Мальчики, у которых целые мешочки асыков, пренебрегали нами и не подходили к нашей хибарке. А я не раз менял мешочки с асыками на ломтик хлеба, горсть жареного пшена, кусочек мяса или еще что-нибудь съедобное. Идти играть с другими детьми я не мог: не было ни одежды, ни обуви. В такие дни я сидел и из полосок тонко нарезанного камыша составлял изображения коров, верблюдов, собак, овец. Раньше набожная бабушка ругала меня за изображение живых существ, а с ее отъездом на меня перестали обращать внимание. Хоть это хорошо…
Больше всех мое творчество нравилось братишке Утепбергену. Вместе с маленькой сестренкой он помогал мне создавать целые отары овец, табуны лошадей, стаи волков и зайцев. Особенно удавались нам птицы: беркуты, соколы, ястребы. Но я не позволял Утепбергену подолгу возиться с острым камышом. Он часто резался им, а раны у него не заживали целыми месяцами. Бабушка говорила, что его мало купали в растворе соли, и поэтому он такой сырой. Вот меня в младенчестве она много купала в соленой воде, и раны на мне заживают в каких-нибудь два-три дня.
Дядя Умбетбай, как и другие жители аула, подкармливается и рыбной ловлей. Он плетет решетки из камыша и делает чиевые циновки. Все это устанавливается в небольшом ручье сразу за аулом, от одного берега до другого. Лишь посредине остается небольшой проход, ведущий прямо в ловушку типа курджуна. За короткое время наполняется ловушка. Тогда рыбаки продалбливают намерзший лед и сачком выгребают оттуда рыбу. Дядин чулан всегда полон мороженой рыбой, и это немалое подспорье в хозяйстве.
Живя в дядином доме, я чувствовал себя счастливым и скучал только по братику с сестренкой. Дело было не только в лучшем питании, но и в душевном спокойствии. Я забыл у старика о непрерывных побоях, которые терпел в собственном доме. Дядя жил мирно со своей женой. Они лишь переживали за свою единственную дочь Ажар, которая была замужем за сыном Кобентая и частенько подвергалась унижениям со стороны богатого свекра…
Счастье мое длилось недолго. В один прекрасный день моя мать поругалась с женой Умбетбая, как это часто случается между соседками. Мать была не очень, воздержанна на язык и в приступе гнева жестоко оскорбила тетку.
— Ты, бездетная, разве забыла, что благодаря мне заимела наконец сына! — кричала она на весь аул.
Это было тяжелым ударом для бедной женщины. К тому же она несколько раз видела, как я в отсутствие отчима пробирался домой, чтобы проведать братика с сестренкой. Тетка взорвалась:
— Правильно говорят, что родного сына кнутом из дома не выгонишь, а пасынка медом не удержишь!
Эти слова она все чаще стала повторять в моем присутствии. Дядя Умбетбай пытался заставить ее замолчать, но разве сладишь с обиженной женщиной? Мало того, тетку начали подзуживать другие женщины, тоже оскорбленные в свое время моей матерью.
— Волка как ни корми, он все в лес смотрит! — говорили они. — Так и этот Кайсар. Вот увидишь: все равно уйдет когда-нибудь к своей матери. Зря ты, милая, маешься с ним. Неблагодарный он… «Два быка бодаются, а комар пропадает». Так говорят казахи в подобных случаях. Я оказался в положении этого комара. Тетка стала срывать на мне свой гнев тайком от мужа. Ни встать, ни сесть — все время сыпались на меня укоры. Она начала отказывать мне в пище, и жизнь моя превратилась в кромешный ад.
Однажды я узнал, что к одному почтенному аксакалу, жившему неподалеку от нас, приехал мой старший брат Омирали. Отпросившись ненадолго, я направился к нему. Войдя во двор, сразу увидел вышедшего прогуляться брата. На плечи его был накинут халат из верблюжьей шерсти, на голове лисий треух с бархатным синим верхом. Красивые усы брата торчали вразлет. Не скрывая своей радости, он обнял и поцеловал меня. Ни слова не мог я выговорить в ответ на эту ласку, только горько заплакал.
Ему, по-видимому, тоже стало жаль меня, я увидел слезы на его ресницах. Мы долго разговаривали, стоя в затишье у глиняной изгороди. Я рассказал ему многое из своей жизни. Брат слушал понурив голову и временами вздыхая.
Я узнал уже, что Омирали женился в прошлом году на вдове нашего близкого родственника, у которой было двое детей. Сейчас у него свой дом в ауле, расположенном неподалеку от большого озера. Там же живут родственники его матери. Он построил себе кузницу и стал самостоятельным человеком…
Мне давно уже хотелось сходить к нему, чтобы рассказать о своих мытарствах, но я боялся заблудиться. Кроме того рассказывали, что в камышах на берегу озера водятся дикие кабаны. А потом наступила зима, и у меня не было обуви…
Омирали рассказал мне, что его младший брат Дузикбай больше не батрачит по чужим людям, а живет с ним.
— Ты пока потерпи, — сказал он мне на прощанье. — Я посоветуюсь с женой, а потом приеду за тобой!
Радости моей не было предела. От встречи с братом хоть немного оттаял лед в моей душе. Через неделю брат приехал за мной. Он остановился в доме дяди Умбетбая и напоследок поссорился с ним и теткой.
— Неужели стал для вас обузой этот сирота? — спросил он у них. — Почему вы не пригрели его, как положено родственникам? Если существует аллах, то он накажет всех виновных в унижении сирот. А я не оставлю здесь братишку. Пусть делит со мной горький хлеб бедняка. Постараюсь вырастить его достойным человеком. Посмотрим тогда, как будут глядеть ему в глаза люди, которые издевались над ним! — Брат не выдержал и заплакал, как маленький.
— Ойбай-ай, какой вздор ты мелешь! — оправдывалась тетка. — Мы виноваты, что заступились за него, когда проклятый Мырык, который спит с женой твоего отца, хотел убить Кайсара… Или правы люди, которые говорят: «Откормишь худую скотину — заплывешь жиром. Откормишь плохого, человека — пустит тебя по миру!»
Тут закусила удила тетка, и остановить ее не было никакой возможности. Она принялась поносить всех и вся самыми последними словами, которые и мужчина не всегда выговорит. Бедный дядя Умбетбай согнулся над какими-то сапогами, которые чинил, и даже не пытался остановить ее.
— Одевайся! — велел мне Омирали.
— А что ему надевать на себя?! — кричала тетка. — Откуда у него одежда? Если ты так уж заботишься о нем, то сам одень и обуй своего брата! Все, что на нем сейчас, наше!
— Да ладно, пусть оденется! — подал свой слабый голос дядя Умбетбай.
— Не надо нам их одежды! — закричал и Омирали. — Пусть сошьют себе из нее саван!..
— Ойбай, гляди-ка на него, ойбай! — Тетка в ярости набросилась на своего мужа. — Почему ты не обуздаешь своих негодных родичей? Оказывается, не ребенка мы кормили, а чуму на свою голову. Ой-ба-а-ай!!!
Омирали пошел в наш дом и принес мой старый полушубок в неисчислимых заплатках. Завернув в кошму и укутав сеном, он повез меня в свой дом.
Я жил у старшего брата до наступления весны. Полон народу был дом Омирали: жена, две дочери, Дузикбай и я, а кормить всех нас должен был один Омирали. Но кузнец зарабатывает неплохо, и едой мы не были обижены. Справил мне брат и кое-какую одежду. Особенно хорошо относилась ко мне его жена — спокойная, уравновешенная женщина. Единственный ее недостаток заключался в том, что она была старше брата на добрых семь или восемь лет. В ауле сплетничали, будто наши родственники были недовольны тем, что брат не женился на ровне, а перешел жить в дом к женщине старше его. «Кушук-куйеу», или «зять-щенок» называют такого человека казахи. Люди не давали ему спокойно жить в его ауле, и поэтому он вынужден был переехать к родителям своей матери. Но и они приняли его неважно…
Брат хорошо играл на домбре и после работы любил веселиться. Все удивлялись проворству его больших, привыкших обращаться с железом пальцев. Аул был немалый, и каждый вечер по меньшей мере в двух или трех домах происходили какие-нибудь торжества. Впервые из уст брата услышал я казахскую песню «Наша Сауле», которую поют на мотив русской «Дуни».
Брат водил меня с собой и просил петь. Подолгу упрашивать меня не приходилось, и вскоре здесь меня стали звать, как и в других аулах, Жырау-бала. Этим прозвищем я всегда очень гордился.
Брат любил на таких вечерах вступать в песенное состязание с девушками. Чаще всего он выходил победителем. Но бывало, что и его побеждали. Два недостатка было у брата: очень курносый нос и престарелая, с точки зрения аульных понятий, жена. Когда упоминали о носе, брат не сердился и весело отвечал, что «не носом железо ковать, для кузнеца, и такой сойдет». Зато, когда бойкие на язык и беспощадные девушки начинали посмеиваться над возрастом жены, он принимал это близко к сердцу. Иногда он уходил с вечера…
Помню, я сильно переживал за брата и готов был вцепиться ногтями в физиономии безжалостных насмешниц. О, как ненавидел я их за свою тетю и брата!
Они добились-таки своего. Приходя домой, брат все чаще принимался ругаться с женой, закатывал скандалы. Редкий человек в состоянии устоять перед сплетнями и интригами, а брат был прост. Как ржавчина железо, разъедали они его изнутри. К весне он развелся с женой, и она уехала к своим родственникам. Дузикбай опять пошел в люди, а я вернулся к родителям…
Вернувшись, я подружился со своим сверстником Сагинаем, сыном влиятельного и всеми уважаемого Баймана. Дед Сагиная аксакал Сарымсак был известен в нашем крае своей мудростью. Род Сарымсака был необычайно многочисленным. У самого старика было четверо сыновей и дочь. Трое сыновей — Байман, Достый и Узак женились и имели много детей. Лишь четвертый, Саду, не был женат. Пятнадцатилетняя дочь Акбала казалась мне красавицей, хотя лицо ее портили оспинки. От нее я услышал впервые, что существует на свете такая штука, как любовь…
Самим аксакалом Сарымсаком нельзя было не залюбоваться: высокий, стройный, несмотря на годы, с белой бородой до пояса. Жена была под стать ему, только очень худая и строгая. Я побаивался ее.
Когда девушки и молодые женщины оставались одни в сарае толочь зерно в ступе, я обычно вертелся среди них и, конечно же, прислушивался к разговорам. Акбала рассказывала, что у нее есть жених, уплативший калым, но она не любит его. Сердце девушки давно уже принадлежит молодому председателю аулсовета Бейсенбаю, не раз заезжавшему к ним в гости. Акбала умирала от тоски по нему и каждую минуту повторяла это странное слово «любовь». Кончилось тем, что в один прекрасный день Бейсенбай увез ее, и они поженились по новому закону…