— Как здоровье, Гульзира? Как учеба? Как живешь? Кого из наших видишь?
— Что ты у нее о здоровье спрашиваешь: ты же только сейчас видел, что она прыгает, как молодая серна, — вмешался Шалаубай. — А учеба, по русской поговорке, не волк — в лес не убежит. Так я говорю, Зирагуль? — подмигнул он, переиначивая ее имя, как делал в школе по отношению ко всем одноклассницам.
Узкие, как щелки, глаза Шалаубая пристально ощупывали круглое миловидное лицо девушки, маленькие крепкие плечи, красивые руки, стройные, чуть полноватые ноги. В этот миг он совсем забыл о том, что им негде ночевать…
Может быть, оттого, что густые черные волосы девушки были туго уложены на затылке, ей приходилось слегка запрокидывать голову. Точеная нежная шея ее еще больше волновала Шалаубая. И ему было обидно, что ее лучистый лукавый взгляд обращен только к Сейдахмету. Не понравилось ему и то, что за разговором они совсем забыли о нем. «Будто влюбленные», — с досадой пробормотал Шалаубай.
— Зирагуль, ты прости, мы из аула привезли целый мешок новостей. Но давайте не будем сейчас его развязывать. Сперва нам надо найти крышу, потом под крышей в спокойной обстановке мы все высыплем перед тобой…
— Да, что ты знаешь о Танаубае? Я получил от него только одно письмо. Он писал, что устроился на работу. А потом как в воду канул, — перебил Сейдахмет некстати разболтавшегося товарища.
Гульзира задумалась, поморгала густыми короткими ресницами.
— Он меня раза три водил в кино, один раз в театр. Рассказывал, что работа у него — временная. По-моему, он живет в гостинице. Раза два приглашал к себе, но мне было некогда. Потом я его совсем потеряла из виду, — проговорила она виновато.
Шалаубай это понял по-своему и толкнул в бок Сейдахмета Гульзира заметила это, но промолчала.
— Ладно, устраивайтесь. Потом обо всем поговорим.
Девушка попрощалась и, играя ракеткой, вприпрыжку побежала к своей напарнице по теннису.
Шалаубай, причмокивая, смотрел ей вслед.
— Как изменилась! Ведь совсем недавно была невзрачной черномазой девчонкой, а теперь, смотри ты, расцвела, как маков цвет.
— Хватит. Потом будешь объясняться ей в любви, а сейчас, пока светло, надо найти Танаубая, — одернул друга Сейдахмет и, ухватив за рукав, потянул за собой.
Нетрудно догадаться, о чем говорили при встрече три школьных дружка: Танаубай, Шалаубай и Сейдахмет.
— А помнишь, ребята называли нас — три казахских мушкетера?..
— Подожди, мы еще переплюнем литературных героев! — уверенно заявил подвыпивший Танаубай Жайшуаков, перебивая размечтавшегося Шалаубая. — Рассказывайте, зачем сюда пожаловали? И пусть сбудутся ваши юные мечты!
— Спасибо на добром слове! — воскликнул Шалаубай. И начал рассказывать о себе и своем друге. — Сейдахмет живет по пословице: хоть купай ишака, но заработай деньги. Два года он работал на скотном дворе, мыл ишаков. — Заметив, что Сейдахмет недовольно поморщился, поправился: — Это называлось работать санитаром в ветлечебнице. А мне, как на грех, не нашлось подходящей работы. Но, — он высоко поднял указательный палец, — и у меня в документах лежит справка с огромной гербовой печатью о том, что я в поте лица трудился ровно два года. Недаром говорят: не имей сто рублей, а имей сто друзей.
— А теперь?
— Теперь я сдал документы в сельхоз, а Сейдахмет в зооветеринарный. Говорит, что если не поступит, уедет обратно в аул. Я его не понимаю. Зачем уезжать, имея при себе такой солидный документ? Я умру, но никуда не поеду отсюда. Если не в сельхоз, так в пединститут или мединститут. Если падать, так с одногорбого верблюда. Можно попытать счастья и в университете. По-моему, поступление в вуз — это картежная игра: или продуешься, или солидный куш ухватишь. Одним словом, я поклялся перед аллахом, что не успокоюсь, пока не получу диплома.
— Ну и Шалау!
— Вот так, Танау!
Сейдахмет молчал. Он был трезв и только поел немного шпрот.
Танаубай сидел в центре и покровительственно похлопывал своих дружков по плечу.
— Я хоть и не поступил в институт, но, как видите, не пропал и не собираюсь пропадать, Из истории известно, что полководец Суворов сначала служил рядовым солдатом, а потом дослужился до генералиссимуса. Вот так и я: сейчас работаю экспедитором, развожу пиво по ресторанам, но, — Танаубай указательным пальцем постукал себе по виску, — в этой голове, может быть, зреет ум будущего министра торговли. Чем черт не шутит. Работать везде приходится. Я здесь сыт, обут, одет. А большего в наше время и не надо. У меня, конечно, плохо с квартирой, — он оглядел свою крохотную полуподвальную комнатку, где с трудом размещались две кровати, маленький столик и тумбочка, и сморщился, будто впервые почувствовал запах сырости. — С директором гостиницы каждый месяц судимся. Она требует, чтобы мы платили, как положено приезжим, или освободили комнату. Но мы живем и работаем в этом городе. И нас не так легко вышвырнуть. Сосед мой сейчас в доме отдыха. Скоро должен вернуться. Ну, что нового в нашем забытом аллахом ауле? Никто из вас еще не женился, не разводился? — Танаубай самодовольно провел пятерней по своим густым, слегка вьющимся волосам, погладил тоненькие, как мышиный хвост, усики и взбил длинные бакенбарды.
Шалаубай, внимательно следивший за ним, с подобострастием сказал:
— Танаш[76], ты сейчас похож на Пушкина!
Какому смертному не льстит пусть даже очень-очень отдаленное сходство с великим человеком. Танаубая нисколько не смутило такое сравнение, и он небрежно бросил:
— Возможно, Пушкин был сделан из того же теста, что и мы.
— Разве что у Пушкина не было таких усов, как у тебя, — иронически заметил Сейдахмет.
Шалаубай не понял и понес дальше:
— Говорят, что самые прекрасные женщины сами добивались свиданья с Пушкиным.
При этих словах он сладко закрыл свои глаза-щелки, как кот, вволю налакавшийся молока. Потом резко повернулся к Танаубаю:
— А ты хитер! По-моему, ты нарочно остался рядом с Гульзирой.
Танаубаю это еще больше польстило:
— Ну что ты, по сравнению с городскими чувихами она выглядит обыкновенной хохлаткой. Она сейчас прямо-таки не отстает от меня. Мол, хоть изредка бывай со мной. Правда, когда не удается подцепить получше, я иду к ней…
— Браво, Танаш, браво! Вот что значит город! А аул — темнота беспросветная! Ты теперь и нас не забывай, подсказывай.
Сейдахмет нахмурился и посмотрел на Танаубая с явным раздражением.
— Перестань похваляться!
— Я? — с подчеркнутым удивлением переспросил Танаубай.
— Да, именно ты!
— Что, ревнуешь?
— Нет. Мне просто неловко за тебя: как ты быстро изменился!
Танаубай вскипел, тонкие ноздри его раздулись, болотного цвета глаза расширились.
— Ну что ж, держим пари!
Сейдахмет некоторое время сидел в раздумье, не соглашаясь и не возражая.
— Ты, наверно, думаешь, что она такая же, какой была в ауле, — вразумляюще начал Танаубай. — Город, брат, всему быстро научит, а смазливых девчонок особенно. Потом каждому плоду приходит срок созревания. И девушек это тоже касается. В ауле Гульзира была еще ребенком, теперь — в самый раз!
Сейдахмет с нескрываемой злостью посмотрел на длинное прыщеватое лицо Танаубая.
— Ты говорил о пари? Давай!
— Хватит вам! Целых два года мы не виделись и теперь из-за какой-то соплячки будем ссориться, — примирительно заметил Шалаубай и лихо опрокинул в рот стакан водки. Потом пальцами достал из банки рыбу и с удовольствием задвигал челюстью. Оставалось глотнуть прованского масла из той же консервной банки, заесть куском белого хлеба. Что и было сделано.
— Ну теперь, кажется, заморил червячка.
Танаубай наконец решился и надменно посмотрел на друзей:
— Шалаубай, ты будешь судьей. Посмотрим! — Он быстро поднялся и, глубоко засунув руки в карманы слишком узких брюк, картинно заходил по комнате: два шага до двери и обратно.
А Сейдахмет растерялся:
— Почему же Гульзира не знает, где ты живешь?
— Темный ты человек! Неужели я потащу ее в эту конуру, когда рядом горы с зелеными прилавками, с речной прохладой и прекрасными елями. — Он театральным жестом показал в ту сторону, где были горы.
— Ну и молодец! Просто поэт! — восхищенно завопил Шалаубай.
Сейдахмету было больно и досадно. Но он пока не разобрался, кто вызывал досаду, — подвыпившие дружки или смазливая девчонка. Видимо, все вместе.
Танаубай по-своему понял его состояние.
— Что повесил голову, джигит? Боишься проиграть? Можешь взять свое слово обратно, тогда и я откажусь от пари, — он потушил недокуренную папиросу и бросил ее в банку из-под консервов.
Но тут запротестовал Шалаубай:
— Нет уж, раз поспорили, ведите до конца. Чего боитесь? Потратите самое многое сто рублей. А я буду справедливым арбитром, — и с усилием стал соединять их руки.
— Сделаем так. Я приглашаю сюда Гульзиру. Прямо при вас я ее поцелую. И когда она повиснет у меня на шее, считайте, что я выиграл.
— Конечно, победа будет присуждена тебе, — заверил Шалаубай.
— Я тоже согласен, — кивнул Сейдахмет.
Третий день Шалаубай и Сейдахмет живут на частной квартире.
— Ну довольно! Спалишь брюки, останешься в одних трусах… — подтрунивал Шалаубай над Сейдахметом, который старательно работал утюгом.
— Если сожгу, ты отвечать будешь, все время бубнишь под руку, — огрызнулся Сейдахмет и с шумом брызнул водой на правую штанину. — Тебе не мешало бы подумать о своих штанах, гляди, какие пузыри на коленях.
— Ничего, сойдет и так. Сегодня пусть старается Танаубай, а нам лишь нужно узнать, что он за джигит.
Сейдахмет так посмотрел на товарища, что тот поспешил вовремя отойти в сторону.
— Но главное — бесплатный ужин с водкой. Хорошо! Сегодня суббота. Если ты и проиграешь, то не обязательно отдавать сразу.
Густые брызги окатили физиономию Шалаубая. Он со смехом отскочил и, вытирая лицо, заверил: