Он безжалостно полоснул открытую желтую полость, автоматическим движением убрал мешавшую видеть жировую прослойку. Да, лопнувший аппендикс, только чудом жив пока пациент!..
Пациент!..
Пожалуй, самым тяжелым был в их краях 1944 год…
Весна в том году была ранней, и старший брат Мурата — пятнадцатилетний бригадир полеводов Булат Бисекенов — все время находился на полевом стане. Матери тоже никогда не было дома. Она работала дояркой, и чтобы не ходить за двенадцать километров от зимовья к ферме и обратно, совсем перебралась туда. Вместе с другими женщинами она соорудила там из старых кошм и кереге нечто вроде юрты. Он, Мурат, учился тогда в третьем классе и приходил ночевать к матери в эту юрту…
Ночью он проснулся от чьего-то прикосновения и увидел возле себя Булата, который нежно поглаживал его по голове. Мурат вскочил и щекой прижался к брату, которого очень любил.
— Смотри, замерзнешь!..
Брат накрыл его полой теплого отцовского полушубка. Он, видимо, сидел так давно, набросив полушубок на плечи. Мурат принялся ласкаться к нему, и вдруг рука его сквозь тонкую рубашку прощупала глубокие влажные рубцы на спине старшего брата:
— Ой, что это, ага?!
— Не трогай, больно… Собака Даурбек!
Больше ничего не сказал Булат, только брови его сдвинулись и в черных глазах появился холодный металлический блеск. Даурбек был старым родовым врагом. Говорили, что вражда между их родами началась больше ста лет назад и истинные причины ее забылись. Все же Даурбек, став маленьким начальником в их районе, не забыл про нее. Все знали, что лет десять назад он участвовал в ложном обвинении их отца. Потом отца оправдали, но выпавшие на его долю мытарства не прошли даром. Вскоре отец умер…
Когда Мурат потом вспоминал это утро, в глазах его появлялся тот же холодный блеск. Он стискивал кулаки и мечтал о мести. Ничего не было слаще этой мечты…
К вечеру того же дня Булат слег в постель. Его непрерывно била страшная лихорадка. Мать не отходила от сына, но он ни на что не жаловался. Когда он заснул, она принялась гладить его и наткнулась на рубцы. Приподняла рубашку и в ужасе отшатнулась:
— О аллах, какой изверг истязал тебя?!
До сих пор стоит в ушах Мурата вопль матери. Она смотрит на страшные, через всю спину, багрово-синие рубцы на спине у Булата, зажимает рот рукой, но звук рвется сквозь пальцы. Не звук, а какой-то вой!..
Мурат опустил тогда свою круглую бритую головку на колени и тоже заплакал. Неужели есть на земле поганые безжалостные люди, которые могут так поступать с другими людьми? Почему они сделали такое с его большим добрым братом?!
Булат продолжал метаться по подушке. Ему было очень тяжело от слов матери, и он пытался успокоить ее:
— Не надо плакать, апа… Это не от побоев мне так плохо. Просто переночевал я ночью на кладбище по дороге сюда. Там такая холодная земля… Очень холодная!..
Кого только ни звала мать к больному сыну. Были и врач и фельдшер, потом приходили всякие старушки и знахари. Мурат смотрел на их грязные руки и плакал еще сильнее. Видимо, тогда и решил он стать врачом. Все хуже и хуже становилось брату.
А вечером следующего дня вдруг зашли в их дом два милиционера — высокий и низенький. Как раз в эту минуту брат тяжело задышал. Тело его затихло, перестало метаться. Мать упала на него, царапая себе лицо. Милиционеры переглянулись и тихо вышли. Они, оказывается, приходили за братом…
Уже когда опускали старшего брата в могилу, прибежала их тетка, сестра матери.
— Родной, ненаглядный мой, радость моя!
Она с рыданиями припала к мертвому. Потом, когда похоронили Булата, она рассказала обо всем, что произошло накануне на полевом стане…
Он сидит сейчас в больничном коридоре, тощий сутулый человек со сморщенным лицом. Мурат Бисекенов знает его. Этого человека зовут Донызбай…
В те годы Донызбай никак не мог угодить начальнику — баскарме Даурбеку. Очень уж никчемным был этот Донызбай. Он не хотел работать и занимался, по существу, мелким воровством. Семья его сидела голодной, и он неоднократно приходил к Даурбеку, чтобы получить разрешение на полмешка проса или еще на что-нибудь съедобное. Все это было тогда в даурбековских руках, а даром он ничего не давал.
И все же Донызбай нашел способ подслужиться к баскарме Даурбеку. Дело в том, что тот похаживал к одной молодой вдовушке, муж которой погиб на фронте. Пока Даурбек ездил зачем-то в город, она вовсю гуляла с красавцем Булатом. Так, во всяком случае, рассказал Донызбай возвратившемуся баскарме, который и без того ненавидел всю семью Булата.
Даурбек, конечно, поверил и, хоть сопернику не было еще и шестнадцати лет, решил отомстить.
— Ты, щенок! — сказал он, встретив Булата. — Разве не знаешь поговорки: «Ворон, который ищет собственной смерти, начинает тягаться с орлом!»
Булат ничего не знал и только хлопал глазами. А баскарма начал искать повод придраться к подростку. При желании его всегда можно найти, особенно когда человека подогревает межродовая вражда. Однажды тетка Булата опоздала на работу, и баскарма принялся всячески поносить ее. Между тем опоздание было оправданным: у нее приболел ребенок. Булат вступился за тетку. Даурбек вдруг набросился на него и принялся хлестать плетью, прямо с коня…
Поняв, что он далеко зашел, и испугавшись расплаты, баскарма призвал того же Донызбая. Уж что он обещал ему, неизвестно, но в составленном протоколе, подписанном свидетелем Донызбаем, было написано, что Булат первым напал на не повинного ни в чем человека…
Да, когда Даурбек, изловчившись, стегнул и кричащую тетку, Булат прыгнул и стащил его с коня:
— Ах ты, старый пес!
И плохо пришлось бы негодяю, если бы не крикнул он на помощь все того же Донызбая с его другом. Втроем они осилили Булата и жестоко избили его. Вдобавок был составлен протокол, по которому подростку грозили серьезные неприятности. А приспешники и прихлебатели Даурбека подлили масла в огонь:
— Сукин сын!
— Весь в отца… Такой уж род это неспокойный!
— В волка и волчонок!
— И ему не мешает проветриться там, где побывал отец!.. Булата заперли в холодном сарае и вызвали милицию. Избитый, голодный, провалялся он целый день на сырой соломе и пришел в себя от громкого храпа сторожившего его старика. «Будь что будет, но я должен повидаться с матерью и братишкой!» — решил Булат. Он тихо выставил еле державшееся окно и ушел в ночь.
Ночь была холодной и дождливой. Когда оставалось каких-нибудь пять или шесть километров до родного очага, он окончательно выбился из сил. Больше суток не имел он ни крошки во рту, все тело ныло от побоев, и Булат решил передохнуть в каком-нибудь склепе на кладбище. Там он и простудился, да так, что и суток не прожил после этого. Милиционеры, пришедшие снять показания, опоздали…
После похорон своего первенца мать впала в беспамятство. Ее отправили на излечение в Кзыл-Орду, и она там вскоре умерла. Сироту Мурата отвезли в детский дом…
Не повезло Даурбеку. Его вскоре сняли с работы и судили за многие неблаговидные поступки. Он сам еле-еле избежал тюрьмы, но сыну его не удалось этого сделать. Был он старше Мурата, учился с ним в одной школе и всячески издевался над ним. Видимо, в собственном доме слышал он разные оскорбительные слова об отце Мурата и всем его роде до седьмого колена.
Позже Мурат узнал, что сын Даурбека связался с уголовниками, участвовал в каком-то грабеже с убийством и осужден на пятнадцать лет. Волчонок, действительно, пошел в волка…
Операция закончилась. Она длилась два с половиной часа. Хирург Мурат Бисекенов сидел неподвижно и смотрел куда-то в окно…
Пятиместный газик с серым брезентовым верхом мчался по степи, оставляя за собой длинный хвост пыли. Вот он въехал на небольшой пригорок, и впереди показались белые домики районного центра. Стройные ряды серо-зеленых тополей укрывали их от палящего солнца.
Газик был послан кем-то из знакомых за пенсионером Даурбеком по просьбе его старого друга Донызбая. И хоть давно уже потерял Даурбек власть и влияние, Донызбай по старой привычке почтительно наклоняется с заднего сидения к самому его уху:
— Ух, хорошо, что живы-здоровы возвращаемся!..
— А ты чего испугался?
Даурбек, как и прежде, говорит резким, не терпящим возражений тоном. Круглое, словно стертый пятак, заплывшее жиром лицо бледнее обычного. Но немигающие ястребиные глаза смотрят по-прежнему. Они как бы вонзаются в человека, дерево, дорогу.
— Да я ничего… — уходит от вопроса Донызбай.
— Кому не суждено умереть, из пасти дракона выскользнет! — самодовольно роняет Даурбек. — Оказывается, плохо, когда жиру много: шов никак не срастался. Поэтому и провалялся столько. Что же касается операции, то наш районный врач-неуч напрасно паниковал. В столице простой молодой хирург вытащил из меня эту штуку, как простую занозу. Все-таки столица!..
— Да, но и там, я слышал, от этого умерло немало людей, — пробует возразить Донызбай. — Рассказывали, перед вами лежал один председатель райисполкома, и тот умер от прободения!..
— Сказал же тебе: не суждено! «Когда суждено умереть, в миске с водой утонешь!» А оперировал меня совсем молодой хирург. Примерно, в тех же годах, что и мой ублюдок… — Какая-то тень впервые пробежала по гладкому лицу Даурбека, он глубоко вздохнул. — Обходительный такой, вежливый. За мной, как за своим родственником, ухаживал. Безмерно счастлив должен быть отец, вырастивший такого сына. Совсем молодой, а уже кандидат наук, все уважают его…
Донызбай в это время высунулся из машины по пояс. Его привлекла схватка стервятника с лебедем на придорожном озере. Стервятник целился в маленьких лебедят, а лебедь всякий раз встречал его грудью. Увлекшийся Донызбай чуть ли не вслух советовал стервятнику, с какой стороны лучше ухватить лебедя. Он не слышал последних слов своего старого начальника и в испуге обернулся: