Никто лучше нее не мог приготовить доклад к праздничному дню, выступить на собрании, написать заметку в стенгазету. Она была что называется активисткой на совесть. А больше всего нравилось ей быть пионервожатой, находиться среди детей. Как и Дармен, она первой надела комсомольскую форму…
Летать быстрее всех, выше всех, дальше всех!.. Это стало жизненным кредо Дармена. И даже первые фронтовые разочарования, когда у врага было неоспоримое преимущество в воздухе и друзья один за другим не возвращались на свои аэродромы, не поколебали его воли и веры в окончательную победу. Сам он несколько раз чудом оставался, в живых, а в тысяча девятьсот сорок втором году под Сталинградом впервые выбыл из строя. Только девять из тридцати двух истребителей вернулись из этого жестокого боя на подступах к городу. Тяжело раненный в левую ногу Дармен посадил свою машину уже в бессознательном состоянии…
Его отправили на излечение в маленький приволжский городок. Однажды в госпитале, сидя с костылями на крылечке, он увидел стройную смуглолицую девушку, в хорошо подогнанной гимнастерке и маленьких кирзовых сапожках. Проходя мимо с одной из подруг-медработниц, она удивленно оглянулась на Дармена.
Он ждал ее возвращения до самой темноты, пропустил обед, но девушка не шла. Всю ночь он думал, как окликнет и заговорит с ней. В том, что он обязательно увидит ее, Дармен не сомневался.
На следующий день в то же самое время Дармен снова сидел на крыльце. Еще издали увидел он девушку.
«Сестренка, сжальтесь над раненым дядей, присядьте рядом… Откуда вы родом? Судя по всему, землячка… Давайте знакомиться. Меня зовут Дармен. А вас как?..»
Это должно было быть сказано просто и естественно, даже с некоторым легкомыслием. Но Дармен молчал и только смотрел на нее. На этот раз она не повернула головы…
Дармен застонал от огорчения и бессилия. Он дал себе клятву, что в следующий раз провалится сквозь землю или заговорит с ней. Теперь он чувствовал себя словно лошадь на привязи, которая, сколько ни вертится, находит один и тот же колышек.
И опять он долго не спал. Зато встал очень рано, достал зеркальце и, прежде чем побриться, долго рассматривал свое лицо. Ему не очень понравилась желтизна лица и оспинки на тонком, чуть горбатом носу. Все остальное было в порядке. Вот уж не думал он, что будет когда-нибудь так смотреться в зеркало!..
Потом он решил избавиться от костылей. Главврач предупреждал его, что раздробленная осколком снаряда малая берцовая кость еще как следует не срослась. Малейшее напряжение может нарушить процесс заживления. И все же он попытался пройтись без костылей. На первом же шаге острая боль заставила его отказаться от этой затеи. Он чуть было не потерял сознание.
Отдышавшись, Дармен задумался над тем, как хотя бы внешне привести себя в порядок. У соседа-подполковника был ни разу не стиранный халат. Перехватив взгляд Дармена, сосед усмехнулся:
— А я знаю, что тебе нужно!
— Откуда вы знаете? — удивился Дармен.
— Я ведь из дивизионной разведки.
— Ну и что?
— Как это что?.. Два дня пялишь глаза на девушку, а на третье утро не отводишь взгляда от моего роскошного халата. Ладно, бери!..
Глаза у подполковника были добрые, хорошие, и Дармен взял у него халат.
— Ты, парень, и без халата хорош. Так что не тушуйся…
Эти слова Дармен услышал, уже выходя на улицу. Как ни странно, но он почувствовал себя увереннее. И вдруг он опять увидел девушку. Она сидела на крылечке, на том самом месте…
Да, она ждала его. Он поковылял, сел рядом.
— Здравствуйте!..
— Здравствуйте!..
Все было очень просто. Они заговорили, как будто много лет уже знали друг друга.
— Значит, вы казах?
— Да… И вы?..
— Тоже… Вот где привелось земляка встретить!
— Ничего не поделаешь, война.
А он думал, что придется говорить какие-нибудь особенные слова. И боялся, что она обидится, отругает его. «Вы, наверно, от нечего делать пристаете ко мне. Найдите кого-нибудь другого!..» Внутренне он даже соглашался с ней. Действительно, война, горе и смерть вокруг, а он решил заниматься какой-то любовью. Не похож ли он на истощенную за зиму клячу, которая, чуть поднявшись на ноги, бесится от первой весенней зелени и не дает спокойно пастись всему табуну. Вполне возможно, что у такой красивой девушки давно уже есть джигит, который воюет получше его…
Он так и решил утром прямо спросить ее об этом и, если есть у нее кто-нибудь другой, — отойти в сторону. Даже слова приготовил. «Я ведь пошутил, милая. К вам подошел, потому что мне здесь скучно. Просто захотелось поговорить по-казахски. Вот и будем изредка разговаривать о чем придется. От всей души желаю вам дождаться своего возлюбленного, жить с ним в мире и согласии…»
Они сидели и молчали.
— Скоро три года, как не была я в родных краях! — вздохнув, сказала она.
Дармен тоже грустно кивнул головой.
Так уж получилось, что, как только выдавался свободный вечер, она приходила к нему. Из разных мест они были — он с юга, она из Восточного Казахстана. Им было что рассказывать друг другу. Каждый из них вспоминал вслух, в то время как другой слушал и все понимал…
И ни разу не заговорили они о любви. Только однажды, когда вместе смотрели картину в городском саду рядом с госпиталем, Дармен, забывшись, положил ей руку на плечо. Нурбиби сидела тихо, не возражая. И он не шевелился до конца сеанса, боясь неосторожным движением обидеть ее.
Когда они вышли из кинотеатра, было уже темно. Опершись на костыли, он взял ее руки в свои. Долго стояли они так.
— Скоро я оставлю костыли…
— Тогда вы проводите меня до самого дома…
Она сказала это, как само собой разумеющееся. Он лишь крепче сжал ей руки. Костыли сразу потеплели и словно растворились в ночи.
Наверно, единственным немузыкальным среди казахов человеком был Дармен. Но в тот вечер, возвращаясь к госпиталю, он пел про себя ликующую песню. Откуда взялся мотив, он так и не знал, а слова… «Тогда вы проводите меня до самого дома!..»
Она снимала маленькую комнатку на краю города. Придя домой, Нурбиби настежь раскрыла окно и просидела так почти до самого утра…
У нее уже была любовь. В восьмом классе понравился ей один парень из десятого — высокий, красивый, с шапкой темных вьющихся волос. Когда она встречалась с ним в школьном коридоре, щеки ее пламенели. Они как раз проходили «Евгения Онегина», и Нурбиби решилась написать парню письмо. Много раз бралась она за перо, но получался лишь вольный перевод письма Татьяны, который со времен Абая стал у казахов народной песней. В конце концов она отправила ему письмо, написанное собственными словами, но не подписалась…
Парень закончил школу, поехал учиться в институт, но так и не узнал о ее любви. И она… она забыла его. Даже не помнит, какого цвета были у него глаза, какой голос.
Был еще старшина в военно-медицинском училище, который нравился ей. Служил он в другом батальоне, и она совсем не знала его. Однажды услышала Нурбиби, как этот здоровый цветущий парень похабно рассказывал о какой-то девушке, с которой имел дело, и возненавидела его. Вот и все…
Теперь было совсем другое. Она это точно знала. Человек может ошибиться, но сердце — никогда…
И не думала, не гадала Нурбиби, что где-то в далеком волжском городке встретит свою судьбу. Ну, а разве думала она, заканчивая десятый класс, что через два месяца добровольно наденет военную форму и в числе первых девушек-казашек пойдет защищать родину? И военфельдшером не собиралась она быть…
Городок был набит госпиталями, и раненых здесь было больше, чем жителей. Их медсанбат прибыл сюда прямо с фронта два месяца назад. Когда начальник отделения спросил у нее, где она думает разместиться, Нурбиби ответила, что на частной квартире. Как будто знала, что встретится с Дарменом…
Такой прилив радости и счастья почувствовал Дармен, словно заново родился. Шагов двадцать сделал он с утра без костылей, а к вечеру, несмотря на протесты врача, уже самостоятельно вышел на улицу. И все же по-настоящему он вышел без опоры только недели через полторы. Новая летная форма была на нем, и сразу сделался он намного выше ростом. Видно, потому, что не надо было сгибаться к костылям…
Последовали обычные остроты военного времени:
— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!
— Пожалуйста.
— Младший лейтенант медицинской службы явилась по вашему приказанию!..
— Вольно!..
Щеки у Нурбиби горели. Дармен впервые вел ее под руку и рассказывал что-то. Кажется, про то, как просил у начальника госпиталя отпустить его на сутки в форме. По уставу это не разрешалось до самой выписки. Но когда Дармен сказал, что идет к невесте, начальник в порядке исключения разрешил…
— А почему ты так сказал? — спросила она.
— Я не умею врать, — ответил он.
Они сидели в парке, разговаривая о чем угодно, кроме предстоящей им ночи. Прямо напротив парка раскинул свой шатер маленький цирк Шапито. Дармен предложил пойти туда, она согласилась. Когда погасли огни, он взял ее за руку. Впервые она прижалась к нему плечом. Он сидел неподвижно, боясь, что вдруг уйдет куда-нибудь от него это неслыханное счастье…
Три красивых, сверкающих серебром акробатки вертелись на трапеции под самым куполом цирка, опускались на арену, посылали в разные стороны воздушные поцелуи. Нурбиби вдруг протянула руку, закрыла ему глаза. И он поцеловал ей руку.
Что еще было в тот день?.. Мороженое с сахарином, которое купил он у однорукого продавца-инвалида, горсточка маленьких кислых яблок. На всю жизнь остался их терпкий привкус…
Скоро должны были наступить сумерки. И вдруг она остановилась, заглянула ему в глаза:
— Дармен, ты давно ел мясо по-казахски?
— Очень давно…
— Идем!..
На базаре уже заканчивалась торговля. За полтора килограмма баранины они отдали почти все деньги, которые были у них. Потом купили лук, черный перец, но муки нигде не продавали. Он зашел в свой госпиталь и попросил у повара. Тот отсыпал ему баночку муки с разрешения дежурного старшины.