а целая сотня волков. К тому же я знал, что волки воем сзывают друг друга. Это придало мне прыти, и я бросился бежать из последних сил.
А вой не утихал. Наоборот, он разрастался, приближаясь с разных сторон. Потом уже мне рассказали, что когда воет волк, то звук несется не только из горла, но и из-под брюха, от ушей, от хвоста. Все вибрирует в нем, и создается впечатление, что воет целая стая.
Возможно, все так и было, но когда справа показалось наше кладбище, оттуда совершенно явственно отозвался еще один волк.