Мне вспомнился один случай.
Замечательный конь был у моего отца, настоящей казахской породы. Однажды он возвратился с выпасов захромавшим. Разное говорили соседи: одни, что коня сглазили, другие, что кто-то назвал беду злым языком. Отец молча очистил копыто и воскликнул:
— Ах, черт побери, старая заноза!
Самая опасная вещь — такая заноза. Она глубоко вонзается в мясо и всякий раз обламывается, когда ее хотят вытащить. Сначала кажется, что все в порядке, и конь как будто перестает прихрамывать. Но проходит некоторое время, и начинается нагноение. Она ведь очень ядовита, старая заноза. Долго, очень долго возился отец с больным копытом скакуна, и, пока не вытащил эту занозу всю без остатка, конь не мог пробежать и версты. Потом наш скакун, правда, не раз брал первые призы на больших скачках.
Я до сих пор помню слова отца:
— Ах, черт побери, старая заноза!..
ПТАЛАЗОЛ
перевод М. Симашко
Я знаю немало казахов, которые привыкли жить в городе, но чувствуют себя, как выброшенная на берег рыба, если хотя бы раз в году не побывают в родной степи, не поваляются в пахучей и горькой степной траве. Не стану скрывать от вас, что и сам отношусь к их числу…
В песках, где я родился, живет ящерица-варан, которого называют «бат-бат». Это мирное и потешное существо с большими выпуклыми глазами, отвислым ртом, круглым животиком и растопыренными лапами. Спина его защищена темно-коричневым панцирем.
Каждое живое существо имеет как бы прикрепленного природой врага, и в детстве мы не раз бывали свидетелями того, как бат-бат попадал в беду. Извечным врагом его была змея. Как только встретится ей где-нибудь бат-бат, сейчас же начинается страшный поединок. Силы явно неравны, но когда варан начинает изнемогать, то старается найти вечнозеленый кустик адраспана. Как только он потрется о твердый неказистый стебелек этого растения, то сразу восстанавливает силы. После этого бат-бат готов сражаться, как будто ничего не случилось. Ослабевшее от множества ран и змеиного яда тело приобретает былую силу и изворотливость. Нечего и говорить, что дети всегда спешили на помощь благородному варану в его смертельной битве со страшным врагом…
Так, наверно, и все мы, словно бат-бат, набираемся свежих сил, побывав в родном краю. Хоть и неказиста порой по сравнению с городом наша степь, но зато вся поросла живительным кустарником — адраспаном.
Казахи говорят, что у мужчины три родины. Сначала я посетил первую — родину матери, следующий свой отпуск провел на родине жены у ее родственников, и только через семь лет мне удалось побывать в родном краю, на земле, которая впитала первые капли крови, пролившейся при рождении из моего пупка.
Мы шли с товарищем моего детства по берегу реки. Когда-то мы приходили с ним сюда спозаранку и, опустив удочки, тихо «колдовали»:
Окунь и плотва,
Налетай, братва!
Белобрюхая дурочка!
Потяни-ка удочку!..
«За пятьдесят лет обновляется народ, а за сорок лет — очаг». Только сейчас начал понимать я глубокий смысл этой народной пословицы. Не прошло еще и сорока лет, а многого уже не узнать. Тростниковые заросли, где мы доставали когда-то с болотистого дна сладкие корни куги, оказались далеко от воды. А мы ели их тут же, измазавшись, как черти, и шли вверх по маленькой, то и дело прерывающейся или вовсе пересыхающей в засушливые годы речке.
Словно старое деревянное корыто, в котором купала нас бабушка, была для нас эта речка. Но и она теперь стала совсем другой. Вот тут, например, где раньше нельзя было переехать вброд и на лошади, сейчас так мелко, что сквозь мутноватую воду виден каждый камушек на дне. А куда делся крутой обрывистый берег, с которого страшно было прыгать вниз головой?. На горб гигантского верблюда был он похож, а остался лишь глиняный бугорок…
Углубившись в воспоминания, мы не заметили, как дошли до парома. Совсем близко вдруг послышался чей-то звонкий молодой голос. Кричала женщина лет двадцати восьми с красивыми, цвета доспевшей черной смородины глазами.
— Эй, Пталазо-о-ол!.. Возвращайся домой, пока не пришла тетя. Ты слышишь, Пталазол?!
Обращалась она к мальчику лет одиннадцати, который играл по ту сторону речки, на берегу.
— Черт побери наших казахов… — Я возмущенно остановился. — Каких только имен не придумают для своих детей. Это что еще за Пталазол?!
Мое негодование было искренним. Я знал, что в наших краях звук «ф» выговаривают как «П». Так что фталазол стал пталазолом.
— Старым становишься, Токен! — усмехнулся мой друг. — Неужели ты забыл свой прошлый приезд к нам?..
— Да ну?!
Здесь живет двоюродная сестра моего отца, потерявшая в минувшую войну единственного сына. Живет она с дочерью, но и у той оказалась такая же нелегкая судьба — муж пропал без вести. Если случается приехать в родные края, я обязательно навещаю свою тетю и провожу в ее ауле целую неделю.
Вы бы знали, какой счастливой чувствует себя она в эти дни! Щедрость ее не знает границ: словно родной сын вернулся с фронта живым и невредимым. Чем только не закармливает она меня, как будто я приехал бог весть с какого голодного края.
И суетится так, словно не я один, а, по крайней мере, сотня прожорливых гостей у нее в доме. Таково гостеприимство моего народа…
С ее сыном мы были ровесниками и никогда не разлучались друг с другом. Много раз я ночевал у тети, и не одно стеганое одеяло изорвали мы с ним, борясь прямо на постели. Сколько раз получали мы взбучку за это от сурового зятя!..
В тот день я, по установившейся привычке, сразу же поехал к ней. Весь аул, как водится, собрался у нее, услышав о моем приезде. Один за другим прибывали из далеких аулов родственники.
— Емберген!.. Ойбай-ау, куда запропастился Емберген?!
Бывает же такой голос у женщин. Резкий и неприятный, словно перекисший айран, хватающий за горло. Да еще пользуются им не в меру.
— Эй ты, сатана-неряха, к нам родственник приехал, а где же твое уважение к нему?!
Это одернул ее кто-то из стариков. Другой аксакал заговорил помягче:
— Слушай, кликуша в платке, он же ровесник твоему мужу. Вот и следует подойти к нему, поздороваться повежливей, а не вопить почем зря.
Он это правильно сказал. Ровесники у нас считаются друг другу родственниками.
— Эх вы, незадачливые весельчаки! Да разве могу я, если сын лежит при смерти… — послышались глухие, горестные рыдания. — Где же этот проклятый Емберген?!
— Говорят, что он на остров уехал, где колхозные табуны.
— Что же мне теперь делать?!
Слова ее как ножом полоснули по сердцу. Что же с ее сыном?.. Попросив разрешения у собравшихся, я выбрался скорее на улицу. Женщина сидела у порога юрты среди тех, кто не поместился в середине…
Я узнал ее сразу. Да и трудно было не выделить ее в празднично одетой толпе женщин. Не то чтобы она была бедно одета — наоборот: на пальцах блестело множество колец и перстней, запястья охватывали тяжелые литые серебряные браслеты работы местного ювелира, в ушах висели большие золотые серьги. Но сама женщина была босая, а одна из опущенных до щиколотки штанин разорвана была сверху донизу. Из-под грязного платка выбивались длинные и взлохмаченные волосы.
Молодая хорошенькая женщина подтолкнула ее локтем, кивнув на меня:
— Погляди, вот вышел твой ровесник!
Взлохмаченная женщина посмотрела на меня, наклонив голову и спросила, как положено, даже с определенным в таких случаях юмором:
— Как доехали, ровесник? Благополучно ли добрались твои кони до наших мест? Неужели ты только признаешь свою дряхлую тетю, а остальные для тебя не существуют!..
Ее поддержала вышедшая следом тетя Балжан:
— Эх ты, незадачливый верблюд. Смотри, какой удобный момент: ровесника твоего как раз нет дома. Что же тебе теряться!..
Так уж принято шутить у нас, но я оборвал это представление.
— Вот что, шутить будем потом, — сказал я решительно. — Если мальчику так плохо, то надо немедленно послать за врачом!
— Да ну, разве в нашем ауле удержатся настоящие доктора. Мы даже сами послали на учебу в Алма-Ату дочь моего дядьки. Думали, что закончит медицинский институт и к нам приедет. Но она, как только сделалась докторшей, сразу нашла себе умного мужа и укатила с ним куда-то. А к нам, слава богу, фельдшер из центральной усадьбы наезжает, и то хорошо. Вчера он как раз и уехал. Что же делать теперь?..
— Давайте хоть я посмотрю!
У меня была с собой дорожная аптечка, и я пошел за ней в дом. Услышав о моем намерении, тетя покачала головой:
— Какая-то злая судьба у этой женщины. Как только исполняется ребенку четыре или пять лет, аллах забирает его к себе. Это уже четвертый…
— Все же надо посмотреть!
— Только чтобы разговоров потом не было. Сам знаешь, как у нас в ауле. Я накануне была у нее. Не жилец уже мальчик на белом свете. Еле шевелит ресницами…
И все же я решил пойти к больному ребенку. Когда я воспитывался в детском доме, люди полушутя-полусерьезно называли меня «маленьким доктором». Дело в том, что мне поручили руководить аптечным уголком и помогать прикрепленному к нам врачу. А врачом, навещавшим детский дом, был знаменитый в то время Надырша. Султангиреев, один из первых наших докторов. Он совершал у нас еженедельный обход, прописывал лекарства, а серьезно больных отправлял в районную больницу. Нечего и говорить, что я сопровождал его при каждом обходе, получал по его рецептам необходимые лекарства в аптеке и делал многое другое.
У меня была отличная память, и я тут же запоминал название лекарства и его предназначение, тем более что доктор-аксакал переводил все, что было возможно, на казахский язык. Со мной он разговаривал как равный с равным, давал читать медицинские справочники. Если бы не война, то быть бы мне и в самом деле врачом…
Прихватив аптечку, я вышел из дому. Еще издали услышал я чей-то крик: