Получив письмо дочери, Баян оставила отару на попечение соседа и приехала в районный интернат, где училась дочь. Всю дорогу плакала она. А Бахыт купила в магазине уксусной эссенции. Она хотела покончить с собой поздней ночью, когда все уснут. Ничего ей больше не было мило на этом свете, никого она не хотела видеть. До ночи еще далеко. Блуждающий взгляд девушки упал на книгу, лежащую на тумбочке, и она машинально принялась читать…
Они проходили эту книгу по школьной программе, и Бахыт знала ее содержание по рассказу учительницы. Молодой парень с далекой Украины — как раз из тех мест, где погиб ее отец, — был тяжело ранен в боях с белогвардейцами. Потом он много работал на восстановлении разрушенного войной хозяйства, но старые раны напомнили о себе. Постепенно его парализовало, он ослеп, и только огромная сила воли позволила ему остаться в строю.
Она была отличницей по литературе и хорошо запомнила все это. Теперь, принявшись читать, она постепенно забывала обо всем и вместе с героем книги заново переживала его тяжкие беды, вместе с ним боролась и побеждала. А когда Бахыт дочитала до конца, было уже утро, и такими маленькими показались собственные ее горести, что она поскорее спрятала в тумбочку трехгранную бутылочку. Словно рука отца протянулась к ней из тех мест, где он воевал. Может быть, заметив ее состояние, какая-нибудь из подруг специально подложила ей эту книгу. А что, если это был кто-то из ребят? Бахыт задумалась…
Но, когда приехала мать, с новой силой нахлынула обида за отца. На этот раз Бахыт не ругалась, не кричала. Она просто не разговаривала с матерью, а та тихо плакала…
Каждый год, когда приходят каникулы, все ученики школы-интерната задолго до отъезда начинают собираться, укладывать вещи. Не говоря уж о мальчиках, девочки тоже спешат сесть на первую попавшуюся подводу, идущую в их сторону. Из ста двадцати учеников одна Бахыт не спешит возвращаться домой.
Разные мысли овладевают ею к весне. Как и другим, все чаще вспоминается родной аул, колышущиеся под ветром ковыльные травы, терпкий неповторимый запах весенней степи, она видит себя купающейся в прохладном зеркальном озере за аулом, загорающей на мягком и ласковом прибрежном песке. Как прибавляются силы, отдыхает душа от всего этого!..
Но тут же, словно черная туча, наплывает воспоминание о матери, о ее позоре… Да, не стоит ехать. Будешь ходить там, как голая у всех на виду. Если мать у тебя такая, то обижаться нечего. Чем ты гарантирована от того, что о тебе самой не подумают такое. Любой негодяй может бросить тебе это в лицо, и придется промолчать. В ауле все знают друг о друге, и разве мало на свете людей, находящих удовольствие в унижении других! Что она скажет в ответ на похабное слово?..
Бахыт уже видит себя поднимающей руку, чтобы ударить по лицу обидчика, но тот смеется… «Что это ты задираешь так нос? Кто воспитал тебя в таких строгих правилах? Неужто эта Баян? Так она же…» И рука ее бессильно опускается.
Пока Бахыт ходит в горестном раздумье, подруги разъезжаются по своим аулам. Она остается совсем одна. Потом приезжает за ней на разболтанной старой арбе, запряженной волами, их сосед-водовоз. Ей не хочется обидеть доброго старика, и хоть договорилась она остаться в лагере пионервожатой, но все же уезжает.
Долго едет арба через райцентр. Война закончилась, но поселок все еще похож на животное, которому мешает подняться на ноги истощение после страшного джута — длительной бескормицы. Развалившиеся глиняные дувалы, покосившиеся ворота, слепые окна с выбитыми и заклеенными бумагой стеклами, давно не беленные стены домов, а сверху прибитые дождями, расползающиеся крыши — все это наводит печаль и уныние.
Бахыт вглядывается в дома по обе стороны дороги, стараясь угадать судьбы живущих там людей. Вот эту землянку сложили когда-то на совесть — плотно замешанный сырцовый кирпич выдержал все испытания временем. Но сейчас окна и двери накрест заколочены старыми досками. Наверно, хозяин не вернулся с войны, и семья переселилась в аул или уехала куда-нибудь в другие края по найму. Многие так поступали… А вот, уже на самом краю поселка, такой же заколоченный дом. Здесь и крыша вот-вот рухнет. Тут жили когда-то старик со старухой из их аула. У них было пятеро сыновей — все как на подбор. Двое из них были женаты, имели детей. Все пятеро сложили свои головы на войне. Старики умерли в один год, жены повыходили замуж за других, и никто не захотел оставаться в старом доме. Дети из интерната говорили, что там по ночам виден неясный свет, слышны стоны. Наверно, ветер гудит в дымовой трубе, но Бахыт и сейчас немного боязно смотреть в сторону этого дома.
Самые крайние дома поселка уже начал заносить песок. Белая облезлая собака прямо по бархану взобралась на крышу и лежит там, грея на солнце впалые бока. Когда-то здесь начиналась густая зеленая роща, но в войну люди вырубили ее. Ничего не поделаешь, надо было топить…
Только выехав за поселок, Бахыт оглянулась. Когда она была совсем маленькой, отец не раз брал ее в свои поездки. Она отчетливо помнит ряды беленьких веселых домиков, потонувших в зелени садов. А сейчас… Она невольно ухватилась за ворот платья, расстегнула его.
Так уж медленно движется запряженная быками арба. Нисколько почти не отъехали от поселка, а солнце уже клонится к закату. Сумерек в степи не бывает. Сразу наступила темная ночь — словно черным стеганым одеялом укутало всю землю вместе с их арбой и быками. Настойчиво повизгивала ось, стало страшно…
— Ну, а как идет твоя учеба, Бахытжан? — спросил сосед, и слышно было в темноте, как он для порядка стегнул легонько волов. Совсем маленький старичок с ноготок был их сосед. И никого больше во всей степи.
— Учусь, дедушка… Неплохо.
— Ну благодарение аллаху!
Он начал рассказывать ей о здоровье соседей, время от времени покрикивая: «Айтчу, ай, ай-ай!» Волы, привыкшие за долгие годы совместной работы к старичку и его понуканиям, не прибавляли шагу. Вскоре он опять замолк, и степь стала еще чернее.
Бахыт сидит и настороженно вслушивается в ночную темноту. Что-то шуршит в невидимой траве. А вот словно живой ветер пронесся над самой головой, заставив втянуть ее в плечи. Она понимает, что это утки-стрелы с озера Кос-коль, которое неподалеку. Там всегда птичьи базары. Значит, уже порядком отъехали от райцентра…
И вдруг становится светлее. Таинственным холодным серебром наполняется ночь. Полная круглая луна, словно громадное блюдо, выплывает из-за горизонта. Как будто откинули полог войлочной юрты, и стало видно даже пятнышко от чернил на ногте у Бахыт. А слева от самых колес арбы расходится зеркальный мираж, и в нем еще одна луна.
— Бахытжан… Видишь, лебеди на середине озера?..
Значит, он совсем не спит, дедушка.
— Вижу, ата…
Она не раз бывала на этом озере днем. Жизнь всегда кипела в камышах по его берегам. Непоседливые чайки, плаксивые недотроги-чибисы, тонконогие певцы-кулики, кудахтающие куры-лысухи, тяжко стонущая выпь, расфранченный удод, неумолкающая кликуша-кряква, целые стаи диких уток — чего только не было здесь! Но все они вместе взятые не могли сравниться с царственной красотой одной лишь пары белых лебедей, тихо и величаво плывущих по серебряной глади. Особую, неописуемую прелесть придают они родной природе. И нет живого существа, более постоянного в любви…
Вдруг вспомнилось, как подрались когда-то на вершине песчаного холма над этим озером два коршуна из-за какой-то падали. Клочья мяса и перья летели во все стороны. На телеграфном столбе сидела знающая себе цену, гордая пустельга и с презрением глядела на дерущихся. Только что насытилась она свежим мясом очередной жертвы. Лениво взлетает пустельга, когда подойдешь вплотную к столбу.
Да, все присутствует в птичьем мире: благородство и подлость, отвага и трусость, гордость и пресмыкательство, верность и измена. Недаром лучшие человеческие сказки — о птицах и зверях. И среди птиц и зверей тоже бывают войны, только не такие беспощадные.
Но вот лебеди — никогда не слышала она, чтобы они враждовали между собой. И ни в одной сказке не упоминается об этом. Неужели нельзя сделать так, чтобы все люди стали такими же красивыми во всем, как и лебеди. Когда умирает лебедь, то не надолго переживает его и второй. Он тоже умирает от тоски…
Мысли ее возвращаются к войне. Что, если бы не было войны и отец остался бы жить?.. Маленькой она всегда угадывала шаги возвращающегося с работы отца. Когда он задерживался в гостях, Бахыт не спала и ждала его. Как бы увлеченно ни играла она со своими куклами, всегда спохватывалась вовремя. «Едет мой папа!» — кричала она и бежала ему навстречу. «Ах ты, моя миленькая!» — говорил всегда отец, подхватывая ее на руки. И его большие твердые руки казались ей шелковыми. Никогда потом в жизни не было ей так хорошо.
Ей рассказывали, что, когда родилась она, отец взял ее на руки и сказал: «Назову ее Бахыт — Счастье. Только Бахыт, потому что она мой первый ребенок и сделала меня счастливым!»
Бахыт мечется на темной поскрипывающей арбе, зажимает рот обеими ладонями, чтобы не плакать… «Папа, милый папа, Папочка!.. Где и как закрылись твои глаза навеки? Чей образ стоял перед твоим взором в те последние страшные минуты? Я твердо верю, что в этот жуткий миг ты прошептал мое имя, перед тобой стоял мой образ, до последнего вздоха ты думал обо мне, о своей бедной дочери!..»
Глубокой ночью приезжает она домой, и разыгрывается безобразная сцена…
В первые дни после приезда ей всегда бывало особенно стыдно. Все казалось, что люди косо смотрят. К собственному дому она пробирается задворками, чтобы не увидели соседи. Мать протирает глаза, смотрит на нее с испугом. А она, ни слова не говоря, хватает обоих спящих малышей, несет их к двери.
— В чем же виноваты эти бедняжки? — пробует заступиться за них мать.
— А ну, отвечай, кто их отцы? — Бахыт вся трясется в исступлении. — Пойду и подброшу им!..
Прибежавшая соседка хочет унять ее, но Бахыт набрасывается и на соседку. Опрокидывает чугунок с жиром специально зарезанного к ее приезду барашка и выбегает во двор. Всю ночь идет она прямо через степь в соседний аул, к родственникам отца. Испуганные глаза матери стоят перед ней, губы ее шепчут одни и те же слова: «В чем же виноваты эти бедняжки?!»