Мы молча прошли некоторое расстояние, и Жубанияз снова заговорил:
— Замучил меня ваш генерал. Я стараюсь показать его живым, естественным, а он сидит как каменное изваяние, важный и надутый.
Жубанияз нечаянно глотнул дыма и до слез закашлялся.
— Недавно курите? — спросил я сочувственно.
— Да нет. Давно. Только затягиваться не научился. Сразу начинаю кашлять. Мне достаточно почувствовать вкус табака. Так вот. Сижу я и не знаю, что делать. Нарисовал мясистый нос, потом добрался до густых бровей. В этот момент вбегает запыхавшийся адъютант — низкорослый, белобрысый парень — и докладывает:
Товарищ генерал, у противника какое-то движение начинается. Видать, что-то замышляют.
И тут мой генерал преобразился. Зеленые глаза в густых морщинах сразу поумнели, засверкали живым огнем, во всей фигуре появились собранность и стремительность. По лицу пробежала улыбка, которую можно было понять, видимо, следующим образом: «Перехитрить решили? Посмотрим!» В следующее мгновение брови его сурово нахмурились: не ждите пощады, фашисты! Генерал отрывисто отдавал через адъютанта распоряжение частям и подразделениям. Тут-то я и успел наспех набросать его портрет.
Когда Жубанияз рассказывал эту историю, на его бледном лице заиграл румянец, голос окреп и зазвенел, жесты стали выразительными и резкими. Чувствовалось, что он испытывает творческий подъем.
— Вдруг над нами что-то зашипело, как ядовитая змея. Я инстинктивно пригнулся.
— Зря кланяешься. Этот снаряд в нас не попадет, — заметил генерал, не оборачиваясь.
Мне стало стыдно. Но через несколько минут генерал сам спрыгнул в траншею и резко дернул меня за руку. В тот же миг рядом с нами разорвалась мина. Осколки засвистели в воздухе. Окажись траншея помельче, мы бы все погибли. Несколько осколков впились в стенку и бруствер траншеи. На нас посыпалась сухая земля.
Жубанияз рассказывал с большим увлечением.
— Добравшись до наблюдательного пункта, генерал, даже не отряхиваясь, долго осматривал в подзорную трубу позиции противника. Потом быстро пробежал сводки и донесения штабных офицеров. Начинался бой. Теперь ваш генерал, — с детской радостью воскликнул Жубанияз, — полностью раскрылся передо мной. Во время боя я успел сделать еще три-четыре эскиза. Генерал, видимо, забыл про меня, а я тоже забыл обо всем. Вдруг я почувствовал какую-то неловкость. Поднимаю глаза и вижу: генерал положил руку мне на плечо и удивленно смотрит, как я рисую.
— Товарищ художник, — заговорил он. — Мы остались в тылу. Я должен выдвинуть командный пункт дальше. Если хотите вернуться в редакцию, в обозе стоит мой «виллис».
Я поблагодарил генерала и отправился восвояси…
Последние слова Жубанияз произнес в тот момент, когда мы, нагнувшись, входили в блиндаж…
Прошло много времени с тех пор, как закончилась война, которая унесла с собой столько жизней. Спит в сырой земле и молодой художник Жубанияз Алдонгаров. Его останки покоятся в братской могиле где-то под Курском. И наш генерал, незабвенный Антон Иванович, похоронен в Трептов-парке, в Берлине.
А картина, выставленная в музее, всегда будет говорить о героизме защитников Родины, об их талантливых произведениях. И я знаю, что этот портрет навсегда останется свидетельством подвига воина и художника во славу родной земли.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
перевод Н. Ровенского
— Родился я четырнадцатого декабря…
Едва я это проговорил, как мои друзья, особенно ровесники, подняли меня на смех.
— Как ты это узнал?
— Наверно, по звездам…
— А может, сам пророк Магомет ему на ухо нашептал?
Но я не сдаюсь, начинаю вспоминать старинное казахское летоисчисление, дореволюционные названия месяцев. Конечно, в то время, когда я пожелал явиться на свет, не только мои родители, но и все казахи не имели понятия о каких-то там метриках и свидетельствах о рождении. Но до недавнего времени была жива моя повивальная бабка, которая отцовским ножом собственноручно перерезала мою пуповину. По ее рассказам, а не верить им нельзя, я родился в год свиньи. Шел первый снег, значит, это был месяц кантар, а какое именно число, никто не знает.
— Ну, хорошо, год свиньи — это двадцать четвертый год. Кантар, допустим, — декабрь месяц. Но откуда ты, милый человек, взял четырнадцатое число?
— Как откуда, если я видел первый снег…
После такого ответа мои ровесники захохотали еще громче.
— Наверное, еще в утробе матери Магомет нашептал ему, что первый снег пойдет именно четырнадцатого, ни раньше, ни позже.
— Ну, Утемис, ты совсем нас уморил: с пеленок помнишь, в какой день тридцать пять лет назад шел первый снег.
Громче всех смеялся один из моих ровесников — курчавый, суетливый, и очень бойкий на язык.
— Эй, друзья, перестаньте шуметь! Разве вы не знаете, что наш именинник — любимое творение самого аллаха. Поэтому всякие чудеса, сопровождавшие появление его на белый свет, вполне возможны. Вспомните, в коране говорится: творения аллаха не подвластны разуму смертных. Наш чудак не только пищал, как все новорожденные, но и запоминал все, что ему на ухо нашептывал пророк…
Опять хохот. Ну что делать с этими жеребцами? Сердиться на них? Тогда они еще сильнее начнут бесноваться. Их медом не корми, только дай, по казахскому обычаю, — вдоволь поиздеваться над своим ровесником и его женой. Не скрою, что сам я не упускаю таких случаев. А теперь и мне приходится терпеть. Попытался было перейти в нападение и над кем-нибудь поиздеваться. Но все они не только о дне своего рождения, но и месяце, даже годе знают весьма приблизительно. Метрику им заменяют только воспоминания старших: мол, ты родился в год свиньи. И все. По новому летоисчислению это 1924 год. А курчавый даже заявил с комической серьезностью:
— Жалко мне вас, слишком поредели ваши ряды в голодном тридцать третьем году. И решил я быть вашим ровесником, пусть хоть одним молодцом у вас будет больше. А вообще-то, если верить родителям, то я не то на целых два года старше, не то моложе всех вас, чертей! Вот как!
Мы, конечно, потребовали разъяснений. Он начал было ломаться, как красная девица, намекать на подарок. Мы хором ответили, что можем предложить только десяток хороших тумаков. Он сразу перестал хитрить и начал:
— Сказать честно, я не знаю, в каком именно году родился. Далеко мне до Утемиса, который знает не только месяц, но даже — о аллах! — день рождения. Я об этом и думать не смею. Отец и мать всегда спорили между собой, когда надо было точно сказать, в каком году я родился. Отец, очень степенный человек, вспоминал: «Этот наш сорванец родился через два года после того, как был дан ас[73] по знаменитому баю Топаю». А мать возражала: «Ты все путаешь. Ведь он родился вскоре после того, как мы старшую дочь Дукенбая-кайнага[74] выдали замуж…» Вот и пойми их! Допустим, мать права. Но она сама толком не знает, в каком именно году выдавали мою двоюродную тетю замуж. Слово «вскоре» тоже мало что объясняет, у казахов это довольно растяжимое понятие. Недаром узбек-бакалейщик так ругался, когда узнал, что целых трое суток пришлось ехать под подбородком казаха[75]…
Не знаю, что от меня нужно этим чертям: четырнадцатого декабря мне исполнится тридцать пять лет, и я пригласил своих ровесников. А они меня теперь поднимают на смех. Действительно, четырнадцатое декабря — дата приблизительная. Но я все равно стою на своем.
— Да перестаньте вы, я ведь от вас ничего не требую, от чистого сердца пригласил, — чуть ли не всерьез начинаю я обижаться.
А кудрявый с серьезным видом начал вразумлять меня:
— Э-э, чудак, а с кем же и пошутить, если не с тобой? Ведь это так интересно и радостно, что все мы, как ягнята-близнецы, появились на свет божий в один и тот же год. Я, например, ничуть не сомневаюсь, что ты родился именно четырнадцатого декабря, да и я, может быть, в тот же день и час начал своим писклявым голоском подтягивать твоему задушевному баритону. Теперь я не шучу, теперь я стал серьезным. Вообще четырнадцатое число — не тринадцатое, которого так боятся цивилизованные европейцы. И отчего это у меня сегодня с утра нос чесался да в горле першило? — Он шельмовато подмигнул остальным, и те обиженно загалдели. Договорились продолжить наше традиционное зубоскальство, шутки-прибаутки, по древнему казахскому обычаю, за моим дастарханом.
На именины у нас собираются быстро: не прошло и пятнадцати минут после работы, как мои друзья все до единого дружно сидели за столом, пропуская по рюмочке и уплетая все, что попадалось под руку. Вдруг меня осенило. Чтобы отвязаться раз и навсегда от зубоскальства, ядовитых шуток и издевательств, на которые так горазды мои одногодки, я решил рассказать все так, как было в действительности. Дорогой читатель, присоединяйся и ты к нашей беседе. Может быть, она и тебе понравится.
Шел 1944 год. Советские солдаты в жестоких боях, оставляя на каждом бугорке братьев по оружию, очищали нашу многострадальную землю от фашистской нечисти. Уже тянулась рука помощи к народам, страдающим в фашистской неволе. Советская Армия вступила на территорию Болгарии. Девятое сентября… Фашизм повержен, а царь Павел незаметно удрал под покровом темной ночи. Народный фронт ликовал. Конечно, наши союзники тоже не дремали. Англо-американское командование высадило десант в Греции. Наша армия, выполняя стратегическое задание Верховного Главнокомандования, расположилась во Фракии, граничащей с Грецией. В королевском лесу была организована глубоко эшелонированная оборона.
Противотанковая артиллерийская батарея, в которой я служил взводным, расположилась почти у самого моря, в живописнейшем уголке.
Море ласково накатывалось на песчаный берег. С невысокого крутого склона гляделись в воду, словно что-то разыскивая на дне, длиннохвойные пинии и сосны. В воздухе стоял густой хвойный запах. Кажется, тогда я впервые понял, почему лучшие курорты мира строятся на берегах морей.