— Скажите, агай, держится у вас повязка? — спросил он у подошедшего лейтенанта совсем по-домашнему.
— Держится, спасибо!
Парень был совершенно спокоен, как будто и войны никакой нет вокруг. Лейтенант отдал ему подобранный по дороге у убитого запасной диск, и боец деловито вставил его в автомат.
Комбат не уходил теперь из второй роты. Именно здесь фрицы настойчиво пытались прорваться к вершине. Подъем тут был не особенно крутой, и множество воронок позволяло укрыться при наступлении. Сейчас добрая сотня фашистов снова начала подниматься по склону, непрерывно стреляя из автоматов.
— Ну, комсорг, какую атаку, по-твоему, выдерживаем?! — крикнул ему капитан Захаров.
— Шестую?..
— Нет, парень, восьмую…
Снова откатываются немцы… Бомбежка, шквальный огонь из пушек и минометов… Опять атака… Еще раз атака…
Короткое затишье. Командир второй роты пробирается через обломки к комбату. Усы его почему-то стали совсем черными. Или нет, просто побелело лицо. Он подходит, берет за руку комбата и падает навзничь мертвый. На груди, с левой стороны, расплывается на стеганой куртке небольшое красное пятно.
Как сумел он дойти, раненый?! Капитан Захаров освобождает руку, поднимается, смотрит куда-то вдаль отяжелевшим взглядом.
— Командиром второй роты назначаю лейтенанта Ескараева!
— Есть, товарищ капитан!
Считанные люди остались в роте. Все они ранены. Немцы прорвались в главную траншею, и Ескараев приказал отступить к вершине. Там, почти на самом верху, остатки нескольких дзотов и блиндажей. Едкая гарь стоит в воздухе. Зато не стреляют вражеские минометы: боятся накрыть своих. Они в пятнадцати шагах, фашистские автоматчики…
По приказу комбата остатки батальона справа и слева тоже подтянулись к вершине. Лишь на стороне, обращенной к фронту, приказано было блокировать доты. Их осталось уже два. Из третьего дота немцы предприняли попытку вырваться, и бойцы из первой роты ворвались и захватили его. Там сейчас санчасть…
Ползут и ползут немцы снизу к траншее. Не меньше четырехсот человек их уже там. Они поднимаются и, непрерывно ведя огонь, идут вверх. Начинается рукопашная. Катятся вниз по склону черные мундиры, но все новые и новые фашистские солдаты взбираются наверх. Еще два блиндажа переходят к ним, но основная атака на этот раз отбита.
Теперь немцы не атакуют больше крупными силами, а высылают с разных сторон небольшие штурмовые группы, и это приносит успех. Невозможно с полсотней бойцов успеть везде. Одна из вражеских групп неожиданно атакует штаб. Раненный в обе ноги комбат отстреливается до последнего, а потом выдергивает кольцо у гранаты. Не менее десятка фашистов гибнет вместе с ним.
— Комбата убили!..
— Комбата…
Лейтенант Ескараев становится во весь рост, смотрит в обе стороны. Три разбитых блиндажа осталось у них. В каждом по полтора-два десятка бойцов. Все офицеры убиты или ранены…
Он смотрит на неяркое зимнее солнце. Оно тоже словно закопченное. Это от дыма, поднимающегося с поля боя.
— Принимаю командование батальоном на себя!..
Кому он это говорит? Все и так слушают его команду.
Лейтенант Ескараев смотрит вниз. Сейчас наступило короткое затишье. Немцы перегруппировываются для последней атаки. Что же нужно предпринять? Не выдержат утомленные ночным маршем и непрерывным боем бойцы. Почти все они ранены, некоторые по нескольку раз. И все же что-то нужно делать!
— Комбата убило!
Только сейчас по-настоящему доходят до него эти слова. Он стискивает зубы от горя. И сразу приходит решение.
— Приготовиться к контратаке!
Застыли на миг бойцы, встрепенулись. Да, только такое решение единственно правильное. Никакого другого в этих обстоятельствах быть не может.
— Ур-ра-а-а!
— Вперед, бей гадов!
— Ур! Урр! Урр-ра-а-а!
И происходит чудо. Оно закономерно, это чудо, но слишком уж не поддается разуму. Уверенные в своей победе и не ожидавшие ничего подобного немцы дрогнули и побежали вниз перед вдесятеро слабым противником. Они даже не отстреливаются…
В едином боевом порыве остатки батальона перевалились через траншею и устремились вниз. Куда? Два вражеских полка обложили высоту.
— Назад!
Нехотя возвращаются бойцы в отбитую траншею, но лейтенант приказывает оставить ее и отойти на исходные позиции. Он командует спокойно, уверенно. В голосе его рассудительность. Так командовал капитан Захаров…
Долго не могут прийти в себя немцы. И снова начинается обстрел высоты из орудий и минометов. Снаряды падают густо, один к одному. Сначала засыпается ими пустая траншея, а потом огонь переносится ближе к вершине. Здесь бушует настоящий ад. Кажется, ничего живого не осталось на заваленной раскаленным железом высоте. Но, когда немцы снова взбираются на нее, их встречает автоматный дождь. Откуда-то из-под горящих развалин четко и деловито бьет пулемет.
И снова залегают черные мундиры. Они накапливаются в очередной раз в захваченной траншее, но уже не открыто, как в прошлый раз. Контратака окруженных советских воинов многому научила противника. Теперь под прикрытием огня, который ведется из траншеи и от самого подножья высоты, они неумолимо ползут вверх. Это уже одиннадцатая атака, но и она отбита.
Два страшных взрыва сотрясают высоту. Это оставшиеся в живых саперы собрали захваченные немецкие боеприпасы и взорвали их перед самыми блиндажами, на которые наступали фашисты. И те в панике убираются обратно в траншею, потеряв еще несколько человек.
Опять следует короткая передышка, и начинается двенадцатая атака. Лейтенант переползает от одного блиндажа к другому. Третий уже захвачен немцами. Пули скрежещут так низко, что кажется, вот-вот заденут спину.
— Продержаться надо… Продержаться!
В обгоревшей ушанке, напяленной на потемневшие от дыма бинты, сидит на корточках парень казах, потерявший сегодня друга. Ескараев узнает его по спокойному взгляду. Рядом с бойцом гора автоматных дисков. Их штук тридцать, на целый взвод. Видно, ни одного диска не захотел упустить: поснимал с убитых товарищей.
— Продержаться!..
Лейтенант ложится рядом с бойцом и стреляет в наступающих фашистов. Патронов он не жалеет теперь и бьет длинными очередями, выпуская по диску сразу. Только сейчас он замечает, что в сапоге что-то хлюпает. Кровь. Еще раз ранило, когда полз…
— Товарищ лейтенант… Смотрите, агай!
Боец показывает рукой влево. Немцы плотной массой заходят слева, ползут на сторону, обращенную к фронту. И справа обтекают они оба блиндажа. Если они отрежут их от группы, блокирующей доты, и снимут осаду, то никакого смысла в сопротивлении уже не будет. При наступлении наших войск высота тогда снова будет служить немцам!..
Лейтенант отдает приказ, и последние оставшиеся в живых советские бойцы начинают отходить к самой вершине. Они скрываются в воронках от бомб и тяжелых снарядов. Лейтенант заползает в старый немецкий окоп наблюдения.
Теперь они могут вести огонь на обе стороны. Двигающиеся к дотам немцы останавливаются, отползают назад. Блокирующая доты группа в составе двенадцати человек вынуждена была оставить доты и повернуться ним фронтом. Теперь она возвращается на исходные позиции. И вовремя: приоткрывается тяжелая дверь одного из дотов и высовывается голова в каске. Сидящие внутри немцы и не знают, что происходит снаружи. Услышали стрельбу и решили выяснить, в чем дело. В ту минуту раздается автоматная очередь, немец в каске валится на землю, и его затаскивают обратно. Дверь закрывается…
Тринадцатая атака!..
Оставшиеся в живых стреляют, стреляют, стреляют… Немцы уже у самой вершины, но так и не могут встать в рост, чтобы сорвать знамя над высотой. Чудом стоит оно и продолжает лишь содрогаться от близких автоматных очередей. Окоп, в котором лейтенант Ескараев, под самым знаменем.
Уже добрую минуту какой-то непонятный гул стоит в ушах. И немцы почему-то вдруг прекратили ползти кверху. Вот они подались назад: один, второй, третий встали и побежали вниз по склону. Словно черная вода хлынула из траншеи. Бегут… бегут фашисты! Руки сами водят автоматом по черной массе, и отдельные фигурки спотыкаются, кубарем катятся до самого подножья.
Бегут немцы!..
Лейтенант встает во весь рост, осматривается. Неслыханные зарницы полыхают слева и справа. Дым и огонь там, где просматривались раньше немецкие укрепления.
— Товарищ лейтенант… Агай!
Он смотрит назад и видит наши выползающие из снежного моря белые танки. Не скрываясь, двигаются они к высоте, начинают обтекать ее. И вдруг возникают разрывы на их пути. Это бьют из дотов по танкам уцелевшие немцы. Лейтенант кричит саперам, и в тот же миг взлетают на воздух тяжелые двери дотов. Блокирующая группа бросается в дым и огонь. Доты стихают. Танки спокойно обогнули высоту, набирают скорость. Все поле перед ними усеяно черными мундирами…
— Победа! — тихо говорит лейтенант, и тяжелая горячая пелена накрывает его с головой.
Вряд ли в этом был какой-нибудь смысл, но разъяренное фашистское командование бросило на высоту тридцать бомбардировщиков, словно мстя земле за стойкость взращенных ею сыновей. Шквал тяжелой артиллерии в последний раз прошелся по ее склонам…
Бексултан почему-то совсем маленький. Он дома вместе с сестренкой ест приготовленную матерью вкусную молочную лапшу.
— Смотри растолстеешь! — смеется мать.
Почему это он растолстеет? Ведь были ночной марш и тяжелый бой. Они больше суток ничего не ели… Надо накормить бойцов. Нет в живых Захарова, который беспокоился бы обо всем. Теперь ему это надо делать, лейтенанту Бексултану Ескараеву…
Все перемешалось в голове. Он почему-то в своем институте, спорит с сокурсниками. О чем они говорят? Последняя лекция на их курсе была об Яне Амосе Каменском, великом педагоге…
А потом подходит Куляй. На ней зеленая кофточка. Или это трава такая зеленая?.. И много-много тюльпанов в степи. Они садятся прямо в тюльпаны, и Куляй обнимает его за шею…
Бексултан Ескараев открывает глаза. Кто-то из солдат положил под его голову скатанную шинель, расстегнул пуговицы бушлата. Изо рта лейтенанта течет струйками кровь, но внутри все цело. И сердце бьется нормально. Он тяжело приподнимается, садится. В третий раз его не ранило, просто контузило. Главное, жив!..